Теория хаоса и стратегическое мышление

ТЕОРИЯ ХАОСА И СТРАТЕГИЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ

Стивен Манн

 Научные достижения  толкают нас за пределы ньютоновских концепций в экзотическую теорию хаоса и самоорганизованую критичность. Эти новые направления научных изысканий возникли лишь в течение последних 30 лет. Говоря в двух словах, они утверждают, что структура и стабильность находятся внутри самой видимой беспорядочности и нелинейных процессах. С тех пор, как научные революции в прошлом изменили сущность конфликта, для американских стратегов будет жизненно важным понимать происходящие изменения. С одной стороны это важно с технологической точки зрения: новые принципы производят новые виды вооружений как, например, квантовая теория и теория относительности сопровождали появление ядерного оружия. Мир зачастую представляется нам как место, полное противоречий и беспорядка и мы ищем такие рамки, которые наполнят его смыслом. Эти рамки были полностью установлены физическими науками, подобно тому, как в 18 веке бытовало мнение, что движение небесных тел подобно работе огромного часового механизма. Научные достижения, кроме того, показывают нам новые пути понимания окружающей среды и могут подразумевать инновации по решению политических дилемм. Несмотря на желание стратегического сообщества ухватиться за технологические преимущества, которые можно извлечь из изменений, вполне возможно адаптировать эти достижения для стратегического мышления. Эта статья лишь поверхностно касается технических преимуществ, вместо этого акцентируя внимание на концептуальных аспектах.

 Сейчас осуществляется  революция, которая может изменить  стратегическое мышление. Горько-сладкая  правда состоит в том, что  эта революция имеет мало общего  с "новым мировым порядком", установленным после окончания  Холодной войны и успешной  операции "Буря в пустыне". Настоящая  революция происходит в науке,  и ее влияние может изменить  как характер войны, так и  эталоны стратегического мышления. Наше внимание пока еще заострено  на краткосрочной международной  реорганизации. Будучи захваченными этим переходным моментом, мы упускаем эпохальное.

 Научные достижения  толкают нас за пределы ньютоновских концепций в экзотическую теорию хаоса и самоорганизованую критичность. Эти новые направления научных изысканий возникли лишь в течение последних 30 лет. Говоря в двух словах, они утверждают, что структура и стабильность находятся внутри самой видимой беспорядочности и нелинейных процессах. С тех пор, как научные революции в прошлом изменили сущность конфликта, для американских стратегов будет жизненно важным понимать происходящие изменения. С одной стороны это важно с технологической точки зрения: новые принципы производят новые виды вооружений как, например, квантовая теория и теория относительности сопровождали появление ядерного оружия.

 Вторая, и более фундаментальная  причина необходимости понимания  изменений в науке состоит  в том, что наше восприятие  реальности основывается на научных  парадигмах. Мир зачастую представляется  нам как место, полное противоречий  и беспорядка и мы ищем такие  рамки, которые наполнят его  смыслом. Эти рамки были полностью  установлены физическими науками,  подобно тому, как в 18 веке бытовало  мнение, что движение небесных  тел подобно работе огромного  часового механизма. Научные достижения, кроме того, показывают нам новые  пути понимания окружающей среды  и могут подразумевать инновации  по решению политических дилемм. Несмотря на желание стратегического  сообщества ухватиться за технологические  преимущества, которые можно извлечь  из изменений, вполне возможно  адаптировать эти достижения  для стратегического мышления. Эта  статья лишь поверхностно касается  технических преимуществ, вместо  этого акцентируя внимание на  концептуальных аспектах.

 Неприятие стратегическим  сообществом новых парадигм является  данью власти нынешних установок.  Специфическая парадигма, которая  проникла в современное Западное  сознание, лучше всего описана  в ньютоновском мировоззрении. Она детерминистская, линейная, связана с взаимодействием объектов и сил, и ориентирована на последовательные изменения. Эта единственная точка зрения на мир повлияла на все сферы человеческой деятельности. Один комментатор очень четко подметил: "другие науки поддерживают механицистское... видение классической физики как четкое описание реальности и моделируют свои теории в соответствии с нею. Всякий раз, когда психологи, социологи или экономисты хотят приблизиться к научности, они естественно обращаются к базовой концепции ньютоновской физики".Как одна из социальных наук, военная наука сталкивается с такими же предпосылками. Будет вполне верным сказать, что эта специфическая дисциплина механики - наука движения и действия сил и тел - захватила наше воображение.

 Почему же механицистское мировоззрение настолько сильно блокирует стратегическое мышление? Часть ответа мы найдем в том факте, что военная и политическая науки напрямую развивались как науки 18 и 19 столетий, в соответствии с ростом значения классической физики и математики. Эйнштейн описывает этот дух эпохи так: "великие достижения механики во всех отраслях, ее потрясающий успех в развитии астрономии, применение ее идей к совершенно иным проблемам, нематематическим по своей сути, все это способствовало становлению убеждения в то, что возможно описать все природные феномены в терминах обычных сил между не допускающими каких-либо изменений объектами".

 Кроме того, имеются  и более реальные причины. Попросту  говоря, бой - это механика. Ни  для кого не будет удивлением  то, что военная стратегия загнана  в механицистские рамки. С тех пор как национальная стратегия часто заимствует метафоры сражения - мирная "агрессия", Холодная "война", кампания по строительству государства-нации - опять же, не удивительно, что национальная стратегия отражает это же предубеждение. Политика - это продолжение войны лингвистическими средствами.

 Второй причиной столь  длительного влияния механики  является ее доступность. В  предыдущем столетии физика (включая  ее подраздел механику) и химия  сделали большие шаги по сравнению  с другими областями науки.  Биология находилась в младенческом  состоянии до конца 19 века, а  открытия, представляющие теорию относительности Эйнштейна еще были в будущем. Ньютоновская механика, наоборот, прочно утвердилась в конце 17 века.

 Наконец, это механицистское мировоззрение было обнадеживающим, так как утверждало, что в мире происходят поочередные изменения. Это давало надежду стратегам на то, что череда событий может быть предугадана, если будут открыты основополагающие принципы и будут известны те варианты, которые могут быть применимы. Поэтому не будет сюрпризом тот факт, что современные военные теоретики прочно и подсознательно следовали механицистской парадигме. На уровне военной стратегии, принимая во внимание Клаузевица , язык книги "О войне" разбивает механицистские основы: трение, массу, центры гравитации и т.д. Или взять Жомини , который потряс основы геометрии поля боя. Или, возьмем современный пример и рассмотрим выдержку из инструкции Пентагона по планированию национальной безопасности: "Окончание Холодной войны может быть описано как монументальный сдвиг тектонических плит, высвобождающий основные силы, которые безвозвратно перестраивают стратегический ландшафт".

 С тех пор как  это механицистское мировоззрение получило распространение, оно никогда не ослабляло своей хватки. В результате получается застой, связанный с неопределенностью основ наших многих стратегических дилемм. Консерватизм, внутренне присущий истэблишменту национальной безопасности, комбинируется с пониманием необходимости внимательности к основным вопросам войны и мира и унылыми теоретическими новшествами. Революция в стратегии, основанная на механицистском устройстве реальности, имеет твердо фиксированное положение, а провокационные доктрины последнего столетия стали ее ограничивающими догмами.

 Но в действительности  ли это является проблемой?  Конвенциональные войны по общему  признанию были во многом утверждены  Клаузевицем, Лидделом Гартом и другими людьми этого рода. Так называемая революция в военном деле до 1945 г. была представлена лишь в изменениях механического преимущества. Моторизованная война, например, увеличивала варианты выбора цели для атакующих войск, но все еще подлежала анализу в стиле Клаузевица. ВВС сместили сражение к настоящему третьему измерению, но не устранили саму парадигму. Также повышение разрушительности и точности оружия сохранили классические рамки толкования войны. На национальном стратегическом уровне мы находим их применимыми для определения стратегического "баланса" между Востоком и Западом, а также сохранения и реформирования альянсов, которые имеют аналоги в механицистских рядовых построениях прошлых столетий.

 Но из этого мы  можем извлечь лишь неприятный  комфорт: так как мир становится  более сложным, традиционные теории  менее способны на объяснения. Разрыв между теорией и реальностью  существует на уровнях и национальной  и военной стратегии. В военном  отношении, количество вооружений  и разновидности войн, разработанные  в прошлый век, недостаточно  подходили к классической стратегии.  Новые вооружения разработать  относительно легко, но трудно  внедрить в рамки доктрины. Биологическое  и ядерное оружие являются  двумя такими примерами. Конечно,  и сам процесс сражения беспорядочен. В армейской доктрине сейчас  открыто говорится: "Боевые действия  высокой и средней интенсивности  хаотичны, интенсивны и очень  разрушительны... Операции в основном  будут иметь линейный характер".

 В основной иерархии  растущая сложность международных  отношений урезает комфортные  допущения классической стратегии.  Можем ли мы наверняка описать  во всей полноте и разнообразии  наше международное окружение  в традиционных терминах баланса  силы, полярности или сдвига тектонических  плит? Механицистское мировоззрение хорошо, но оно недостаточно хорошо. Ежедневные заголовки газетных статей неприятно напоминают насколько сверхупрощенными являются эти модели.

 Не только классическое  стратегическое мышление пытается  описать конфликт в линейных, причинно-следственных терминах, оно  вынуждает нас упростить сложные  ситуации к нескольким основным  вариантам. По традиции мы рассматриваем  стратегическую мысль как взаимодействие  ограниченного количества факторов, в основном военных, экономических  и политических. Более удовлетворительные  дискуссии расширены до факторов  окружающей среды, технологического  развития и социального давления. Но даже этот список пока  еще не может отразить всю  сложность международных дел:  где место религии и идеологии,  к чему отнести негосударственных  акторов, таких как террористические движения, где наднациональные акторы в лице глобальных корпораций, и какую роль играют эти лица и организации? Кроме того, так как растут глобальные коммуникации, прогрессирует экономическая взаимозависимость и распространяется демократия, количество политического влияния экспоненциально возрастает. К комплексности добавляется ускоряющийся темп принятия решений. Мы приближаемся к честному пониманию международного окружения и должны признать, что оно нелинейно и, к сожалению, интерактивно. Это сильно затрудняет анализ: "нелинейность означает, что акт игры ведет к изменению правил".

 Наш ежедневный опыт  в качестве политиков оценивает  это растущее понимание. Мы  каждый день несемся сломя  голову наперекор напоминаниям  о несовершенстве и произвольности. Классическое мировоззрение называет  это "трением" и уводит  в сторону в качестве запутанности  хорошо продуманных планов политиков.  С другой стороны, становится  ясным, что "трение" - это  основное определение, а не  придаток государственных дел.  Чтобы сохранить наши стратегические  парадигмы в рабочем состоянии,  мы научились игнорировать такое  положение. Жизнь все еще слишком  сложна, чтобы описать или объяснить  ее взаимодействием нескольких  простых переменных.

 Нам необходимо изменить  метод, который мы используем  для осмысления стратегии. Это  не очень приятная задача. Стратегическое  мышление прошедших столетий  не предоставляет достаточно  пространства для инноваций. Как  мы продемонстрировали, наши стратегические  рамки базируются на механицистских предположениях классической физики. Если мы начнем с других предположений, инкорпорируя другие научные парадигмы, мы сможем увидеть появление более продуктивных стратегических принципов. Сдвиг рамок не является панацеей - война и дипломатия остаются востребованными и опасными, как и ранее - но если мы хотим вырваться из текущей аналитической стагнации, мы должны признать предположения, которые пронизывают нашу стратегическую культуру и открывают нам новые рамки.

Дисциплина хаоса 

Новая наука о хаосе, лежащая  в тревожной границе между  физикой и математикой, определяется четкими ключевыми принципами:

Теория хаоса прилагается  к динамическим системам - системам с очень большим количеством  подвижных компонентов;

внутри этих систем существует непериодический порядок, по внешнему виду беспорядочная совокупность данных может поддаваться упорядочиванию в разовые модели;

подобные "хаотические" системы показывают тонкую зависимость  от начальных условий; небольшие  изменения каких-либо условий на входе приведут к дивергентным диспропорциям  на выходе.

тот факт, что существует порядок, подразумевает, что модели могут быть рассчитаны как минимум  для более слабых хаотических  систем.

Вращение Земли вокруг Солнца не является хаотичным. Небольшое  изменение в орбитальной скорости может лишь чуть-чуть изменить путь вращения. Наоборот, столб дыма, уходящий в атмосферу хаотичен по своей  природе. Какое-то время он идет ровно  вверх, а затем резко разбивается  в турбулентную массу завитушек, изгибов и зигзагов. Кажется, что  эти петли не следуют какому-то определенному порядку, однако при прослеживании, математическое моделирование обнаруживает регулярные модели. Небольшое изменение скорости потока дыма сформирует совершенно другую группировку завитушек и потоков - однако и второй поток дыма приведет к математически регулярным моделям.