Единство определяет
уровень, с которого начинается
переустройство. Влажный песок имеет
иную динамику, чем сухой. То
же верно и в отношении идеологических
или этнических гомогенных систем,
которые имеют отличную динамику
от мультиэтнических или имеющих несколько
идеологий обществ. На военном уровне,
сдерживание и контроль над распространением
вооружений служит укреплению единства
между государствами. Укрепление единства
не препятствует критичности; это лишь
значит, что прогрессия критичности замедлена.Неэффективные
договоренности создают ложное единство
- иллюзию, что переустройство находится
под эффективным управлением.
Лига Наций заключила
договор по поддержке глобальной
коллективной безопасности (1920), пакт
Келлога-Бриана , направленный на отказ
от ведения войны (1928), Ялтинская конференция
по обустройству международного порядка
после Второй мировой войны (1945) и подобная
бредовая дипломатия являются случаями
ложного единства.
В итоге, каждый
актор в политически критических системах
производит энергию конфликта, активную
силу, которая провоцирует смену статус
кво, участвуя, таким образом, в создании
критического состояния. В нашей международной
системе, эта энергия проистекает от мотиваций,
ценностей и возможностей специфических
акторов, будь это правительства, политические
и религиозные организации, или частные
лица. Эти акторы стремятся изменить статус
кво мирными или насильственными методами,
и любой один курс приводит состояние
дел к неизбежному катаклизменному переустройству.
Теория хаоса диктует
условия, что она слишком сложна
для того, чтобы делать долгосрочный
прогноз. Сложность увеличивается
с количеством акторов в системе
и продолжительностью желаемого прогноза.
Находясь на стартовой позиции, мы должны
проявлять подозрительность к долгосрочным
прогнозам. Избежать этой порочной склонности
нелегко. Мы цепляемся за веру в то, что
могут быть карты, которые выведут нас
из темного леса международных отношений.
Но, возможно, поможет иная метафора: Мы
должны вместо этого смотреть на фонарь
с коротким лучом, освещающим наш путь,
который поможет изменить наш мелкий ход
на большие шаги.
Не противоречит ли
этот аргумент успеху нашей
политике сдерживания, являющейся
самым крупным бриллиантом из
короны долгосрочного стратегического
мышления? Эта политика, с ее предписанием
для "безальтернативных контрсил
в любой точке где (коммунистические враги)
подают сигналы вторжения", представляет
собой чисто механицистскую точку зрения
на вопросы национальной безопасности.
Конвенциональная мудрость, если рассматривать
распад Советской империи, говорит, что
политика сдерживания работает. Но если
просмотреть отчеты, не скажем ли мы что
та же самая политика дала нам Вьетнам
- с ужасно ограниченными целями и непреодолимыми
ограничениями по ведению войны, а также
привела нас к пораженческой поддержке
авторитарных режимов от Ирана до Никарагуа
и Филиппин? Не могли бы мы достичь более
хороших результатов за боле низкую цену,
если бы мы были более гибкими, плавая
между островов порядка в глобальном море
политического хаоса?
Сейчас, когда мы отошли
от сдерживания, начинаются разговоры
о правильной концепции полярности
- является ли мир многополярным,
однополярным или триполярным, он
уже более не двуполярный. Эти разговоры
являются примером того, как мы не замечаем
очевидных вещей. В политическом плане
мир имеет слишком много и различных акторов,
чтобы осмыслять его в терминах полярности.
Мы еще пытаемся использовать метафору
из механицистского лексикона, дающего
нам комфортабельно ощущение, что мы действительно
понимаем новый мир.
Мы отчаиваемся в
нашем желании иметь структуру,
таким образом, раздувая привлекательность
"нового мирового порядка",
"стратегического консенсуса"
и "мирных дивидендов". Будут
ли партизаны нового мирового
порядка подражать ошибкам политики
сдерживания, заставляя нас принимать
глупую политику преследования
иллюзорной долгосрочной стабильности?
Мы уже можем принести в
жертву больше, чем мы знаем,
для того, чтобы преследовать
эту новую стабильность: обусловив
"Бурю в пустыне" одобрением
ООН мы ограничили наши будущие
военные возможности. Большинство
в Конгрессе, среди американцев
и в международном сообществе
будет ожидать от ООН разрешения
в качестве легитимизирующей предпосылки
для будущего применения американских
военных сил. Печально, что попытка создать
новый мировой порядок посредством международной
легальности позволила Саддаму Хусейну
сохранить неповиновение и укрепиться,
в том числе, посредством репрессий против
курдов.
Наш интерес к структуре
также помогает объяснить Западное
желание контролировать вооружения.
Даже когда режим контроля над
вооружениями имеет декларативную
форму и не имеет военного применения,
как в случае конвенции от 1972 г.
по биологическому и химическому
оружию, есть вера в то, что простое,
декларативное существование угрозы
поможет предотвратить ужасы, связанные
с применением этого оружия. Американцы
освящают "процесс" контроля над
вооружениями как благой сам по себе,
независимо от стратегической ситуации
или достоинства соглашений.
Эффективные соглашения
могут замедлить прогресс системы
в сторону критичности, но мы
индульгируем в иллюзии, если верим в то,
что возможна абсолютная стабильность.
В международных делах вся стабильность
преходяща. Международное окружение представляет
собой динамическую систему, состоящую
из акторов - наций, религий, политических
движений, экологий - которые сами по себе
являются динамическими системами. Нас,
кроме того, волнует то, что мы несем непосредственные
политические расходы для того, чтобы
достичь стабильности в будущем: шансы
на то, чего мы не получим согласно заключенной
сделке. В действительности, "стабильность"
как и "присутствие", "создание
государства-нации" и даже "мир"
- это цель без контекста. когда подобные
цели продвигаются как политические, они
выдают себя как неадекватность или лицемерие
- вспомним советскую семью "миролюбивых"
народов - лежащие в основе стратегии.
Стабильность - это не более чем последствие
и ни когда не может быть целью.
Тогда как извлечь
преимущества из критичности?
Настоящей целью национальной
стратегии является формирование
широкого контекста вопросов
безопасности, направленного на
достижение в конце желаемого
состояния с мягким сдвигом.
Сейчас то время, когда мы
захотим отложить создание критического
состояния, это время, когда
мы будем поощрять его и
искать пути переустройства. Насколько
известно всем, кто работает в
сфере международной политики, о
формирующих событиях легче мечтать,
чем их делать. Мы мало что
можем сделать с изначальной
формой или лежащей в ее
основе структурой. Здесь нужно
иметь в виду историю, географию
и окружающую среду. Наши политические
усилия должны сфокусироваться
на достижении сплоченности и
смягчении конфликтной энергии.
В международном плане, такие
конструкты как военные блоки,
экономические соглашения, торговые
протоколы и другие правила
в основном создают сплоченность
внутри системы. Однако, более
обещающий, но более пренебрегаемый
путь к достижению желательных
международных изменений лежит
в индивидууме.
Конфликтная энергия
заложена в основы человеческих
свойств с того момента, когда
индивидуум стал базовым блоком
глобальных структур. Конфликтная
энергия отражает цели, ощущения
и ценности индивидуального актора
- в сумме, идеологическое обеспечение
каждого из нас запрограммировано. Изменение
энергии конфликта людей уменьшит или
направит их по пути, желательному для
наших целей национальной безопасности,
поэтому нам нужно изменить программное
обеспечение. Как показывают хакеры, наиболее
агрессивный метод подмены программ связан
с "вирусом", но не есть ли идеология
другим названием для программного человеческого
вируса?
С этим идеологическим
вирусом в качестве нашего
оружия, США смогут вести самую
мощную биологическую войну и
выбирать, исходя из стратегии
национальной безопасности, какие
цели-народы нужно заразить идеологиями
демократического плюрализма и
уважения индивидуальный прав
человека. С сильными американскими
обязательствами, расширенными преимуществами
в коммуникациях и увеличивающимися
возможностями глобального перемещения,
вирус будет самовоспроизводящимся
и будет распространяться хаотическим
путем. Поэтому наша национальная
безопасность будет иметь наилучшие
гарантии, если мы посвятим наши
усилия борьбе за умы стран
и культуры, которые отличаются
от нашей. Это единственный путь для построения
мирового порядка, который будет иметь
длинный период (хотя, как мы видим, никогда
нельзя достичь абсолютной постоянности)
и будет глобально выгодным. Если мы не
сможем достичь такого идеологического
изменения во всем мире, у нас останутся
спорадические периоды спокойствия между
катастрофическими переустройствами.
Материальное применение
этого анализа резко увеличивается
в поддержку Информационного
агентства США, Фонда содействия
демократии и других программ
образовательного обмена из частного
сектора. Эти программы заложены
в сердце агрессивной стратегии
национальной безопасности. И наоборот,
мы должны реагировать настолько по-оборонному,
насколько это возможно. Настоящее поле
битвы в сфере национальной безопасности
является, говоря, метафорически, вирусным
по природе. На уровне индивидуального
выбора нас атакуют определенно деструктивные
напряжения, особенно, склонность к наркотикам.
Что такое склонность к наркотикам, как
не деструктивное поведение вируса, который
распространяется в эпидемических масштабах?
Интуитивная сердцевина
Мир открыт для самых
различных опытов и если мы
заявляем о примате какой-то
одной научной парадигмы над
всеми остальными как основании
стратегического мышления, мы должны
действовать нереалистично. Каждые
рамки предлагают уникальные
возможности для проникновения
в суть вопроса и искусство стратегии
выбирает наиболее известный метод для
данной ситуации. Стратегия традиционно
описывается как прочная железная связь
причин и следствий. Сегодняшняя ситуация
в национальной стратегии показывает,
что этот Железный Век проходит и мы должны
выработать более охватывающее определение
стратегии: не просто согласование средств
и целей, но согласование парадигм со специфическими
стратегическими вызовами. Это дает немного
смысла для определения целей и выбора
наших средств до тех пор, пока мы не достигнем
четкой репрезентации реальности, за которую
мы боремся.
Если мы открыты
для разнообразных научных установок,
мы можем выработать более
дееспособные принципы стратегии,
чем та, которой мы пользуемся
сейчас. На операционном уровне
мы можем ожидать, что принципы,
связанные с вооружениями будут
продолжать развиваться, если
мы понимаем теоретические принципы,
дающие развитие этим вооружениям.
На высшем уровне мы должны
понимать факторы, которые диктуют
условия, из-за которых такая
комплексная и динамическая система
как СССР будет меняться, и
работать более точно над трансформацией.
Мы можем многому научиться,
если рассматривать хаос и
перегруппировку как возможности,
а не рваться к стабильности
как иллюзорной цели в самой
себе. Все это предполагается, если
мы сможем превзойти механицистские
рамки, которые все еще доминируют в стратегическом
мышлении.
В заключение мы должны определить
ограничения любых рамок, даже контррамок
хаоса, и отдать должное иррациональному
и интуитивному. Стратегическое мышление
покоится на научных парадигмах, которые
обращаются к математике, языку наук. Истина
математических систем, поэтому превращает
метафору в наши стратегические концепции.
Однако один математический принцип из
всех является для нас самым важным - это
теорема неполноты Гёделя : «Любая формальная
система аксиом содержит неразрешенные
предположения». В нашем мире есть неопределенный
набор проблем, которые не имеют формально
логических ответов. Есть проблемы, которые
не возможно решить в каких-то определенных
рамках. Эта теорема отмечает ограничения
на применение роботов в военных действиях,
ограничения на исследования операций
и научного запроса в качестве прикладного
для войны или, в действительности, для
любой дисциплины. Мы должны принять тот
факт, что война и стратегия, как и все
предприятия, которые ищут описание и
предсказание креативного поведения,
будут содержать неразрешимые парадоксы.
Ядерное сдерживание может быть этому
примером: угроза разрушения ради сохранения.
Цитата со времен Тита : "мы разрушили
деревню для того, чтобы спасти ее" является
еще одним примером.
Парадоксальным образом,
с тех пор, как мы только
достигнем стратегических основ,
которые логически последовательны
и предоставляют всестороннее
предсказывающее описание войны,
мы больше не сможем полностью
доверять этим основам. Простыми
словами Колина Пауэла , мы не можем
"заставить неприятные факты выстроить
на путь правильного решения".
Любые основы включают
ограничения, которые могут быть
превзойдены лишь с помощью
специфических характеристик человеческого
интеллекта, который физик Роджер
Пенроуз относит к "мгновенному приговору
интуиции", неотделимого от людского
рассудка. Однако после всего этого есть
взгляд Клаузевица : "мерцание внутреннего
света ведет нас к истине".
Великий удар стратегии
вырисовывается из этой интуитивной
сердцевины. Пока еще стратеги
не должны жить лишь вдохновением.
Вдохновение без поддержки строгого
анализа становится авантюризмом.
Такие интуитивные подарки должны
идти в паре с эффективными
теоретическими основами. Теория
хаоса уникально подходит для
предоставления таких основ. Она
может подвигнуть нас вести
реалистичную политику в постоянно
изменяющуюся эпоху, и открыть
запоздалое освобождение стратегического
мышления.