Учение о морали в работах Ницше и Канта

    Кант  на самом деле ищет субъективный мотив  поведения, который был бы адекватен абсолютной нравственности закона. Долг по своей безусловности соразмерен безусловности морали. Все другие мотивы, сколь бы возвышенными, притягательными или сильными многие из них ни были, не обладают той последней степенью твёрдости, которая требуется для нравственного закона. ⁶ 

О всеобщности морали 

    Иммануил  Кант первым в истории этики обратил  внимание на всеобщий характер нравственных требований, на то, что они в своем обязующем значении распространяются на всех людей, в конечном счете на человечество в целом. Кант обращает особое внимание на то, что в морали человек должен сам осознавать необходимость (долженствование) определенных действий и сам понуждать себя к этому. Кант утверждает, что счастье отдельного человека и блаженство всего человечества достижимо лишь тогда, когда их поведение подчиняется моральному закону.

    Ницше, критикуя кантианский опыт, говорит, что рабская мораль есть мораль стадная. Она выступает, как сила, стоящая  на страже стада, общества, а не личности. Понимаемая как изначальная солидарность, братство людей, она прежде всего направлена на поддержание слабых, больных, нищих, неудачников. Один из самых решающих и удачных моральных трюков, проделанных ещё европейскими пророками, состоял в том, что слова «святой», «бедный», «друг» стали употребляться как синонимы. Более всего так понятая мораль  ценит способность человека отречься от себя, своего «я», поставить себя на службу другим, обществу. Всё это способствует тому, что люди собираются в кучи, толпы, утверждают себя в своей посредственности. Под стадностью Ницше имел в виду, несомненно, омассовление, обезличивание людей. Следующие совсем не ницшеанские слова Ницше вполне подтверждают это: «И возможно, что в народе, среди низших слоёв, именно у крестьян, нынче сравнительно гораздо больше благородства вкуса и такта в почитании, чем у читающего газеты умственного полусвета, у образованных людей». ⁷

    Квинтэссенцией стадной морали является ressentiment (буквально: вторичное переживание). Это французское слово используется философом для обозначения совершено особого и исключительно сложного психологического комплекса, являющегося специфическим мотивом, своего рода вирусом морали. Здесь речь идёт о нескольких смыслах, наслоившихся друг на друга и образовавших в итоге редкостную психологическую отраву:

    а) первичные исключительно неприятные эмоции злобы, , стыда, отчаяния, вызванные  унижением достоинства человека, притом не случайным унижением, а  в некотором роде закономерным, вытекающем из его реального, постоянно воспроизводящегося положения по отношению к другим людям;

    б) воспоминание и вторичное переживание  этих эмоций, духовная работа с ними, результатом чего является ненависть  и чувство мести, усиливаемые  и подогреваемые ревностью, завистью, вызванные сознанием того, что «они» могут, а «я» нет;

    в) осознание того, что месть не может быть осуществлена, что обидчик недосягаем для мести, ибо нанесённая им обида – не его каприз и злая воля, а простой рефлекс реального иного – более высокого положения, что тот самим фактом своего существования обречён быть обидчиком точно так же, как сам он обречён на то, чтобы быть обиженным.

    Что касается исторической конкретики ressentiment’а, он существует в двух основных формах – стадной морали аскетического идеала. Стадная мораль экстравертна, выносит вину вовне; аскетический идеал инторверен, переносит вину вовнутрь. Благодатной социальной почвой ressentiment’а являются демократические порядки всеобщего равенства.

    Ницше отвергает мораль, направленную на стадную полезность, благо общины, потому что в рамках такой морали не может существовать мораль любовь к ближнему. Он выступает против размягчающего, безвольного этического образа человека, потому что «вместе со страхом перед человеком, мы утратили и любовь к нему, уважение к нему, надежду на него, даже волю к нему». Словом, мораль против морали, «высочайшая могущественность и роскошь типа человек», против низменного, мелкого, расслабляющего и крохоборческого стиля.⁸

    Идеал человека для Ницше и Канта  я рассмотрю подробнее во второй главе. 

Глава 2 

    Этический идеал человека для Канта и Ницше. 

Социальное  происхождение 

    Как уже я анализировала выше, Кант выступал за всеобщий характер нравственных требований, за то, чтобы они в своем обязующем значении распространялись на всех людей, в конечном счете на человечество в целом.  
 

    В реальной истории нравственности явно прослеживались две основные тенденции - аристократическая (рыцарская) и мещанская (мелкособственническая).Они соотносились между собой таким образом, что в течение длительного времени аристократический идеал превалировал, считался образцом достойного поведения. Однако в Новое время на основе симбиоза христианской морали и буржуазной практики произошёл коренной перелом, результатом которого явилась общественная победа мещанской нравственной доминанты.

    Однако  Ницше понимал новую мораль как  выражение и продолжение аристократической  тенденции.

    Аристократизм для Ницше – определённая жизненная  позиция, тип человека, которые в  истории, конечно, чаще всего встречались  в среде аристократов, но не являются их привилегией. Аристократизм есть синоним высокого, благородного.⁹

    Аристократы, бывшие завоеватели, в глазах Ницше выглядят сильными, могущественными, достойными людьми. Ницше, который был также незаурядным филологом, решил выяснить, что собственно обозначают в этимологическом отношении выражения "добро" на разных языках, и ему не составило большого труда провести лингвистический (а также историко-лингвистический) анализ данного выражения: «Я нашёл, что все они указывают на одинаковое превращение понятия, что всюду основным понятием является «знатный», «благородный» в сословном смысле, из которого развивается с необходимостью понятие «добро» в смысле «душевно-знатного», «благородного», «душевно-высокопоставленного»…; развитие это идёт всегда параллельно с другим, которое «пошлое», «плебейское», «низкое», в конце концов, превращается в понятие «дурное»¹⁰.  Не углубляясь в данное исследование, можем привести два красноречивых примера. Немецкое слово «schlecht» (дурно), тождественное со словом «schlicht» (простой), первоначально обозначало безо всякого оскорбительного смысла простого человека, простолюдина в противоположность знатному. Приблизительно ко времени тридцатилетней войны, то есть довольно поздно, смысл этого слова превращается в современный. Можем также сравнить в русском языке старинное обозначение простолюдина словом «подлый» («подлые людишки») и современное понятие «подлый». Такое позднее открытие явления «превращения понятий» Ницше объясняет задерживающим влиянием, которое оказывал демократический предрассудок на все вопросы происхождения. Ницше отмечает также, что часто в тех словах и корнях, которые обозначают «добро», ещё просвечивают главные оттенки, на основании которых знатные именно и считали себя людьми высшего ранга: «Они называют себя, например, «истинными»; прежде всего греческая знать…».  

Путь  к этическому идеалу 

    Кант  видит бездну между тем, что должно быть соответственно безусловному нравственному закону и что есть в действительности. Идеал добра неосуществим в пределах эмпирического существования в человеческой жизни. Человек смертен. В этом парадокс кантовской этики.

    В самом развитии культуры Кант обнаружил противоречия, устранить которые не в силах сам по себе категорический императив, ни художественная интуиция. Сам по себе человек ничего сделать не может. На что же ему всё-таки надеяться. Кант дополняет религиозное и этическое решение проблемы социологическим. Надеяться можно на других, на общество в целом, на его социально-правовые институты.

    Однако  как же постараться самому прийти к идеалу?

    По  Канту, единство критической философии  с кантовской философией морали следует искать в фундаментальном положении человека в мире и в понимании единства его и раздвигающего границы знания поведения. Действительно, моральное поведение требует не только осознания долженствования, но и практического выполнения долга. Чтобы приблизиться к идеалу, необходимо постоянно воспитывать себя, развиваться духовно, не думать о мелочности жизни, не забывать, что каждый человек – это не средство достижения цели, но сама цель. «Делать всё, чтобы помочь другому» – вот девиз, которым нужно руководствоваться, идя по жизни. Об этом настаивает Кант. Его мечта, чтобы всё человечество познала его этический идеал. А что же Ницше?

    В процессе своих размышлений и  исканий Ницше приходит к тому, что стать по-настоящему свободным  умом значит, прочувствовав и испытав  все человеческое, подняться над ним и обратиться в сверхчеловека.

Поздний Ницше  пишет уже книги, обращенные в  пустоту, которую должен заполнить  собой сверхчеловек. Отчаявшись встретить  понимание у современников, он указывает  в подзаголовках адрес своего читателя, столь же абсурдный, сколь и конкретный: «книга для всех и ни для кого», «прелюдия к философии будущего». Неправильно было бы полагать, что это означает «эти книги не для вас, мои современники». Но, как и в случае с «Человеческим, слишком человеческим», книгой, которую Ницше адресовал «свободным умам», которых он сам же и выдумал, эти его книги не для сверхчеловека, ибо нет еще сверхчеловека, да они и не нужны будущему сверхчеловеку. Они призваны разбудить того, в ком есть способность увидеть и преодолеть нищету человеческого, они указывают читателю желанный образ сверхчеловека, образ его мыслей и действий, образ его бытия в мире, его отношений с миром и с самим собой. А также путь становления сверхчеловека.

    Такова  самая великолепная по написанию  из книг Фридриха Ницше «Так говорил Заратустра». Сам автор считал ее «самой глубокой из всех книг, которыми обладает человечество». Образ Заратустры человека, идущего по пути становления сверхчеловека. В сущности, этот путь намечен автором еще в «Человеческом...», но здесь он детально проработан и облечен в форму притчи, написанной потрясающим стилем. Форма притчи заимствована из Библии и больше всего напоминает евангельские проповеди Иисуса Христа и рассказы о происходящих с ним и его учениками событиях. Конечно же, сравнивать Христа и Заратустру не имеет смысла на этих страницах, хотя весьма вероятно, что именно такого сравнения и выбора между ними и желал от своего читателя Ницше, поскольку в своем читателе (если таковой найдется) он видел последователя для своего Заратустры, ибо "кто пишет кровью и притчами, тот хочет, чтобы его не читали, а заучивали наизусть".

    Устами  Заратустры три превращения духа в человеке выделяет Ницше: «Как дух  становится верблюдом, львом верблюд  и, наконец, ребенком становится лев». Прежде всего, на пути достижения свободы духа необходимо познать тяжесть, трудное, чтобы преодолеть свою слабость. «Не значит ли это: унизиться, чтобы заставить страдать свое высокомерие?.. Все самое трудное берет на себя выносливый дух, подобно навьюченному верблюду... спешит и он в свою пустыню».

    Так, «взяв на себя все самое трудное», адепт пути обретает одиночество. Последним  «драконом», «господином» и «богом», которого он обязан победить, является моральный императив «ты должен». В битве с ним он становится львом: «дух льва говорит «я хочу». Таким образом, он завоевывает себе право переоценки существующих ценностей и создания новых. «Завоевать себе свободу и священное. Нет даже перед долгом - для этого, братья мои, надо стать львом».

Но само по себе это право и эта сила сказать «нет» любой из предустановленных истин не является еще способностью к созданию новых ценностей. Поэтому лев должен стать ребенком: «Дитя есть невинность и забвение, новое начинание, игра, самокатящееся колесо, начальное движение, святое слово утверждения». Стать ребенком значит стать новым, отринув все прежние установления, вновь обрести вкус к «игре созидания». Играть с миром и с собой, как ребенок - то есть, возродить в себе дионисическое начало. «Да, для игры созидания, братья мои, нужно святое слово утверждения: своей воли хочет теперь дух, свой мир находит потерявший мир». Таков путь к сверхчеловеку.

    «Сверхчеловек - смысл земли». «Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище  или мучительный позор. И тем  же должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором».

«Поистине, человек - это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять в себя грязный  поток и не сделаться нечистым... сверхчеловек - это море, где может  потонуть ваше великое презрение».

    Самое высокое, что может пережить человек, учит Ницше - это «час великого презрения». Презрения к самому себе, к своим слабостям и порокам, к своей несправедливости, к «жалкому довольству собою», называемому добродетелью. «Но где же та молния, что лизнет вас своим языком? Где то безумие, что надо привить вам? Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он - эта молния, он это - безумие!» Фридрих Ницше попытался пройти путь к сверхчеловеку. Итогом было безумие. Степень погружения в проблему превзошла меру личной выносливости. «Кто нападает на свое время, нападает лишь на себя».