Человек как субъект предметно-практической деятельности

Нравственно-социальные запреты как факт антропосоциогенеза 

  Табу  на близкородственные связи - первый в ряду простейших нравственно-социальных запретов, возникших в глубокой древности и навеки сохранивших свое непреложное значение. Нравственно-социальные запреты конституируют первобытнородовую общину в противовес животному стаду. От стадных инстинктов любой степени сложности они отличаются по крайней мере тремя существенными признаками:

  1. Нравственно-социальные запреты  касаются всех членов родовой  общины - как слабых, так и сильных,  тогда как в стаде «недозволенное»  существует лишь для слабейших  особей.

  2. Они принципиально несводимы  к инстинкту самосохранения, диктуя человеку поступки, подчас индивидуально вредные (самоограничение), а иногда даже и самоубийственные ( самопожертвование).

  3. Они имеют характер обязательств, нарушение которых влечет за собой кару, исполняемую общиной как целым. Это

  остракизм, то есть поголовное отвращение от преступника, изгнание его из племени, а в предельном смысле данного акта

исторжение  из общества в природу. С извергом (извергнутым, отлученным) никто не может общаться. Он уподобляется иноплеменнику или животному и в качестве такового может быть убит.

  Можно выделить три простейших нравственно-социальных требования, которые известны уже  самым древним, самым примитивным сообществам и которые разделяются всеми без исключения представителями вида Ното sapiens, где бы и в какую бы эпоху эти требования ни обретались. Это, во-первых, уже известный нам абсолютный запрет на кровосмесительство; во-вторых, абсолютный запрет на убийство соплеменника (в дальнейшем сородича, близкого); в-третьих, требование поддержания жизни (прокормления) любого из соплеменников, независимо от его физической приспособленности к жизни.

  Конечно, древнейшие нравственные требования весьма существенно отличаются от предписаний позднейшей развитой морали, которая, например, выдвигает идеал целомудрия и запрещает супружескую неверность, распространяет правило «не убий» за рамки любого общинного объединения - на человеческий род в целом; включает в сферу сострадания не только людей, но и их «меньших братьев» - животных. Вместе с тем нельзя не видеть, что развитая мораль не отменяет ни одного из древнейших нравственных требований. Кровосмесительство, убийство отца или брата, согласие на голодную смерть неудачливого или увечного родственника вызывают у человека нового времени тот же священный ужас, что и у австралийского аборигена. Простейшие нравственные запреты образуют вечный фундамент, над которым надстраивается все многообразие более поздних моральных ценностей и норм. Они имеют надбиологический смысл, понятный людям именно потому, что они выделились из животного царства.

   Пожалуй, отчетливее всего смысл этот обнаруживается в третьем из перечисленных нами социально-нравственных требований - в праве на жизнь. Этим правом обладает всякий – даже самый неприспособленный, «биологически неудавшийся» член человеческого сообщества. Еще Ч. Дарвин глазом великого натуралиста разглядел в данном принципе «сверхприродное» содержание нравственности.

   Норма выживания всех без исключения не могла не выразиться в том, что и средства производства, и основные предметы потребления в первобытнородовой общине стали собственностью коллектива, который поэтому с полным правом может быть назван первобытной коммуной. Первобытно-коммунистический (или коммуналистский) принцип собственности соблюдался прежде всего в отношении пищи. Добытая членами коллектива (совместно или в одиночку) пища попадала, что называется, «в общий котел». И место подле него имел каждый - сильнейший, как и увечный, удачливый, как и невезучий.

  Первобытно-коммунистические формы организации производства и потребления остались в далеком прошлом. Этого нельзя сказать, однако, о древнем нравственном требовании, которое в них выразилось, как и о простейших нравственно-социальных запретах вообще. Нравственность в самых начальных ее выражениях образует элементарную ячейку, «клеточку» человечности, а, по мнению ряда ученых, она лежит в основании человеческой психики и ее первичных собственно социальных проявлений. Все общественные установления и институты (в том числе и хозяйственные) уже предполагают человека в качестве элементарно нравственного существа, понимающего, «что такое хорошо и что такое плохо». Последнее особенно важно подчеркнуть в связи с так остро обсуждаемым сегодня вопросом о гуманистической мере самого прогресса, самой истории (в том числе и экономической).

  Человек историчен; в течение веков ему  суждено пройти через огромное многообразие нравов и обычаев, модифицировать свои воззрения в соответствии с новыми и новыми материально экономическими запросами, признать ряд неизвестных – или почти неизвестных - первобытному обществу основополагающих принципов (например, справедливости, верности договорам, уважения достоинства человеческого индивида, вознаграждения по труду и т. д.). Но в истории общества, коль скоро она человеческая история, невозможны новообразования (по крайней мере, устойчивые), которые бы вообще отменяли нравственность в простейших ее выражениях. Как ни изменчивы люди, они не сделались и не сделаются существами, которые не сознавали бы безусловного различия запретного и дозволенного, допускали бы кровосмесительство, не считали бы преступлением убийство, не стремились бы к обеспечению всеобщего права на жизнь.

  Разумеется, нет оснований для идеализации  первобытной нравственности, для утверждения, что в далеком прошлом существовал некий этический «золотой век». Древнейшие нравственные требования именно в этическом смысле были весьма несовершенны и неразвиты. Во-первых, они представляли собой нерасчлененные социальные нормы, когда противоположность доброго и злого еще смешивалась с противоположностью полезного и вредного, привлекательного и отвратительного, священного и кощунственного. Они задавались индивиду жестко-принудительно и исключали всякую возможность самостоятельного суждения и выбора. Во-вторых, они имели сугубо локальный (внутриобщинный) смысл. Так, строжайший запрет на убийство сородича вовсе не исключал убийства чужака, иноплеменника. В межобщинных отношениях долгое время сохранялись (а порой поощрялись) и хитрость, и коварство, и жестокое насилие. Можно сказать поэтому, что развитие морального сознания человечества это одновременно и преемственность в отношении простейших нравственных требований, и преодоление их ограниченного смысла.

  Сейчас, однако, важно уяснить другое: в ходе антропосоциогенеза совершился нео6ратимый переход к человеческому нравственному существованию. Жестокие карательные меры, которыми первобытнородовая община принуждала своих членов к соблюдению простейших нравственных требований, создавали непреодолимое препятствие для возврата первочеловека в животное состояние. Это было суровое «понукание» к надбиологической солидарности, к историческому развитию на путях коллективной деятельности. 

Первобытнообщинная организация и дозревание труда 

  Социально-нравственное единство первобытнородовой общины было той формой коллективности, внутри которой впервые стала возможна и получила достаточный простор  для развития производственно-хозяйственная кооперация палеантропов. Община (сравнительно небольшая человеческая группа) как бы самой природой была предназначена к тому, чтобы совместный процесс труда каждый раз оказывался непосредственно обозримым. И предмет, и средства труда, и способы, каким соединялись индивидуальные усилия, находились в поле зрения каждого из участников. Это способствовало начальной реализации вариативности задатков человеческого существа и открывало возможности осмысленной работы при неукоснительной коллективной дисциплине, рабской покорности и преданности своей общине.

  С утверждением общиннородового устройства труд выступает уже не просто как  «заказчик», «истребователь» специфически человеческих качеств, но и как прямой их созидатель, великий воспитатель  людей. Внутри нравственно упорядоченного первобытного коллектива и начинается собственная история человеческого рода - история, о которой можно сказать, что она «есть нечто иное, как порождение человека человеческим трудом...»⁴. В процессе трудовой деятельности формировались воля и конструктивные способности людей, их интеллект и воображение. Росло многообразие отношений к окружающей природе и друг к другу.

   Выразительным свидетельством этого многопланового предметно-деятельного развития явилась так называемая «неолитическая революция» - переход от собирательства и охоты к производительному жизнеобеспечению (земледелию, скотоводству, ремеслу). В течение нескольких тысячелетий люди овладели огнем, приручили животных, изобрели колесо, освоили начала строительной техники, перешли от кочевого к оседлому образу жизни. Сложились крупные племенные объединения; начались обширные миграционные процессы. Первобытнородовая община во многих районах земного шара сменилась общиной земледельческой. Появились первые города-государства, с возникновением которых датируется история древних цивилизаций.

  Установив первый в истории (внутриобщинный) мир, наложив на «зоологический индивидуализм» узду нравственных запретов, люди одновременно обнаружили незаданность, открытость, вариативность, практическую универсальность поведения в своих отношениях с природой, в изобретении орудий, искусств и. институтов. На место инстинктивного предопределения пришло нравственное самоопределение, и одновременно труд конституировался как «положительная, творческая деятельность»⁵. «Неолитическая революция» была первым обнаружением ускоряющегося производственно-технического прогресса, который после никогда уже не прекращался. 

Все мы родом из предыстории 

  С момента «неолитической революции» человек обладает уже всеми  основными  характеристиками, которые фиксировал К. Маркс, говоря о «природе людей» как общественно-исторических существ.

  1. Человек изначально деятелен, и  все его специфические свойства  формируются в ходе развития  предметной деятельности, а стало быть, исторически. Не только высшие духовные способности, но даже особенности человеческого восприятия обязаны труду своим существованием: «образование пяти внешних чувств - это работа всей предшествующей всемирной истории»⁶.

  Сами  потребности людей сформированы исторически и при определяющем воздействии труда⁷. Последний не просто удовлетворяет их, но и культивирует, превращая навыки потребления в существенный элемент цивилизации: «...для того, чтобы пользоваться множеством вещей, человек должен быть способен к пользованию ими...»⁸.

  2. Человек, вытолкнутый из общества в природу (отделенный от других людей, от человеческих орудий, знаний и навыков), оказывается ни к чему не годным животным, ибо специфически человеческий способ жизнеобеспечения - труд уже по происхождению своему является коллективной совместной деятельностью.

  Природная беспомощность изолированного человеческого  индивида - оборотная сторона родового могущества людей, о котором К. Маркс говорил так: «Практически универсальность человека проявляется именно в той универсальности, которая всю природу превращает в его неорганическое тело, поскольку она служит, во-первых, непосредственным жизненным средством для человека, а во-вторых, материей, предметом и орудием его жизнедеятельности»⁹. Лишь в качестве членов общества люди могут чувствовать себя хозяевами природы, или, по крайней мере, существами, защищенными от ее стихийных сил.

  3. И то особое значение, которое  человеческие индивиды получают  внутри общества, в конечном счете  определяется их местом в сложной  и многообразной системе отношений, складывающихся по поводу производства, общественного труда. Все особые роли и достоинства, отличающие одного индивида от других, в сущности говоря, являются общественными отношениями. Таковы и доблесть, и ум, и богатство, и привлекательность и талант. Каждое из этих качеств представляет собой нечто действительное лишь постольку, поскольку реализуется как отношение данного индивида к другим людям (к их потребностям, ожиданиям, способам деятельности). Изымите индивида из общества, и все его личностные достоинства окажутся такой же фикцией, как покупательная способность денег, не обеспеченных реальными товарами.

  Отсюда  становится понятной важнейшая характеристика человека, сформулированная Марксом еще в 1845 году: «...сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений»¹⁰.

   Важно заметить, что слово «совокупность» в этом тексте не имеет значения «разрозненного множества» или «конгломерата». Говоря об индивиде, К. Маркс всегда имел в виду «ансамбль общественных отношений», интегрированных в данном конкретном участнике социальной практики. Индивид настолько развит и своеобразен, настолько богат реальными достоинствами, насколько широко и органично представлено в нем многообразие различных, уже выработанных историей «общественных определений» человека.

  4. Марксистская философия безусловно  признает первичность родового (общественного)  бытия людей над сознательно  волевым бытием человеческого  индивида. Однако совершенно неправильно понимать эту первичность как простую последовательность во времени: сначала люди стали общественными (родовыми) существами, а потом уже сознающими себя индивидами. Бессознательная принадлежность - это способ включения животного в биологический вид. Там, где налицо надбиологическое (общественнородовое) объединение, всегда уже, так или иначе, присутствует и сознательное причисление себя к этому объединению, и сознательно-волевое осуществление своей жизнедеятельности. Последнее же непременно предполагает такие понятия, как «ответственность», «вменяемость», «совесть» и т. д.