Религия и естествознание

    Конечно, в различных национальных сообществах  отношение государства к религии  различно. Но если не терять из виду основополагающее сходство - прекращение принуждения, то эти различия покажутся не столь уж существенными. Например, очевидно различие между Америкой, где государство чрезвычайно благосклонно относится к религии и где различные религиозные объединения в равной мере наслаждаются финансовым благополучием благодаря закону об освобождении от налогов, и коммунистической Европой, где государство по идеологическим соображениям враждебно религии как в теории, так и на практике. Но важно помнить, что обе эти ситуации, если сравнивать их с традиционными «христианскими обществами», сходны в том отношении, что церковь уже не может опираться на силу государства для поддержания своих претензий на господство. В обеих ситуациях церкви «предоставлены самим себе» в деле вербовки добровольцев в свои ряды, хотя, конечно, американское государство облегчает им задачу в той же мере, в какой коммунистическое государство стремится ее затруднить. Не меньший интерес представляет провал попыток воспроизвести традиционную принудительную поддержку религии со стороны государства в условиях модернизации. Современные Испания и Израиль могут служить интересными примерами таких попыток, причем в обоих случаях можно с уверенностью сказать, что эти попытки находятся в стадии провала. Мы считаем, что единственная возможность их успешного осуществления состоит в обращении вспять процесса модернизации, что будет означать возврат этих стран к состоянию доиндустриальных государств - цель, настолько близкая к неосуществимости, насколько это возможно в царстве истории.

    Движущие  силы этого процесса не содержат в  себе ничего таинственного. Они коренятся в процессе рационализации, запущенном модернизацией (то есть установлением сначала капиталистического, а затем индустриального социально-экономического строя) в обществе в целом и в политических институтах в частности. Вышеупомянутая «освобожденная территория» секуляризованных сфер общества занимает настолько «ключевое место» внутри и вокруг капиталистически-индустриального общества, что всякая попытка их «отвоевания» под знаменем религиозно-политического традиционализма ставит под вопрос дальнейшее функционирование экономики. Современное индустриальное общество требует обширного научно-технического персонала, обучение и текущая социальная организация которого предполагает высокий уровень рационализации не только на уровне инфраструктуры, но и на уровне сознания. Всякие попытки традиционалистской «реконкисты» угрожают, таким образом, подорвать рациональные основания современного общества. Более того, потенция секуляризации, заключающаяся в капиталистически-индустриальной рационализации, обладает силой не только самосохранения, но и самоусиления. Поскольку распространение этого комплекса - явление международное (на сегодня уже почти всемирное), то все труднее становится изолировать какое-либо отдельно взятое национальное сообщество от его рационализирующего воздействия, не обрекая тем самым это сообщество на экономическую отсталость. Влияние современных массовых коммуникаций и массовых средств передвижения (так показательно соединившихся в феномене туризма) на современную Испанию может служить иллюстрацией. Поскольку современное государство все больше занято политическими и юридическими требованиями гигантского экономического аппарата индустриального производства, оно должно приспосабливать свои собственные структуру и идеологию к этой цели. На уровне структуры это, прежде всего, означает установление высокорациональных бюрократических аппаратов; на уровне идеологии это означает поддержку обоснований, которые соответствуют таким бюрократическим аппаратам. Таким образом, между политической и экономической сферой неизбежно устанавливается «родство», как структурное, так и «духовное». Затем, путем практически неостановимой «диффузии», секуляризация переходит из экономической области в политическую.

    В то время как присутствие религии  среди современных политических институтов есть, как правило, проявление идеологической риторики, этого нельзя сказать о противоположном «полюсе». В сфере семьи и социальных отношений, тесно связанных с ней, религия по-прежнему сохраняет значительный потенциал «реальности», то есть сохраняет значимость для побуждений и самосознания людей в этой сфере повседневной социальной деятельности. Конечно, символическая связь между семьей и религией - очень древнего происхождения; ее корни уходят в глубочайшую древность институтов родства как таковых. Сохранение этих связей может поэтому рассматриваться в некоторых случаях просто как «пережиток» прежних установлений. Однако интереснее отметить тот факт, что религиозное обоснование семьи не исчезает и в высокосекуляризованных слоях общества, каков, например, современный американский средний класс. В этих случаях религия выступает в своей специфически современной форме, а именно как система обоснований, добровольно признаваемых свободными в своем выборе пользователями. В этом качестве она локализуется в частной сфере повседневной жизни общества и приобретает черты, характерные для этой сферы в современном обществе. Одной из таких характерных черт является «индивидуализация». Это означает, что перебравшаяся в сферу частной жизни религия становится делом «выбора» или «предпочтения» отдельного человека или атомарной семьи и лишена объединяющей, связывающей способности. Такая частная религиозность, как бы «реальна» она ни была для отдельных своих приверженцев, не способна уже выполнять классическую задачу религии, а именно задачу создания общего универсума, в котором вся социальная жизнь получает общезначимый высший смысл. Взамен такая религиозность вынуждена ограничиваться отдельными областями социальной жизни, которые могут быть успешно изолированы от секуляризованных сфер жизни современного общества. Как правило, ценности частной религиозности не играют роли в контексте институтов, выходящих за рамки частной жизни. Так, бизнесмен или политик может быть искренно привержен религиозным нормам в семейной жизни и при этом действовать в сфере общественной жизни без всяких ссылок на какие бы то ни было религиозные ценности. Очевидно, что такая изоляция религии внутри сферы частной жизни полностью «функциональна» для поддержания высокорационализованного устройства современных экономических и политических институтов.

    «Поляризацию» религии, вызванную секуляризацией, и сопутствующую утрату общности и/или реальности можно описать также утверждением, что секуляризация влечет за собой ситуацию плюрализма. Конечно, термин «плюрализм» обычно прилагается только к тем случаям (образцом которых является случай Америки), когда государство терпимо относится к различным религиозным группам, свободно конкурирующим между собой. Спор о словах не имеет большого смысла, и такое узкое употребление данного термина не заключает в себе ничего предосудительного. Однако если обратить внимание на основные социальные силы, порождающие даже и этот род плюрализма в узком смысле, между секуляризацией и плюрализмом обнаруживается глубокая связь. Поэтому можно утверждать, что секуляризация приводит к демонополизации религиозных традиций и, таким образом, к ситуации плюрализма.

    Религиозные учреждения перед лицом ситуации плюрализма могут пойти по одному из двух идеально-типических путей: они либо приспосабливаются к ситуации, играя роль свободного религиозного предприятия по правилам плюрализма, и справляются по мере сил с проблемой убедительности, приспосабливая свою продукцию к потребительскому спросу. Либо они отказываются приспосабливаться, окапываются под защитой тех социально-религиозных структур, которые им удается сохранить или создать, и продолжают проповедовать по мере сил прежнюю свою реальность, делая вид, что ничего не случилось. Разумеется, между этими двумя идеальными типами имеется множество промежуточных возможностей, в зависимости от степени приспособления или непреклонности. Оба идеально-типических варианта проблематичны как на уровне теории, так и на уровне «социальной инженерии». В своей совокупности эти проблемы и составляют «кризис теологии» или «кризис церкви», или «проблемы религии» в современном обществе. 
 

7. Естествознание  и религия

    “А  теперь скажи, как ты относишься к религии?”

    Если  какие-либо столь же просто сказанные  слова в гётевском “Фаусте” лично  затрагивают даже самого избалованного слушателя, возбуждая в глубине его души тайное напряжение, то это именно сей робкий вопрос невинной девушки, заботящейся о своем счастье, адресованный ею возлюбленному, который служит для нее высшим авторитетом. Ибо это — тот самый вопрос, который испокон веков внутренне тревожит бесчисленное множество людей, жаждущих душевного мира и одновременно стремящихся к познанию.

    Фауст же, несколько смущенный наивным вопросом, как бы защищаясь, отвечает: “Не хочу никого лишать его чувства и его Церкви”.

    Этой  наивной веры, и в этом мы не смеем  обманываться, теперь уже нет даже в самых широких слоях народа; ее нельзя оживить задним числом с помощью рассуждений и предписаний. Ибо верить — это значит принимать нечто за бесспорную истину. Однако познание природы, непрестанно нащупывающее верные пути, привело к тому, что для человека, хотя бы немного знакомого с естественными науками, ныне просто невозможно признавать правдивость многих сообщений о чрезвычайных событиях, противоречащих законам природы, о чудесах природы, которые, как правило, служили важными подпорками, подкреплявшими истинность религиозных учений, и которые раньше безо всякого критического анализа воспринимались просто как факты.

    Перед теми же, кто действительно всерьез  относится к своей вере и кому невыносимо, если она впадает в противоречие с его знаниями, стоит вопрос совести: может ли он, оставаясь честным, причислять себя к религиозному сообществу, включающему в свое учение веру в чудеса природы?

    Какое-то время многие еще могли сохранить  определенное равновесие, не доходя до крайностей и ограничиваясь признанием только некоторых чудес, не считающихся особенно важными. Однако долго на такой позиции удержаться невозможно. Шаг за шагом вера в чудеса природы должна отступить перед твердо и неуклонно развивающейся наукой, и мы не можем сомневаться в том, что рано или поздно она сойдет на нет. Уже сегодня наша подрастающая молодежь, которая и без того, как известно, явно критически относится к представлениям прошлого, не приемлет навязывания ей учений, которые, по ее мнению, противоречат природе. И именно наиболее духовно одаренных молодых людей, призванных в будущем занять ведущее положение, которым нередко свойственно страстное стремление к тому, чтобы добиться воплощения своих религиозных помыслов, наиболее чувствительно задевают подобные несоответствия. Чем искреннее они стремятся примирить свои религиозные и естественнонаучные воззрения, тем сильнее они от этого страдают.

    При таких обстоятельствах не следует  удивляться тому, что атеистическое  движение, объявляющее религию преднамеренным обманом и выдумкой властолюбивых  священников, у которого благочестивая вера в высшую силу над нами встречает лишь слова насмешки, усердно использует естественнонаучное познание, продолжая, якобы в союзе с ним, все более быстрыми темпами оказывать разлагающее влияние на все слои народа по всей земле. Мне не нужно более подробно разъяснять, что с победой этого движения жертвами уничтожения стали бы не только наиболее ценные сокровища нашей культуры, но и, что еще ужаснее, — надежды на лучшее будущее.

    Так что вопрос Гретхен, адресованный ее избраннику, к которому она питает глубокое доверие, обретает глубочайшее значение для всякого, кто хочет знать, действительно ли прогресс естественных наук имеет своим следствием деградацию истинной религии.

    Ответ Фауста, высказанный им со всеми  предосторожностями и со всей возможной  деликатностью, не может нас удовлетворить по двум причинам: во-первых, следует учесть, что этот ответ по форме и содержанию рассчитан на понимание неграмотной девушки и тем самым не может воздействовать ни на наш разум, ни на наше воображение и чувства, а во-вторых — и это гораздо важнее,— следует учесть, что это слова Фауста, обуреваемого страстями и находящегося в союзе с Мефистофелем. Я уверен, что спасенный Фауст, каким он предстает в конце второй части, ответил бы на вопрос Гретхен иначе. Но я со своими догадками не посмею пытаться проникнуть в тайну, которую унес с собою поэт. Скорее, я попытаюсь с точки зрения ученого, воспитанного в духе точного исследования природы, осветить вопрос — можно ли совместить (и насколько успешно) истинное религиозное сознание с естественнонаучным познанием, или, говоря короче,— может ли человек, получивший естественнонаучную подготовку, быть одновременно и истинно религиозным человеком?

    Э этой целью рассмотрим вначале порознь два частных вопроса: 1) какие требования предъявляет религия к вере своих последователей и каковы признаки истинной религиозности? 2) каковы законы, которым нас учит естествознание, и какие истины в нем считаются непреложными?

    Ответы  на эти вопросы дадут нам возможность  решить, совместимы ли и если да, то в какой мере требования религии с требованиями естествознания и могут ли поэтому религия и естествознание сосуществовать, не вступая в противоречие друг с другом.

    Религия есть связь человека с Богом. Она  основана на благочестивом страхе перед  неземной силой, которой подчиняется  человеческая жизнь и которая держит в своей власти наше благо и наши страдания. Найти в своих устремлениях согласие с этой силой, снискать ее благосклонность — вот постоянное стремление и высшая цель религиозного человека. Ибо только так он может чувствовать себя укрытым от опасностей (предвидимых и непредвидимых), угрожающих ему в этой жизни, и только так он сможет добиться самого чистого счастья, связанного с внутренним миром в своей душе, который может быть гарантирован только твердым союзом с Богом и безусловной верой в Его всемогущество, в Его готовность помочь. В этом смысле корень религии — в сознании отдельного человека.

    Но  ее значение простирается за пределы  сознания отдельного человека. Религия  не столько присуща каждому отдельному человеку, сколько претендует на действенность и значение для большого сообщества, для народа, расы и — в конечном итоге — для всего человечества. Ибо Бог правит одинаковым образом во всех странах, Ему подчиняется весь мир с его сокровищами и ужасами, и нет такой области ни в царстве природы, ни в царстве духа, в которую Он, будучи вездесущим, постоянно не проникал бы.

    Поэтому исповедание религии объединяет ее приверженцев в обширный союз, ставя  перед ними задачу достичь взаимопонимания  на базе религии, найти общее выражение  для своей веры. Но это возможно лишь в том случае, если содержание религии принимает определенную внешнюю форму, которая благодаря своей наглядности пригодна для взаимопонимания. Вполне естественно, что при большом различии между народами и условиями их жизни эта наглядная форма в разных частях света сильно варьирует и что именно поэтому в ходе истории возникло много разновидностей религии. Но, наверное, общим, наиболее близким для всех религий является представление о Боге как о личности или во всяком случае как о ком-то, кто подобен человеку. Тем не менее, о свойствах Бога бытуют самые различные представления. У каждой религии есть своя определенная мифология и свои определенные ритуалы, которые у более высокоразвитых религий доведены до тончайших подробностей. Отсюда возникают определенные наглядные символы, предназначенные для отправления религиозного культа, способные непосредственно воздействовать на силу воображения широких слоев народа, тем самым пробуждая в них интерес к религиозным проблемам и приближая их к пониманию сущности Бога.