Философские взгляды Джордано Бруно

    Его пытали долго и тяжело, но он не отказался от сути своего учения: мысли о душе мира и первой материи, о всеобщей одушевленности природы и ее бесконечной потенции, о движении Земли и о существовании множества миров.

    Сам он писал, что героическая смерть в одном столетии дает бессмертие в веках. "Храбро боролся я, думая, что победа достижима. Но телу было отказано в силе, присущей духу, и злой рок вместе с природою подавляли мои стремления... Я вижу, что победа есть дело судьбы... Силы мои направлены на то, чтобы заслужить признание будущего"³.

    Бруно держал себя с невозмутимым спокойствием и достоинством. Только один раз он нарушил молчание: "Быть может, вы произносите приговор с большим страхом, чем я его выслушиваю. Я умираю мучеником добровольно и знаю, что моя душа с последним вздохом вознесется в рай".

    Утро 17 февраля 1600 года было днем его казни. В Риме праздновался юбилей: 50 кардиналов, толпы паломников со всей Европы съехались в город ко гробу апостолов искать отпущения грехов. На этом празднике «христианской любви и всепрощения» был сожжен человек, толковавший о вселенской любви, движущей всем созданием. Должны были пройти три столетия, чтобы вещие слова Джордано Бруно оправдались и чтобы бессмертная слава осенила, наконец, его имя. 9 июня 1889 года на площади Цветов был установлен памятник с надписью "Джордано Бруно. От столетия, которое он предвидел, на том месте, где был зажжен костер".

   Глава 2. Пантеистическая натурфилософия Джордано Бруно.

  Оформлению  пантеистической натурфилософии Джордано Бруно, направленной против схоластического  аристотелизма, во многом способствовало его знакомство с философией Николая Кузанского, у которого он почерпнул и идею "отрицательной теологии", исходящей из невозможности положительного определения бога. Однако если в рассуждениях Николая Кузанского природа как бы погружается в Бога, который сохраняет свою обособленность от мира, то у Бруно Бог отождествляется с природой, и он немыслим вне материального мира. В этом состоит кардинальное отличие натуралистического пантеизма Бруно от мистического пантеизма Кузанского. Бруно утверждал, что природа есть Бог в вещах, он не противостоит миру как его творец, а находится в самой природе как внутреннее деятельное начало.

  Развивая  гелиоцентрическую теорию Николая  Коперника, оказавшую на него огромное влияние и ставшую впоследствии основным естественнонаучным источником его натурфилософской доктрины, Джордано Бруно сделал шаг вперед по сравнению с Кузанским и Коперником. Для Кузанского мир являлся потенциально бесконечным, а актуально бесконечным - только Бог; у Коперника мир "подобен бесконечности" - в этом вопросе великий астроном проявил большую осторожность. Для Бруно, развившего дальше пантеистические тенденции возрожденческой философии, актуально бесконечным явился и мир. Бруно, в сущности, снял различие между Богом и миром, принципиальное для христианства с его учением о творении мира Богом и о принципиальном различии между творением и Творцом. Итак, Бруно утверждал, что "природа есть Бог в вещах" (Deus in rebus, Dio helle cose), божественная сила, скрытая в них же. Природа в понимании Бруно фактически приобрела полную самостоятельность, а Бог мыслился как синоним ее единства. Соответственно вещи и явления природы — не символы сокрытого Бога, а самостоятельные и полноценные реальности, в мире которых он живет и действует.

  Конечно, актуально-бесконечный Бог "в  свернутом виде и целиком" не может  быть отождествлен с потенциально бесконечным  универсумом, существующим "в развернутом  виде и не целиком". Однако максимальное приближение такого Бога к миру природы  и человека толкало Бруно к их отождествлению во множестве конкретных случаев. Именно многочисленностью таких отождествлений Бога то с природой, то с ее различными вещами и процессами, а иногда прямо с материей сделали пантеизм Бруно не только натуралистическим, но в ряде аспектов и материалистическим. Особенно показательны здесь заключительные главы его поэмы «О безмерном и неисчислимом».

  Максимальное  сближение Бога и природы у  Бруно имело для его натурфилософской доктрины другое важнейшее следствие, которое можно назвать реабилитацией материи. Для Бруно материя есть не что иное, как "божественное бытие в вещах"(essere divino nelle cose), которое означает тесное объединение материи и формы, отрицание самостоятельности последней, многократно усиленное в схоластической философии, признававшей вопреки Аристотелю множество форм, не связанных с материей. Определение Бога как абсолютной возможности (т.е. материи) чревато еретическими выводами о том, что чисто духовное существо, каким является христианский Бог, оказывается каким-то образом причастным материи. Наиболее общий вывод, сформулированный Бруно в этом контексте, состоял в том, что он объявлял материю тем началом, которое "всё производит из собственного лона" (proprio e gremio). Источником форм, всего бесконечного качественного многообразия бытия оказывается в этом контексте уже не Бог, а материя. Согласно Аристотелю, материя - начало всего изменчивого, преходящего, временного, а форма - начало постоянства, устойчивости, вечности. У Бруно все наоборот: "Материя не стремится к тем формам, которые ежедневно меняются за ее спиной, ибо всякая упорядоченная вещь стремится к тому, от чего получает совершенство"⁴.

  Новое понимание материи и новое  соотношение между материей и  формой свидетельствуют о том, что  в XVI в. окончательно сформировалось сознание, составляющее, так сказать, прямую противоположность античного: если для древнегреческого философа предел "выше" беспредельного, форма совершеннее материи, завершенное и целое прекраснее незавершенного и бесконечного, то для ренессансного сознания беспредельное (возможность, материя) совершеннее формы, потому что бесконечное предпочтительно перед имеющим предел, становление и непрерывное превращение - выше того, что неподвижно.

  Трактовка природы в произведениях Бруно  почти всегда органистическая — чувственные и интеллектуальные свойства микрокосмоса переносятся на всю природу. Важнейший результат такой аналогии — гилозоистическое и панпсихическое истолкование всего и всякого бытия. Мир одушевлен вместе со всеми его членами, а душа — ближайшая формирующая причина, внутренняя сила, свойственная всякой вещи. Вместе с тем она выступает и в качестве всеобъемлющей духовной субстанции — платоновско-неоплатонической мировой души, к понятию которой многократно обращались многие средневековые, чаще всего, неортодоксальные философы, и которая стала одним из главных онтологическо-гносеологических понятий ренессансной философии. В столь важном произведении Бруно, как диалог «О причине, начале и едином», понятие самого Бога фактически подменяется понятием мировой души. Такого рода подмена во многом объясняется тем, что важнейшим атрибутом мировой души признается некий "всеобщий ум", универсальный интеллект. Правда, Бруно говорит о трех разновидностях интеллекта — божественном, мировом и множестве частных, но решающую роль приписывает именно мировому - центральному, связующему звену этой платоновской триады.

  Космология  Бруно уравнивала Землю со всеми  другими планетами Солнечной  системы, а последнюю — со всеми  бесчисленными звездными системами. Натурфилософской основой такого уравнивания стало убеждение Бруно в том, что земля, вода, воздух и огонь образуют не только наш земной мир, но и все остальные планеты Солнечной системы, как и все звезды с их спутниками. Так был сделан важнейший шаг к преодолению аристотелевско-схоластического дуализма земного и небесного и к утверждению их физической однородности. При этом эфир отнюдь не отбрасывался Бруно, а признавался тем началом, которое распространено по необозримому пространству универсума.

  Органистический принцип своей натурфилософии философ распространял на весь космос. Мировая душа в качестве особой интеллигенции проникает и в каждое небесное светило, каждую планету, образуя ее внутренний деятельный принцип, без которого была бы совершенно непонятна причина их движения. При всей фантастичности этих воззрений нельзя забывать, что в эпоху, когда еще только начинала складываться небесная механика, с одной стороны, а философы стремились найти источник самодвижения планет и тем более звезд, не прибегая к помощи божественного всемогущества, — с другой, обращение к их неким внутренним духовным движущим началам было необходимой формой динамического объяснения космических явлений. Бруно утверждал, что Вселенная, будучи сотворена никем, т.е. существуя вечно, неподвижна, “ибо ничего не имеет вне себя, куда бы могла переместиться, ввиду того, что она является всем”⁵. В самой же Вселенной происходит непрерывное изменение и движение. Обращаясь к характеристике этого движения, Бруно указывает на его естественный характер. Он отказывается от идеи внешнего перводвигателя, т. е. Бога, а опирается на принцип самодвижения материи. “Бесконечные миры... все движутся вследствие внутреннего начала, которое есть их собственная душа... и вследствие этого напрасно разыскивать их внешний двигатель”⁶. Положение о бесконечности Вселенной позволило Дж. Бруно по-новому поставить вопрос о центре мира.  "...Все те, которые принимают бесконечную величину тела, не принимают в ней ни центра, ни края"⁵. Земля, по Бруно, является центром не в большей степени, чем какое-либо другое мировое тело, и то же самое относится ко всем другим телам: "...Они в различных отношениях все являются и центрами, и точками окружности, и полюсами, и зенитами, и прочим"⁵. Отменив аристотелевское понятие абсолютных мест: абсолютного верха, низа и т.д. Бруно ввёл новое для физики того времени понятие относительности всякого места.

  Другим  не менее важным проявлением космического органицизма, гилозоизма и панпсихизма  было убеждение Бруно не только в  одушевленности, но и в населенности бесчисленных миров. В силу такого убеждения Универсум поистине превращался во Вселенную. При этом Бруно предполагал существование разных форм жизни, чувственной и разумной, отличных от тех, которые имеют место на Земле. Разумеется, эта его идея была совершенно умозрительной, ибо до сих пор она не подучила никакого научно-эмпирического подтверждения. Тем не менее ее значение для утверждения принципиального единства Универсума-Вселенной было колоссальным и стало одним из главных пунктов обвинения автора в еретичности со стороны римской инквизиции. Поскольку Вселенная бесконечна, то теперь должны быть отменены все положения аристотелевской космологии. Прежде всего, Бруно выступает против тезиса Аристотеля, что вне мира нет ничего. "...Я нахожу смешным утверждение, что вне неба не существует ничего и что небо существует в себе самом... Пусть даже будет эта поверхность чем угодно, я все же буду постоянно спрашивать: что находится по ту сторону ее? Если мне ответят, что ничего, то я скажу, что там существует пустое и порожнее, не имеющее какой-либо формы и какой-либо внешней границы... И это гораздо более трудно вообразить, чем мыслить Вселенную бесконечной и безмерной… Коль скоро мы принимаем бесконечное пространство, то гораздо правдоподобнее будет предположить его заполненным бесчисленными мирами, нежели пустым" [5, с. 283].

  Вселенной, таким образом, приписывались атрибуты божества. Бруно развивал очень последовательную, без каких-либо оглядок на "христианскую совесть" версию  пантеизма - философско-религиозного учения, как бы растворяющего Бога в  природе, отождествляющего Бога с миром. Это вело к фактическому отрицанию Творца  мира как надмировой абсолютной личности. Именно потому пантеизм и рассматривался церковью как опасное для нее учение, что он вел к устранению трансцендентного Бога, к его имманентизации.

  Однако  учение о множественности миров до Бруно, вообще-то говоря, не считалось еретическим и  даже активно обсуждалось средневековыми теологами, полагавшими, что  создание только одного мира недостойно бесконечного могущества Бога. По мнению автора фундаментальной монографии «Идея множественности миров» В. П.  Визгина, принципиальным отличием учения Бруно от других концепций множественности миров было радикальное переосмысление взглядов на наш мир и  его место во Вселенной. Допуская существование каких- либо иных миров, мыслители Античности и Средневековья представляли эти миры  как сугубо геоцентрические и даже геоморфные, т. е. для них в каждом из  этих миров сохранялось жесткое противопоставление Земли и Неба, зачастую представления о плоскостности Земли и т.п. Эти миры - а их могло быть и бесконечное множество - находились в каких-то абстрактных пространствах и не имели ничего общего с видимыми нами звездами и планетами, так как звездное небо считалось неотъемлемой частью нашего мира. Однако где и как расположены такие миры,  каждый из которых мыслился конечным, разделенным на небо и  землю, было совершенно не ясно. В определенной степени такие представления об иных мирах созвучны  идеям современных ученых, предполагающих наличие в каких-то иных измерениях других вселенных, в которых физические константы и законы могут радикально отличаться от констант и законов нашей Вселенной. Эта параллель с современными идеями позволяет лучше  понять революционность бруновского учения, не только преодолевавшего гео- и гелиоцентризм, но и делавшего бессмысленным вообще какой-либо пространственный "центризм", учения, которое, с одной стороны, низводило Землю до уровня затерянной в бескрайних просторах песчинки, а с другой стороны, превращало наш замкнутый мир в бесконечную Вселенную, где привычные звезды уже не просто светила для человека, а миры, подобные нашему.

  Все эти рассуждения постепенно привели  его к выводу о том, что Бог  христианства «слишком земной»,  слишком антропоморфный, чтобы быть истинным. А значит, поклоняться такому  Богу – кощунство.

  Другое  дело -  "философия рассвета" Джордано Бруно, воздвигающая всемогущему Богу  единственно достойный ему храм в виде бесконечной Вселенной, заполненной  бесконечными мирами, обитатели которых различными путями движутся к  постижению истины. При этом Бруно допускал даже, что душа может свободно перемещаться из  одного мира в другой. Такое предположение радикально противоречило  христианской догматике, отводившей для души особое, внемировое пространство  "того света".

  Таким образом, бруновское учение о  множественности миров затрагивало святая святых христианской веры. В число важнейших составляющих философии Бруно входил гилозоизм –  учение, отождествляющее "живое" и "сущее" и, в частности, рассматривающее Космос как живой организм. Понятно, что такой душе уже не нужна прежняя церковь (как посредник между принципиально различными земным и небесным мирами), однако самой церкви вряд ли могла понравиться перспектива лишиться человеческих душ, а вместе с ними и прихожан. Гораздо проще было навсегда расстаться с одним из  них.  

  Как мы видим, Бруно не останавливается  перед самыми смелыми выводами, вытекающими  из допущения бесконечности Вселенной. Он разрушает аристотелевский конечный космос с его абсолютной системой мест, тем самым вводя предпосылку относительности всякого движения.

  Бруно, как мы знаем, не был ни астрономом, ни физиком - он рассуждает как натурфилософ. Но его рассуждения, хотя и не непосредственно, оказывают влияние и на развитие науки, подрывая те принципы, на которых стоит перипатетическая физика и космология, Бруно так же, как и Николай Кузанский, подготовляет почву для философии и науки нового времени.

  Одним из важнейших положений гносеологии  Бруно является положение о приоритете разума над чувством, разумного познания над чувственным восприятием. В этом пункте он считает себя последователем Платона и выступает против Аристотеля, который, по его мнению, в своей физике часто заменяет разумное постижение чувственным образом и восприятием. Требование отдать предпочтение разуму перед чувством у Бруно вполне понятно: центральная категория его мышления - а именно категория бесконечности - не может быть предметом чувства, а может быть только предметом мышления.