Любовь как высшая моральная ценность

«Когда поселится  пришлец в земле вашей, не притесняйте  его. Пришлец, поселившийся у вас, да будет для вас то же, что туземец  ваш; люби его, как себя, ибо и вы были пришельцами в земле Египетской» (Лев., 19:33—34).

В этих повелениях — один из культурных и идейных  источников заповеди любви. Однако их императивное содержание во многом отличается от того, что заповедуется в Новом "Завете. Во-первых, то, что в русском тексте книги Левита передано в одних и тех же словах любви к другому, в оригинале по содержанию было различным: любовь к ближнему (re'eha) в собственном смысле этого слова отличалась от любви к чужому, ставшему своим (сначала соплеменником), или к новообращенному (затем единоверцем). Эти повеления выглядят одинаково, но по содержанию различны: у любви к ближнему, которым является друг, и у любви к ближнему, которым стал чужак, разные основания. Во-вторых, в Пятикнижии эти два повеления даны в ряду разнообразных других требований житейского, производственного, ритуального. обычно-правового и нравственного характера; специально они не выделены.

В христианской заповеди любовь к Богу и любовь к ближнему даны в единстве, и  в качестве ближнего указан не только соплеменник или сосед, или единоверец, а каждый человек, даже враг и гонитель. Христианство не просто поставило одну заповедь на место всех известных заповедей Декалога. Заповедь любви стала фундаментальной, а вместе с тем и всеобъемлющей, непосредственно предполагающей и все Моисеевы заповеди. Поэтому заповедь любви не упоминается отдельно в Нагорной проповеди:

любовь —  единственный нравственный принцип, основной закон жизни человека.

По своему нормативному содержанию заповедь любви не принадлежит  исключительно христианской этике. Близкие требования содержатся в месопотамских текстах, в конфуцианстве, даосизме, джайнизме, буддизме, не говоря об иудаизме. В христианстве же любви был дан не просто приоритетный статус. Она получила особое толкование: любовь — это путь соединения с Богом и с человеком. С Богом — через человека и с человеком — через Бога. Апелляция к Богу в заповеди любви по своему нормативному содержанию этически вполне достоверна: доброжелательность и благотворительность должны быть направлены на другого человека, но лишь одухотворенные высшим принципом, они будут иметь нравственный смысл.

Этим объясняется  сдвоенность заповеди любви: одной  заповедью вменяется любовь к Богу и любовь к ближнему. Этой сдвоенностью знаменуется характерная особенность нравственного сознания человека — его определенность в отношении Бога (в том числе в том отвлеченном понимании этого слова, которое выражает высшее, идеал, абсолютную ценность) и в отношении других людей. Было бы некорректно интерпретировать заповедь таким образом, что ею заповедуется одинаковое по характеру отношение человека как к Богу, так и к ближнему. Эта оговорка тем более уместна в рассуждении на тему «Милосердие». Бог милосерден к человеку. Им дается пример отношения человека к ближнему. Но человек не может быть милосердным к Богу (разве что к «богам»). Вспомним учение B.C. Соловьева об основах морали и, соответственно, основных добродетелях. Используя термины Соловьева, заповедь любви можно прояснить следующим образом: «Благоговей перед Богом и милосердствуй ближним».

Из сдвоенности заповеди вытекает возможность различных акцентов в ее содержании. Так, по одной версии, заповедь любви предполагает, что моральность человека обнаруживается в полной его отрешенности от земных дел, от себялюбия. Возможность самой любви к человеку изначально предопределяется Божьей любовью к человеку, его милостью в отношении человека, она — результат божественного дара; без которого не было бы у человека силы любить несимпатичных, чужих или врагов. На основе такой позиции недолго стать ригористом в отношении других людей. Возможность этого была отмечена уже в Новом Завете:

«Кто говорит: «Я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец; ибо не любящий  брата своего, которого видит, как  может любить Бога, которого не .видит?» (1 Ин., 4:20).

Такой трактовке заповеди любви противостоит другая, согласно которой добродеяние ценно само по себе, независимо от того, в силу каких мотивов оно совершено. Однако этическая рефлексия показывает, что милосердие непоследовательно в отсутствие иде-альных устремлений: необходимо сознательное усилие, направлен-ное на содействие благу другого человека.

Обычно  тот, кто плюет  на Бога, плюет сначала  на человека

(И. Бродский).

И дело не только в том, что мораль, в особенности  мораль любви, не укладывается в рамки  обычного — утилитарного — порядка человеческих отношений. Необходимо сознательное усилие, направленное на содействие благу другого человека, и этим усилием обычный, т.е. рутинный, обыденный порядок вещей разрушается. Иными словами, любовь к человеку покоится на некоторых высших основаниях, она имеет в качестве своего нормативного источника идеал. В христианстве это — милосердная и инициативная любовь Бога к людям. Она, а не себялюбие, выступает в конечном счете аналогом и основанием любви к ближнему.

Нравственный смысл любви

Этическая, нравственная природа любви глубоко раскрыта русским философом Вл. Соловьевым в трактате «Смысл любви»: по Соловьеву, смысл человеческой любви есть ^оправдание и спасение индивидуальности через жертву эгоизма^.

Эгоизм вообще губителен для личности, непродуктивен как принцип отношений. Ложь и зло эгоизма, считает Соловьев, состоят в исключительном признании безусловного значения за собою и в отрицании его наличия у других, что явно несправедливо. Рассудком мы понимаем эту несправедливость, но фактически упраздняет такое несправедливое отношение лишь любовь.

Любовь есть признание безусловной ценности другого — причем не в отвлеченном  сознании, а во внутреннем чувстве  и жизненной воле. «Любовь важна  не как одно из наших чувств, а  как перенесение всего нашего жизненного интереса из себя в другое, как перестановка самого центра нашей личной жизни», — писал Вл. Соловьев. Тем самым смысл любви он тесно связывает с преодолением эгоизма: «Любовь есть самоотрицание существа, утверждение им другого... этим самоотрицанием осуществляется его высшее самоутверждение. Отсутствие самоотрицания, или любви, то есть эгоизм, не есть действительное самоутверждение существа, — это есть только бесплодное, неудовлетворенное стремление или усилие к самоутверждению, вследствие чего эгоизм и есть источник всех страданий; действительное же самоутверждение достигается только в самоотрицании...» По мнению Соловьева, любовь приводит к расцвету индивидуальной жизни, эгоизм же несет гибель личностному началу.

Утверждая, казалось бы, свою персону, на самом деле эгоистичный  человек губит ее, выдвигая на первый план животное или житейское начало в ущерб началу духовному. Подлинное самоутверждение человека как одухотворенного существа состоит в преодолении эгоизма, в том, чтобы утвердить себя в другом. «Любовь, как действительное упразднение эгоизма, есть действительное оправдание и спасение индивидуальности. Любовь — это... внутренняя спасительная сила, возвышающая, а не упраздняющая индивидуальность».

Как считает  Соловьев, «собственная ближайшая задача любви» — привести «к действительному  и неразрывному соединению двух жизней в одну», чтобы установилось такое  сочетание двух конкретных существ, которое создало бы из них абсолютную личность, истинного человека как свободное единство мужского и женского начал, сохраняющих свою формальную обособленность, но преодолевших свою сущностную рознь.

Но если истинная любовь состоит в том, чтобы посредством  взаимного дополнения два любящих существа создали идеальную личность, то возникает вопрос: а возможно ли такое идеальное сосуществование двух личностей? Будут ли недостатки одного восполняться достоинствами другого? Будет ли закрыта брешь между недостатками одного и другого? И вообще — существует ли такая любовь, какой ее представляет себе Вл. Соловьев, или это просто мечта, и нам, простым смертным, не суждено ее познать?

Вот что по этому  поводу думает сам автор «Смысла  любви»: «Итак, если смотреть только на фактический исход любви, то должно признать ее за мечту, временно овладевающую нашим существом и исчезающую, не перейдя в дело. Но признавая в силу очевидности, что идеальный смысл любви не осуществляется в действительности, должны ли мы признать его неосуществимым? Было бы совершенно несправедливо отрицать осуществимость любви только на том основании, что она до сих пор никогда не была осуществлена. Любовь существует в своих зачатках или задатках, но еще не на самом деле... Если любовь открывала нам какую-то действительность, которая потом закрылась и исчезла для нас, то почему мы должны мириться с этим исчезновением? Если то, что потеряно, было истинным, тогда задача сознания и воли не в том, чтобы принять потерю за окончательную, а в том, чтобы понять и устранить ее причины».

Философ определяет любовь как «влечение одушевленного  существа к другому для соединения с ним и взаимного восполнения жизни». Из обоюдности отношений он выводит три вида любви. Во-первых, любовь, которая больше дает, чем получает, — нисходящая любовь. Во-вторых, любовь, которая больше получает, нежели дает,- — восходящая любовь. В-третьих, когда и то, и другое уравновешено.

В первом случае это родительская любовь, основанная на жалости и сострадании; она  включает в себя заботу сильных о  слабых, старших о младших; перерастая семейные — «отеческие» отношения, она создает понятие «отечество». Второй случай — любовь детей к родителям, она покоится на чувстве благодарности и благоговения; за пределами семьи она рождает представления о духовных ценностях. Эмоциональной основой третьего вида любви является полнота жизненной взаимности, которая достигается в половой любви; здесь жалость и благоговение соединяются с чувством стыда и создают новый духовный облик человека.

При этом Вл. Соловьев считал, что «половая любовь и размножение рода находятся между собой в обратном отношении: чем сильнее одно, тем слабее другая». Он выводил из этого следующие зависимости: сильная любовь очень часто остается неразделенной; при взаимности сильная страсть зачастую приводит к трагическому концу, не оставляя после себя потомства; счастливая любовь, если она очень сильна, также обычно остается бесплодной.

Любовь для  Соловьева — не только субъективное переживание, но и активное вторжение  в жизнь. Как дар речи состоит не в говорении самом по себе, а в передаче мысли через слово, так истинное назначение любви не в простом переживании чувства, а в том, что благодаря ему совершается преображение социальной и природной среды.

Соловьев видит  у любви пять возможных путей развития — два ложных и три истинных. Первый ложный путь любви — «адский» — мучительная неразделенная страсть. Второй, тоже ложный — «животный» — неразборчивое удовлетворение полового влечения. Третий путь (первый истинный) — брак. Четвертый — аскетизм. Высший, пятый путь — это Божественная любовь, когда перед нами предстает не пол — «половина человека», а целый человек в соединении мужского и женского начал. Человек становится в этом случае «сверхчеловеком»; именно здесь он решает главную задачу любви — увековечить любимое, спаси его от смерти и тлена. При этом суть, смысл любви определяется им через меру. Но как и чем можно измерить любовъ7 Всепоглощающей страстью, потомством либо еще чем-то? Определить это очень сложно. И никто не смог сделать это так точно, как Блаженный Августин, сказавший: «Мера любви — это любовь без меры».

Любовь  как «ответ на проблему человеческого  существования»

Современные представления  о любви базируются на том, что  любая теория любви должна начинаться с вопроса о сущности человека и его существования. А этот вопрос, в свою очередь, связан с другим: как преодолеть свою отделенность, как выйти за пределы собственной индивидуальной жизни и обрести единение с другим. Этот вопрос был актуален уже для примитивного человека, жившего в пещерах; столь же актуальным он остается для современного человека, потому что той же остается его основа: человеческая ситуация, условия человеческого существования. Именно в этой «человеческой ситуации», в самой сущности человека — в его стремлении к единению усматривает истоки любви Э. Фромм.

Дело в том, что переживание отделенности рождает  тревогу, считает он. Быть отделенным — значит быть отторгнутым, беспомощным, неспособным владеть миром, не иметь возможности реализовать свои человеческие силы. Однако единение, достигаемое в совместной работе, — не межличностно; единение, достигаемое в сексуальном экстазе, — преходяще; единение, достигаемое в приспособлении к другому, — только псевдоединение.

Полный «ответ на проблему человеческого существования» содержится в достижении совершенно особого, уникального вида единения — слияния с другим человеком при условии сохранения собственной индивидуальности. Именно такой вид межличностного единения достигается в любви, которая объединяет человека с другими, помогая ему преодолеть чувство изоляции и одиночества. При этом любовь «позволяет человеку оставаться самим собой, сохранять свою целостность. В любви имеет место парадокс: два существа становятся одним и остаются при этом двумя» (Э. Фромм).

Любовь — это не счастливая случайность или мимолетный эпизод, а искусство, требующее от человека самосовершенствования, самоотверженности, готовности к поступку и самопожертвованию. Именно об этом говорит Эрих Фромм в своей книге «Искусство любви». «Любовь — не сентиментальное чувство, испытать которое может всякий человек независимо от уровня достигнутой им зрелости. Все попытки любви обречены на неудачу, если человек не стремится более активно развивать свою личность в целом, чтобы достичь продуктивной ориентации; удовлетворение в любви не может быть достигнуто без способности любить своего ближнего, без истинной человечности, отваги, веры и дисциплины».

В своей работе Фромм выделяет пять элементов, присущих любви. Это давание, забота, ответственность, уважение и знание.