Педагогика ветхого и нового завета

Но Библия представляет собрание многих и весьма различных  книг, с неодинаковым мировоззрением, с неодинаковыми педагогическими началами. В педагогии Ветхого Завета царит суровый патриархат со всеми его характерными свойствами: в нем глава семьи — все, его права громадны, а все члены семьи, все домочадцы находятся в полном распоряжении домовладыки. Их личности малоценны, ничтожны, отношение к ним главы семьи сурово. В новозаветной христианской педагогии господствуют другие начала — любви, кротости, ценности каждой человеческой личности. Дети признаются Новым Заветом личностями, имеют не только обязанности, но и права. Христианская семья есть организация не на началах подчинения и строгости, как ветхозаветная, а на началах любви, взаимной помощи, относительного равенства и свободы всех членов семьи. К какому идеалу было склониться, на какую сторону было встать древнему человеку — на сторону ветхозаветного или новозаветного мировоззрения?

Как христиане, древние предки наши должны бы усвоить  новозаветный идеал; но хотя они и  были религиозны, но по-своему, на свой лад. Они были церковники, обрядники  и с настоящим христианством были знакомы мало, а строй их семьи был строго патриархальный, еврейский. Начала еврейской семьи были им вполне понятны, отвечали их взглядам, их жизненному укладу, а новозаветная христианская педагогия была им чужда, до нее они еще не доросли. Так как в древнерусской жизни практиковался суровый патриархат, то такого же патриархата наши предки искали и в педагогической теории. Они его и нашли в ветхозаветной педагогии, его и усвоили. Старые, крайне узкие еврейские патриархальные идеи о семье и семейных отношениях, варварский взгляд на женщину, малокультурный идеал отца, подавляющего самостоятельную личность детей, суровая до жестокости домашняя дисциплина — все эти еврейские свойства ветхозаветного педагогического идеала пришлись по плечу, по сердцу нашим предкам, а евангельские заповеди о любви, кротости и снисхождении влияли на них пока слабо.

Наши предки заимствовали педагогический идеал  главным образом из двух книг Ветхого  Завета: Притчей Соломона и Премудрости  Иисуса, сына Сирахова. В этих книгах начертан такой педагогический идеал: во главе семьи стоит отец, источник не только земного благополучия семьи, но и ее вечного спасения, источник милости Божьей к семье. Сирах говорит: "дети! послушайте меня, отца, и поступайте так, чтобы вам спастись, потому что Господь возвысил отца над детьми и утвердил суд матери над сыновьями. Почитающий отца очистится от грехов и уважающий мать свою — как приобретающий сокровища. Почитающий отца будет иметь радость от детей своих и в день молитвы своей будет услышан. Уважающий отца будет долгоденствовать и послушный Господу успокоит мать свою. Боящийся Господа почтит отца и, как владыкам, послужит родившим его. Благословение отца утверждает домы детей, а клятва матери разрушает до основания. Слава человека — от чести отца его, и позор детям — мать в бесчестии. Хотя бы отец и оскудел разумом, имей снисхождение и не пренебрегай им при полноте силы твоей. Милосердие к отцу не будет забыто; несмотря на грехи твои, благосостояние твое умножится. В день скорби твоей вспомянется о тебе; как лед от теплоты, разрешатся грехи твои. Оставляющий отца — то же, что богохульник, и проклят от Господа раздражающий мать свою (Сир. 3:1–16).

Ясно, что служение отцу и матери сливалось в сознании древнего еврея со служением Богу, а оскорбление родителей — с оскорблением божества. Дети — не что иное, как только служители родителей и независимо от родителей положения иметь не могут. Оставляющий отца — богохульник, раздражающий мать — проклят Господом. Одна из древних еврейских заповедей, данных еще Моисеем, установляла, что, кто будет почитать своих отца и мать, тому будет хорошо, и он будет долголетен на земле. О ценности и самостоятельности детской личности в изложенном не сказано ни слова, да самостоятельность детей и невозможна в суровом патриархате.

Жена у древних  евреев не считалась равноценной  с мужем, она должна была во всем повиноваться мужу, быть верной ему, в  этом ее главная добродетель. "Досада, стыд и большой срам, когда жена будет преобладать над своим  мужем". "Не отдавай жене души твоей, чтобы она не восстала против власти твоей". "Есть у тебя жена по душе? Не отгоняй ее".[5,98] А развод у евреев был довольно легок, и на женщину они смотрели невысоко. И Соломон, и Иисус Сирахов очень часто предостерегают от женщин, видя в них источник греха и весьма несовершенные существа. Собственно, по воззрению евреев, женщина есть не человек, не женщина, а жена или дочь, во всяком же случае, существо, склонное ко греху и в то же время соблазнительное. "Не смотри на красоту человека и не сиди среди женщин, ибо как из одежд выходит моль, так от женщины — лукавство женское. Лучше злой мужчина, нежели ласковая женщина, — женщина, которая стыдит до поношения".[2] Конечно, счастлив муж доброй жены (счастлива, оказывается, не добрая жена, а муж доброй жены). Жена добродетельная радует своего мужа и лета его исполнит миром. Добрая жена — счастливая доля, она дается в удел боящимся Господа. С нею у богатого и бедного сердце довольное и лицо во всякое время веселое. Но горе мужу, у которого злая жена: "можно перенесть всякую рану только не рану сердечную, и всякую злость, только не злость женскую"; "Соглашусь лучше жить со львом и драконом, нежели жить со злою женою"; "Всякая злость мала в сравнении со злостью жены"; "Берущий злую жену — то же, что хватающий скорпиона" (Сир. 25:15, 18, 21, 24; 26:1–9; 42: 14–14).

Замечательно, что в приведенных местах жена рассматривается лишь по отношению  к мужу, но не сама по себе, подобно  тому, как дети рассматривались лишь по отношению к родителям —  подчинения им и служения. Добрая жена — счастье для мужа, злая — великое огорчение. Но каково счастье или несчастье жены при хорошем или дурном муже? Об этом не говорится. Жена — придаток к мужу, как дети — только придаток к родителям — такова существенная черта патриархата.

Отношение родителей к детям, по изображению Ветхого Завета, должно быть суровым. Соломон поучал: кого любит Господь, того наказывает, и благоволит к тому, как отец к сыну (Пр. 3:12).

Этот взгляд давал основной тон: отец, не бойся  всячески учить и наказывать детей, суровое отношение к детям не только не противоречит отеческой любви к ним, а, напротив, доказывает родительскую любовь и есть прямое подражание божеству. Поэтому из любви к сыну не оставляй его без наказания: если накажешь его розгою, он не умрет. Ты накажешь его розгою и спасешь душу его от преисподней. «Розга и обличение дают мудрость, но отрок, оставленный в небрежении, делает стыд своей матери» (Пр. 23:13–14; 29:15).

Другой древний  еврейский мудрец, Иисус, сын Сирахов, отнесся еще суровее к детям. Тот прямо заповедут: «Есть у тебя сыновья? Учи их и с юности нагибай шею их. Есть у тебя дочери? Имей попечение о теле их и не показывай им веселого лица твоего. Кто любит своего сына, тот пусть чаще наказывает его, чтобы впоследствии утешаться им. Поблажающий сыну будет перевязывать раны его. Лелей дитя, и оно устрашит тебя; играй с ним, и оно опечалит тебя. Не смейся с ним, чтобы не горевать с ним и после не скрежетать своими зубами. Не давай ему воли в юности и не потворствуй неразумию его. Нагибай выю его в юности и сокрушай ребра его, доколе оно молодо, дабы, сделавшись упорным, оно не вышло из повиновения тебе. Кто наставлял своего сына, тот будет иметь помощь от него, и среди знакомых будет хвалиться им. Кто учит своего сына, тот возбуждает зависть во враге, а пред друзьями будет радоваться о нем» (Сир. 7:25–27; 30:1–13).

Таким образом, руководящий мотив ветхозаветной  педагогии в отношениях родителей  к детям — самый полный и  последовательный родительский эгоизм, выражающийся в суровом до жестокости унижении детской воли и полном подчинении детей родителям, доходящем до потери детьми личности и всех прав пред родителями. Дети — это предмет гордости или унижения родителей и, помимо этого, никакого другого значения сами по себе не имеют.

Такие воззрения послужили основой педагогического идеала наших древних предков. Конечно, они слышали поучения и о любви христианской, о том, что без любви все добродетели ничто, что человек может спастись не исполнением внешних обрядов, но истинно христианской, доброй жизнью. Но христиански настроенных лиц всегда было мало, мягкие, гуманные чувствования плохо воспринимались нашими предками, их ухо склонялось более к суровому тону поучений в ветхозаветном духе. Причина этого, кроме патриархального, сурового склада семьи, заключалась еще в родственном сильном течении духовной жизни белорусского народа, состоявшем в чисто внешнем, формально обрядовом понимании христианства, причем внутренняя духовная его сущность совершенно упускалась из вида. Христианская ревность наших предков вместо догматического и нравственного учения направлялась на сохранение в строжайшей неизменности христианских обрядов, канонов и песней; составилось убеждение, что не только в вере, но даже и в этих канонах "ни у какого слова, ни у какой речи ни убавить, ни прибавить ни единого слова не должно, и что православным должно умирать за единую букву аз". Очевидно, у наших предков окрепло христианство особого склада, напоминавшее старое моисеево иудейство с его бесчисленными формалистическими предписаниями о жертвоприношениях, очищениях и одеждах и угрозами жесточайших кар за малейшее отступление от установленной обрядности.

"По вся  дни, — говорится в одном  поучении XIII века, — аще умееши  книги, прави нощные и дневные  часы, вечерню и утреню, или литургию, аще ли не умеет кто, да  ходит по все дни к церкви". В церковных поучениях предлагались  главным образом нравственно-обрядовые наставления, например о посте, о покаянии, исповеди, о неделе или воскресном дне, о благопристойном праздновании праздников, о хождении в церковь и т. д., или же изобличались грубые пороки времени. Вопросов догматических или нравственных, которые вызывали бы к деятельности христианскую богословскую мысль, поучений, в которых раскрывалась бы теоретическая, созерцательная сторона христианства, в древнерусской духовной литературе встречается мало. Народная литература XVI и XVII веков была наполнена статейками о самых мелочных обрядах. В сборниках часто встречаются статейки вроде следующих: 1) подробные правила о том, что есть в тот или другой день того или другого поста 2) притча о кадиле, "еже како подобает кадити перед Богом" и др. [9,67] Родители учили детей земным поклонам и двуперстному или трехперстному кресту, а не объясняли, в чем состоит христианское поклонение духом и истиной, в чем состоит искупительное значение креста; преподавали им подробные до мелочности правила, как вкушать просфоры, как уламывать их на кусочки и пр., а возвышенных истин христианского учения и кратко не объясняли. Единственно, чему русские обучают своих детей, замечал Олеарий (середина XVII в.), это поклонению иконам.

Конечно, делалось это так не потому, чтобы родители не хотели передать своим детям более глубокого и серьезного христианского знания, а потому, что сами его не имели, сами ничего более не знали. Для глубокого понимания христианства необходимо было некоторое научное образование, а его не было. У наших предков не только не было научного образования, необходимого для понимания христианского учения, но существовало прямое нерасположение и недоверие к нему, опасение, как бы из-за науки не потерять веру и даже самый разум. Наука и вера казались им несовместимыми, научные занятия ведущими к неверию, ереси, а потому греховными.

При таком умонастроении, при такой боязни настоящей науки  педагогическо-нравственный идеал  не мог быть высоким и истинно  христианским.

Любимой книгой наших предков, наиболее читаемой, всегда была Псалтирь, а не Евангелие. И дома, и в пути, в минуты радости, и в предсмертный час у них на уме, в памяти и на языке была Псалтирь, а не Евангелие, Новый Завет отходил на второй план, первое место занимал Ветхий. В чем же и как именно выразился древнерусский педагогический идеал?

Входя в обсуждение частных педагогических вопросов, наши древние моралисты дали изложение  педагогики святого писания Ветхого  Завета, именно произведений Соломона и Иисуса Сирахова. Так как педагогические наставления в этих произведениях разбросаны, несистематизированы, то авторы сборников собирали их, соединяли, а потом излагали буквально, с немногими распространениями и сокращениями, для лучшего уразумения их читателями и для некоторого применения к русской воспитательной практике. Так, в одном сборнике XV в. находятся "Слово и притчи и о наказании детей к родителям своим" и "Слово святых отец. Как детям чтити родителя своя". Эти две статьи суть не что иное, как связное изложение ветхозаветной педагогии Соломона и Иисуса, сына Сирахова.[3,343]

В XVII веке продолжались заимствования из тех же источников. Из специально педагогических сочинений XVII века до нас дошли два: "О  царствии небесном и о воспитании чад" и педагогический сборник  конца XVII века. Первое сочинение составлено под сильным влиянием Златоуста и, можно сказать, есть переложение мыслей Златоуста о воспитании. В нем очень много текстов из Ветхого и Нового Заветов, и местами сочинение есть не что иное, как мозаика из библейских текстов, например при изображении царства небесного признаками, заимствованными от земной жизни, и в самом начале рассуждения о воспитании. Цель жизни и воспитания, по этому сочинению, есть получение царства небесного. На земную жизнь автор смотрит мрачно и отрицательно; нужно постоянно плакать, каяться, презирать землю и все, что на ней, и всеми силами стремиться к небесному. Средством для достижения небесного царства служит главным образом просвещение, обучение детей, которое имеет неоспоримые преимущества перед богатством. Отцы, не заботящиеся о воспитании своих детей в добродетели, суть убийцы своих детей. Автор указывает на пример ветхозаветной Анны, отдавшей сына своего Самуила на служение Богу и не соблазнившейся его будущими земными успехами. Все эти и подобные мысли прямо взяты у Златоуста. Вообще сочинение о воспитании чад очень кратко по объему и скудно по мыслям. Ничего самостоятельного в нем нет.[9,67]

А Симеон Полоцкий— педагог ветхозаветного склада. Он прямо ссылается и на Сираха, и на "златословесна учителя", т. е. на Златоуста, у него есть и о том, чтобы не смеяться с детьми из опасения потерять авторитет и изнежить детей; он рассуждает, что в воспитании "первая вещь есть жезл, его же потребу сам Бог всемогущий образно показал есть" (в жезле Аарона). Когда Полоцкий рассуждает о воспитании, то он цитирует почти исключительно Ветхий Завет. Новый Завет цитируется очень мало, и из него подбираются тексты суровые, грозные, под стать Ветхому Завету, например, "горе человеку тому, имже соблазн приходит... лучше ему да потонеть в пучине морстей". Но, конечно, и у Симеона, как и у Златоуста, есть поучение о любви, что она есть величайшая добродетель, что она долготерпит, милосердствует, что нужно любить врагов и т. п.

На основании  приведенных педагогических документов можно прийти к заключению, что педагогические идеалы наших предков гораздо больше строились на воззрениях Ветхого Завета, чем Нового. Конечно, в основу всего воспитания ставили душеспасительность, охрану детей от дурных примеров, от зла в его различных видах, высшую цель воспитания они видели в обучении детей страху Божию, повиновению их заповедям Господним. Самую грамотность они определяли как "начальное учение человеком, хотящим разумети божественного писания".[2] Они чрезвычайно почитали книгу как глаголы самого Бога. Книга и божественная мудрость, София, у них отождествлялись; они высоко ставили храмы как место благодатного просвещения, как место, где собраны средства для спасения человека; они почитали монахов и священников, как учителей, наставников, руководителей, и внушали повиноваться им во всем; но отношение свое к детям понимали по-ветхозаветному, не уважали и не ценили детской личности, подавляли самые простые и естественные проявления детской природы — веселье и смех, относились к детям крайне сурово, опасаясь проявить к ним излишнюю любовь и снисходительность. Нежного, кроткого, любвеобильного христианского духа, бережного, заботливого отношения к человеческой личности они не усвоили из христианства, ограничиваясь общими фразами о ценности добродетели и гнусности порока; они более почитали иконы и посты, чем божественное и глубоко человечное учение Христа. Конечно, недостаток настоящего христианского настроения и евангельских отношений родителей к детям не исключал естественной любви к детям со стороны родителей и их забот и попечений о них.