Жизнь и творчество Тихона Васильевича Чурилина

                                    И стянутся новые сугробы, обменять

                                   Век на час с костями. А двое

                                  Овеют веером зурю. Ад воет

                                    Из недр деревянного горя.

                                                                                    Август 1918 г.

     Безусловно, Чурилин владел даром укрощения стихий. Но он прислушивался к ним и прокладывал для них новые пути, часто отличные от кирпичиков строф. Книга открывает нам возможности более пристального и интимного общения с текстами Чурилина. Появляется надежда, что Чурилин войдет в тот минимаксимум, который необходим современному поэтическому сообществу.

     Тихон Чурилин – поэт своеобразный, даже для футуризма, в котором он стоит  особняком. При первом же прочтении  стихотворений поэта можно заметить, с одной стороны, влияние творчества Велимира Хлебникова, с другой стороны – символиста Андрея Белого [6, с. 437]. Совмещение футуристических, символистско-декадентских, импрессионистских мотивов и образов и порождает специфическую поэтику Чурилина. В немногочисленной критической литературе отзывы о поэзии Тихона Чурилина полярны. Так, В. Марков пишет о сборнике «Весна после смерти», что «стихи в этой книге скорее плохие, чем хорошие, но интересны своеобразным сочетанием примитивизма и декаданса» [8, с. 246]. Марина Цветаева, наоборот, называла Чурилина «гениальным поэтом», а Хлебников даже включил поэта «в число председателей земного шара» (апрель 1918 г.) [7, с. 274] Известны положительные отзывы о поэзии Чурилина таких авторов-современников поэта, как Н. Гумилев, Г. Иванов, В. Маяковский             [6, с. 435]. Основным мотивом, определяющим поэтику автора, является мотив смерти. Владимир Марков подчеркивает, что «темы чурилинской книги не покидают пределов ужасного: собственные похороны, смерть, насилие, кровь, самоубийство, безумие непрерывно следует одно за другим» [8, с. 246]. В книге А. А. Саакянц «Марина Цветаева. Жизнь и творчество» приводятся воспоминания Анастасии Цветаевой: «…от него веяло смертью сумасшедшего дома…», а также воспоминания самой знаменитой поэтессы: «В стихах Чурилина <…> как-то плотски воспевалась и призывалась смерть» [9, с. 84]. Мотив смерти проявляется у Чурилина во множестве своих семантических вариантов. Мы выделяем три группы таких смыслов. Во-первых, мотив смерти, конечно же, соотносим с традиционными образами могилы, сумасшествия, гроба, ада, покоя, конца, убийства и.т. д. Пессимизм, ощущение трагичности бытия, иллюзорности мира, богооставленность человека – темы, широко представленные в творчестве поэта и связанные в первую очередь с декадентской художественной дискурсией. Во-вторых, смерть в поэзии Чурилина сравнивается с масками и пиром. Первая аналогия отсылает нас к «масочной» ситуации начала XX века, а метафора «смерть-пир» – к пушкинскому «Пиру во время чумы». Третья смертоносная символика связана с дыханием – душой и с весной; последняя дана у Чурилина и в привычном своем значении (уже название сборника «Весна после смерти» – метафора воскрешения), и в значении «перевернутом»: весна становится олицетворением смерти.

     Итак, рассмотрим каждую из трех выделенных групп. Во-первых, смерть располагается в четко очерченных поэтом пространствах: в могиле, в гробе, на кладбище, в каморке и в аду. Могила изображается у Чурилина и как нечто позитивное, как то место, в котором он обретает отдохновение: «О, могила милая, – где ты?», «могила в цветах» [1, с. 602], и как что-то страшное, навеки заключающее в темницу: «Потемнело солнце-оконце // – щель в могиле. // Стемнело» [1, с. 611]. Оба значения связаны с мотивом «неокончательной» смерти и отсылают к литературной традиции русского романтизма: смерти как покою и освобождению от «дурной бесконечности» телесной обусловленности. Как утверждает М. Йованович, «феномен» весны после смерти восходит к традиции лермонтовского стихотворения «Выхожу один я на дорогу» <… >, преломленной через символику возвращающегося «живого мертвеца» Белого» [6, с. 437] Экзистенциальная тематика эксплицирована в стихотворении «Покой», в котором трижды обыгрывается это слово, символизируя элегическое приятия смерти-покоя: «Но покой по теням там, по хвои цветам, // Какой!» [1, с. 603] и «…милый, // Покой, о какой!». Риторическое восклицание «Какой!» и междометие «о» подчеркивает эмоции героя. Обратим внимание на эпитеты, сопровождающие «могильные» и «покойные» значения: «милый (ая)». В стихотворении «Проявление» земное, не загробное, пространство пребывания героя – каморка, в которой происходит процесс приготовления фотографий, в отличие от могилы, наоборот, ассоциируется с адом: «Маленькая мертвая каморка // темная, как ад» [1, с. 606]. Причем, отсутствие света, тьма означает в данном контексте «мертвое», «безжизненное», «нездоровое». Нездоровое, безумное у Чурилина непосредственно соотносится со смертью и загробным (адским) существованием. Эта связь лучше всего просматривается в крохотном цикле «В больнице», состоящем всего из двух стихотворений. «Гробы», «смерть», «ад», «яд», текущая вспять в телах пациентов кровь, «убийство» – такова лексическая основа первого стихотворения «Случай». По «логике» безумия, сон и явь, бред и действительность в сознании больного постоянно смешиваются, поэтому и черти, и ад, приснившиеся пациентам («Снятся им черти, ад. // Аааааа!!.»), абсолютно реальны и пугают больных людей. Что интересно, поэтический почерк Тихона Чурилина в этом микроцикле – сугубо декадентский, не футуристический, так как больница – такой же аналог тюрьмы, в декадансе являющейся метафорой мира и несвободного земного существования в нем. Фигура поэта-безумца, безусловно, эксплуатировалась и в авангарде, однако герой-футурист агрессивно противопоставляет свое сумасшествие толпе (в частности, текстовое поведение Владимира Маяковского). В стихотворении Тихона Чурилина никакого противопоставления и агрессии, тем более социальной, нет, есть лишь утверждение хаотичности и иллюзорности этого мира. Но самое главное, это присутствие мистического компонента, что, в общем-то, неприемлемо для футуризма. Конечно, «Случай» напоминает нам хлебниковско – крученыховскую «Игру в аду», однако налицо ироническое отношение авторов последнего к изображаемому загробному пространству, поэтому в «Игре в аду» о наличии мистической составляющей говорить достаточно сложно. Пространством смерти в поэзии Тихона Чурилина является гроб. Гроб связан у Тихона Чурилина с безумием (стихотворение «Случай») и с мистикой (стихотворение «Вывозка воза»). В последнем стихотворении изображается движение неторопливого воза, которым управляет черт. И действительно, это движение названо «мороком» и эксплицирует сказочный сюжет. Все наслоение «словосдвигов», игра словами и звуками: «А дороги, радогой, родимец…», «Золотое, голодное, волокло» [1, с. 613] – создают эффект путаницы, нагромождения предметов. Кстати, сочетание слогов «ро-ло-ро-оло-ло» производит впечатление перекатывания, а графически напоминает колеса (учтем важность для футуристов «фактуры» слова). Обращает на себя внимание с точки зрения символики смерти стихотворение «Последний путь». Пушкинские мотивы заданы в этом тексте уже в эпиграфе: «Мой дядя самых честных правил»             [1, с. 606]. Кроме того, все произведение организовано мотивом метели и фигурой кучера (ямщика), что отсылает к пушкинским «Бесам», «Метели» и «Капитанской дочке», а поэт, в духе романтизма, назван здесь безумцем. Путь поэта – крестный путь, восхождение на Голгофу, принятие страдания. В последних строках: «На конях, в буран, безумец, едешь ты к отцу, // К своему концу» [1, с. 607] – слова «Конец» (смерть) и «отец» (небесный?) рифмуются и таким образом соотносятся по смыслу: смерть интерпретируется как возвращение к отцу небесному и обретение покоя. Смерть у Тихона Чурилина часто насильственная. Например, в стихотворении «На ночь защита» героя убивает (или пытается убить) некий Артюхин, один из пациентов психиатрической клиники:

                                                  Подойдет.

                                                  Тихо

                                       Ножик в живот воткнет.

                                                Спи, Тихон 

                                                  Не хочу!

     Сравните  также: в первом стихотворении цикла  «В больнице» пациенты кричат: «Жарежали, жарежали, жарежали!!». Однако игра со смыслом слова «убитый» наиболее интересна в стихотворении «Во мнения». Лирическое Я поэта воплощается здесь в маске урода: «Урод, о урод!» В стихотворении «Проявление» дана более четкая соотнесенность лирического героя и уродства: «На черном радостном фоне – // белый урод. // Это я…» Известно, что Чурилин в действительности обладал крайне непривлекательной внешностью. Слово «урод» анаграмматически обыгрывается в стихотворении «Во мнения»:

                                            Я счастье народа //

                                            Я горе народа. //

                                            Я – гений убитого рода, //

                                            Убитый, убитый! //

                                            Вглядись ты – 

                                            В лице урода.

                                            Мерцает, мерцает, тот, вечный лик.

     Слово «урод» соотносится, с одной стороны, со словом «народ», восходя к корню  «род», образуя цепочку «народ –  род – урод». «Род» в свою очередь  становится антитезой настойчиво повторяемому в стихотворении слову «убитый». Наконец Урод «обретает» большую букву и становится полноправным именем лирического героя, который предстает, как и в стихотворении «Последний путь», в образе Христа: «…мерцает, тот, вечный лик». Лирический герой Тихона Чурилина выступает в стихотворениях под разными масками. Кроме урода, он же и поэт, и Кикапу, и царь Саул, а также безумец. Все эти ипостаси, и особенно последняя маска, указывают на архетип юродивого. Как известно, язык юродивого – это междометья, выкрики, рифмованный говор. Стихотворения Тихона Чурилина со своими ритмическими особенностями – именно такой рифмованный говор, язык юродивого, не случайно практически все тексты поэта написаны раёшным стихом. Наконец, поэт предстает перед читателем и под собственным биографическим именем Тихон (в стихотворении «На ночь защита»), подчеркивая тем самым «реальную» основу своих текстов, ориентируя читателя на личностный аспект своей лирики. В стихотворении «Полночь в святках» ночь предстает в человеческом обличье, она пляшет и наряжена в маску, в стихотворении «Съемка с портрета» «маски мертво парят» (парят, то есть движутся, «пляшут»). Этот карнавал масок напоминает блоковский мотив снежной маски. Снежной, то есть мертвой, – одно из значений, реализуемое у Тихона Чурилина. Сцена кружения масок отсылает к «Балаганчику», в котором изображается карнавал масок. Кружение – это еще и связь с бесовской, демонической темой. Балаганность, игрушечность происходящего – тема всего текста, стихотворение – миниатюрное кукольное представление. В начале произведения изображена вспышка света – начинается феерический спектакль: «Краски гордо горят //…желтый, синий, красный – как солнце!» В конце стихотворения: «Хлоп – захлопнули ларь // – потух царь» [1, с. 605] – кукол после окончания представления запирают в ящик. Но захлопывание крышки ларя можно рассматривать и как смерть – закрывание крышки гроба. В таком случае и пир интерпретируется в качестве последнего «разгула» перед смертью. Связано с «масочными» мотивами стихотворение «В провинции». Здесь смерть и маска соединены посредствам образа девушки. Девушка ложится с лирическим героем «на одр», что становится, вероятно, причиной смерти поэта: «О – смерть мне на ухо шепнула, // Кивнула, // и свечку задула» [1, с. 610]. В образе девушки легко угадывается образ мифологической русалки, губящей героя, который готовится к смерти: «Лежу на кровати в поту и в истоме». Если продолжить аналогии с блоковским «Балаганчиком», то мистическая девушка напоминает картонную Коломбину, амбивалентно соединяющую и ипостась невесты, и ипостась смерти. Анаграмматически смерть соотносится у Чурилина с дыханием, душой и тушей: «Нет масла в лампе – тушить огонь. // Сейчас подхватит нас черный конь…// Мрачное племя – и чадный дух…// Дыханием душным тушу я вдруг» [1, с. 609] и в стихотворении «Случай»: «Душные души, бесструнные» [1, с. 609]. Корни «дух-дых-душ» реализуют в контексте несколько значений. Душа у Чурилина – это и несчастная душа героя, чувствующая приближение «черного коня» – смерти, и обрывающееся, вырывающееся из тела душное (от слова «душа» и от слова «духота») дыхание, что тоже символизирует отделение от тела нетелесного, и душа, сопоставляемая с глаголом «тушить», в котором, в свою очередь, можно увидеть корень «туш» – от «туша». Это также и некий «чадный (злой) дух», появляющийся, как на спиритическом сеансе или в процессе языческого священного ритуала, из пламени: «Мрачное пламя – и чадный дух». Таким образом, телесное и абстрактное в поэзии Чурилина часто переплетается, взаимозаменяя друг друга, сливается и разделяется, образуя, с одной стороны, своеобразный смысловой ритм, с другой стороны, напоминая нам круговое движение жизни – смерти – инкарнации – реинкарнации. Наконец, интересны с точки зрения «переворачивания» традиционной мифологической символики стихотворения «Вторая весна» [1, с. 611] и «Первый грех» [1, с. 612]. Тавтологическое сочетание «жизнь оживала» и упоминание солнца дважды («А солнце…о, солнце!») – знака «живого», подчеркивает пафос жизни. Да и само название стихотворения «Вторая весна» указывает на воскресение (вспомним символическое «имя» сборника – «Весна после смерти»). Однако к середине стихотворения: «Я чую: немеет, немеет десная» – появляются мотивы страдания, герой ощущает приближение смерти. И заканчивается текст словами: «Урод умирающий, нежный невежда, // У которого сгнила вся одежда». Одежда здесь, возможно, телесная оболочка, которая разрушается. Таким образом, Чурилин говорит здесь и о воскрешении, и о смерти. Процесс этот необходимо понимать, возможно, как вечный круговорот исчезновения и появления тел. В стихотворении «Первый грех» в цепочке изменяющихся звуков «Март – мертвею – мертвородная – помертвев – мирт» четко прослеживается анаграмма слова «смерть». Приведем стихотворение полностью.

                            Первый грех против марта – мертвею.

                            О, маца, мертвородная, страшно…

                            Светлый свет позабывчиво вею

                            Снова, снова, – на новые брашна.

                            Миртом март, помертвев, покрываю.

                            Милый мирт мой – ты лавр жестколистный.

                            Знает сердце: (скрывает) – срываю

                            Я последний аканф нелучистый.

     Март  – символ весны – обретает в  данном контексте опять-таки амбивалентное значение. Маца – иудейский каширный хлеб – также в стихотворении Чурилина порождает мертвое. Маца в тексте – «мертвородная», которая, по контексту, обозначает единство живой и мертвой материи, смерти и жизни. Примечательно отметить, что в последних, уже советского периода, сборниках (вернее, в единственном вышедшем в свет, озаглавленном «Стихотворения Тихона Чурилина») из текстов исчезают мотивы смерти и отчаяния, во многом заменяясь на «пролетарски» ориентированную поэзию. Но это уже другой Чурилин.

     В стихотворениях 1913 – 1914 гг. поэт обращается к новым мотивам: это мотив народа-судии лирического героя («Во мнения»), пожара («Новый год», «Жар»); наряду с мотивом покоя/смерти появляется мотив противостояния смерти («На ножи защита», «Ножий»). В стихотворении «Бездомный», соответственно, символистские мотивы («Мои залы – ножные буливары. / Мои гости – ножные нечаянно пары) совмещены с экспрессионистижеской стилистикой («Крижат – голоса верещат, трещат – начался разъезд»). В «Конце Кикапу» они реализованы (беса сбивает поезд). Органично сопрягается экспрессионистская стилистика и символистские мотивы и в поэме «Кроткий Катарсис» (1916). Здесь поэт также обращается к приемам, характерным для следующего, футуристического этапа его творчества (прибегает к словотворчеству, звукописи, активно использует неологизмы).

 

      Глава 3. Анализ стихотворения  «Конец Кикапу»  «Во мнения» 

     Цветаева  считала его своим учителем и называла гениальным поэтом. Его знаменитое стихотворение «Конец Кикапу» любил скандировать Маяковский. Стихотворение написано в 1914 году.

                              Побрили Кикапу - в последний раз.

                              Помыли Кикапу - в последний раз.

                              С кровавою водою таз

                               И волосы, его.

                               Куда-с?

                               Ведь Вы сестра?

                               Побудьте с ним хоть до утра.

                              А где же Ра?

                               Побудьте с ним хоть до утра

                              Вы, обе,

                               Пока он не в гробе.

                            Но их уж нет и стерли след прохожие у двери.

                               Да, да, да, да, - их нет, поэт, - Елены, Ра,

                                                                                            и Мери.

                              Скривился Кикапу: в последний раз

                             Смеется Кикапу - в последний раз.

                               Возьмите же кровавый таз

                            -   Ведь настежь обе двери.

                           Побудьте с ним хоть до утра /

                            Вы, обе, 

                            Пока он не в гробе  

     Герой готовится к смерти. Яркой деталью в этом тексте становится таз с кровавой водой, который появляется в начале стихотворения и замыкает его, образуя композиционное кольцо. Вода здесь – знак смерти, она буквально означает смывание жизни, заканчивается текст мотивом открытых дверей, являющихся переходом в иной мир. Закрытая наглухо дверь – декадентский символ, однако у Чурилина двери, во-первых, открыты, во-вторых, их две: первая – рождение, вторая – смерть. Жизнь представлена в стихотворении как краткий переход между дверями – такова базовая метафора этого текста.

     Встаёт  вопрос: кто такие Кикапу, Ра, Мери, Елена?

     Ра - мифологическая или псевдомифологическая фигура, женской ипостась Чурилина. Функция Ра — охранительная, это Ариэль, добрый дух, защищающий от агрессии внешнего мира. «Кикапу» - это некое могущественное имя сверхъестественной силы. Есть теория, что слова, состоящие из «бессмысленного» набора слогов, в прошлом имели совершенно определенное значение, но со временем их смысл был утрачен, хотя сила, власть, заключенная в этих словах, остается прежней и она проглядывается в степени их возможной странности, дикости, необычности. Эта степень странности слов отделяет волшебный или магический язык от обыденного и отмечает его сакральный характер.