Творчество Мопассана

      Лев Толстой, говоря об этом романе, с одобрением отметил «негодование автора перед  благоденствием и успехом грубого, чувственного животного, этой самой чувственностью делающего карьеру и достигающего высокого положения в свете, негодование и перед развращенностью всей той среды, в которой его герой достигает успеха... Здесь он, - продолжает Толстой о Мопассане, - как будто отвечает на это: погибло и погибает все чистое и доброе в нашем обществе, потому что общество это развратно, безумно и ужасно» [11].

      Тема  коррупции, принесенной буржуазным строем и необыкновенно расцветшей в пору Третьей республики, разработана в «Милом друге» с чрезвычайной широтой. Роман словно целиком посвящен развитию негодующих слов персонажа рассказа «Убийца» о «потоке всеобщей развращенности, захлестывающей всех, от представителей власти до последних нищих», беспощадному показу того, «как все происходит, как все покупается, как все продается: должности, места, знаки отличия - или открыто, за пригоршню золота, или более ловко - за титул, за долю в прибыли или попросту за поцелуй женщины». Особенно правдиво и впечатляюще обрисована в «Милом друге» атмосфера всеобщей продажности буржуазного общества; по словам Энгельса, «оппортунисты... оказались настолько продажными, что далеко оставили за собой в этом отношении даже Вторую империю» [12]. Роман Мопассана удостоверяет, что во Франции 80-х годов решительно все продажно и все продается - и уличная проститутка Рашель, и «дама из общества» (г-жа Марель), и мир прессы (Вальтер, Форестье, Сен-Потен), и политические деятели, депутаты и министры (Ларош-Матье), и дворянство (женихи Сюзанны), и закон (полицейский комиссар), и церковь (епископ). Все продается богатству, титулу, власти, жизненному успеху, все торгует собой, и всех покупают представители банковского капитала, воротилы биржи - новые и истинные властители Франции, персонифицированные в лице издателя Вальтера. Название продажной газеты последнего - «Французская жизнь» - становится глубоко символичным.

      Именно  по воле банкира Вальтера и группы крупных биржевых спекулянтов связанный  с ними министр Ларош-Матье, обманывая  палату депутатов и общественное мнение, тайком затевает империалистическую войну за захват Марокко, так называемую «танжерскую экспедицию». Война эта приносит ее инициаторам десятки миллионов, обогащает ряд министров и депутатов; из владельца сомнительного банка и желтой газеты, из депутата, обвиняемого в грязных аферах, Вальтер разом становится «одним из всесильных финансистов, более могущественных, чем короли, - одним из тех финансистов, перед которыми склоняются головы, немеют уста и которые выпускают на свет божий гнездящиеся в глубине человеческого сердца низость, подлость и зависть».

      Войну за захват Марокко Франция в 80-х  годах еще не предпринимала, но этот эпизод романа представляет собою реалистическое предвидение Мопассана, основанное на всем характере империалистической политики республиканцев-оппортунистов и, в частности, на примере тех колониальных войн (за захват Туниса и Тонкина), которые правительство Третьей республики вело в начале 80-х годов тайком от общественного мнения.

      Бесстрашно  разоблачая полную подчиненность правителей Третьей республики финансовому капиталу, их безразличие к национальным и народным интересам, фальшивость буржуазной демократии, Мопассан свидетельствовал о могучей силе и прозорливости своего критического реализма. В негодующем протесте писателя, с такой силой прозвучавшем на страницах романа, отразилось возмущение трудовых народных масс Франции грязной деятельностью республиканцев-оппортунистов, в частности поведением Жюля Ферри, председателя совета министров, инициатора войны в Тонкине. «Милый друг» писался Мопассаном как раз в период бурной кампании, поднятой левою прессой против «тонкинца» Ферри, и начал печататься спустя несколько дней после падения его кабинета.

      Критики буржуазной реакции не замедлили  поднять крик о том, что в «Милом друге» Мопассан оклеветал французскую прессу. Позиция народного лагеря, естественно, была совершенно иной. Поль Лафарг заявил, что Мопассан, «единственный из современных писателей, в романе «Милый друг» осмелился приподнять уголок завесы, скрывающей бесчестие и позор французской буржуазной прессы» [13]. Гедистская газета «Путь народа» принялась в 1887 году перепечатывать на своих страницах роман, назвав его автора «одним из мэтров современной литературы» [14]. И в наши дни Торез поставил в заслугу Мопассану то, что он «в своем романе «Милый друг» разоблачил нравы и внутренние пружины крупной печати, выполняющей приказания финансовой олигархии» [15]. Сила разоблачений, сконцентрированных в романе Мопассана, повела к тому, что во Франции не так давно был запрещен фильм, сделанный по мотивам «Милого друга».

      В отличие от «Жизни» роман «Милый друг» написан не в объективной, а в резко-оценочной манере. Постоянно  присущая Мопассану ирония носит  здесь совершенно открытый, бичующий характер. Отвращение писателя к миру человеческой подлости и продажности выражено в романе открыто и с предельной силой. Поступки, действия и побуждения Дюруа разоблачаются на каждой странице. Отдельные персонажи, особенно Ларош-Матье, получают убийственную авторскую характеристику.

      «Милый  друг», переведенный на многие языки, укрепил славу Мопассана как выдающегося романиста. Следующим его романом был «Монт-Ориоль» (1886), где писатель продолжал столь же резко и непримиримо разоблачать существующее социальное зло.

      Одним из центральных образов романа является банкир Андерматт, предпринимательскую деятельность которого Мопассан расценивает единственно как хищническое стремление ко все новому личному обогащению. Андерматт организует курорт, но не ради каких-либо общественно полезных целей, а только ради наживы. При этом он беззастенчиво подкупает прессу и людей науки, заставляя их служить своим корыстным целям и организованно обманывать общественное мнение насчет того, что воды новооткрытого курорта исцеляют решительно от всех болезней...

      В «Монт-Ориоле», как и в «Милом друге», развернута та же тема всеобщей продажности буржуазного общества. Наука, пресса, врачи, искусство - все продажно. Отношения людей сводятся к своеобразному поединку обманщиков, жаждущих наживы: старый бродяга Кловис водит за нос крестьян Ориолей, крестьяне Ориоли надувают Андерматта, Андерматт обманывает всю Францию. Отвратительный обман, грязная корысть проникают и в любовные отношения. Маркиз Гонтран де Равенель, представитель старинного знатного рода, циничный прожигатель жизни, кругом задолжавший Андерматту, намерен поправить свои дела выгодной женитьбой. С этой целью он принимается ухаживать за Шарлоттой, наиболее красивой из дочерей разбогатевшего крестьянина Ориоля, но, узнав, что нужные его кредитору Андерматту земли идут в приданое за ее сестрой, немедленно меняет фронт и становится женихом Луизы.

      Мопассан, еще недавно веровавший в «мыслящую  аристократию», в людей науки  как неких избранников общества, приходит в этом романе к разочарованию  в современной ему медицинской  науке, беспомощность которой он показывает, и в ее жрецах, которые столь охотно поддаются организуемому Андерматтом подкупу, а в остальном оказываются либо малознающими врачами (но отлично умеющими эксплуатировать больных для собственного обогащения), либо откровенными шарлатанами, либо, в лучшем случае, скептиками, прописывающими безобидные лекарства.

      Героиней  романа является Христиана, жена Андерматта. Выданная замуж, вернее, проданная, эгоистом-отцом  и кутилой-братом за богача, Христиана  не нашла счастья в браке. Всем своим чистым, самоотверженным существом тянется она к любви, которой еще не изведала, к Полю Бретиньи. Но этот богатый жуир, хищник в любви, любитель одного лишь наслаждения, вскоре пресыщается, устает от любви и неприятно поражен, узнав о беременности Христианы. Трагически обманувшаяся Христиана оскорблена, измучена, и единственной ее отрадой является теперь ребенок. Чехов назвал «Монт-Ориоль» «прекрасным романом» [16], оценив в нем и критицизм Мопассана и все очарование образа Христианы, измена которой мужу искуплена и очищена ее страданием.

      В конце своего творческого пути Мопассан поднял особенно мучивший его как  художника вопрос о деградации и  вырождении искусства при капиталистическом  строе.

      В романе «Сильна как смерть» (1889) Мопассан создал тип художника капиталистического строя Оливье Бертена. Это художник-коммерсант, предавшийся легкому успеху, светскому обществу, заваливающему его дорогими заказами, и изменивший истинным целям искусства - бескорыстному служению правде. «После шумного успеха в самом начале своей карьеры желание нравиться безотчетно томило его, незаметно изменяло его путь, смягчало его убеждения». Это желание нравиться было началом отказа Бертена от правды в искусстве, началом торговли своим талантом. Бертен прекрасно сознает, что его заказчики и покупатели, светские люди, совершенно неспособны понимать и ценить искусство. Но он уже бессилен вырваться из-под их власти, плывет по течению и находит освобождение только в своей трагической смерти.

      К вопросу о деградации современного искусства Мопассан возвратился и в книге путевых записок «Бродячая жизнь» (1890).

      Неустанно восхищаясь безвестными архитекторами  и скульпторами античности, плеядой  жизнерадостных живописцев Возрождения, Мопассан приходил в ужас от современного положения искусства, ценителями и заказчиками которого являются буржуа. «Подлинная утонченность ума, понимание изысканной красоты мельчайших форм, совершенства пропорций и линий исчезли из нашего демократизированного общества, этой смеси богатых финансистов, лишенных вкуса, и выскочек, лишенных традиций», - с горечью писал Мопассан.

      В обществе, где господствуют одни корыстные  расчеты, проникающие в человеческие отношения, культуру, науку и искусство, эстетическая способность, как видел  Мопассан, вырождается, становится достоянием немногих. «Архитектура умерла в наши дни, в наш век, который хотя еще остается веком искусства, но, по-видимому, утратил способность творить красоту из камней, таинственный дар очаровывать гармонией линий, чувство грации в зданиях. Мы словно уже не можем понять, уже не знаем того, что одна лишь пропорциональность стены может вызвать в душе человека такое же ощущение художественной радости, такое же тайное и глубокое волнение, как шедевры Рембрандта, Веласкеса или Веронезе».

7

      В одной из самых пленительных, самых «личных» своих книг, «На воде» (1888), Мопассан рассказывает, как однажды на охоте в беспросветно дождливый осенний день он случайно попал в хижину крестьян-бедняков, где мать и дочь умирали от дифтерита.

      «Жизнь! Жизнь! Да что же это такое? Эти две несчастные, которые всегда спали на соломе, ели черный хлеб, работали, как волы, страдали от всех напастей, какие только возможны на земле, - теперь должны умереть! В чем же они провинились? Умер отец, умер сын. И, однако, эти бедняки слыли за хороших людей, которых любили и уважали, за простых честных людей.

      Я смотрел, как идет пар от моих сапог, как спит моя собака, и меня охватила вдруг постыдная и чувственная  радость от сравнения моей собственной  судьбы с судьбой этих каторжников!»

      О, нет! Как ни беспощаден к себе Мопассан, но им овладели не только угрызения совести. Его охватила мучительная жалость к несчастным, горькое сознание невозможности помочь им и возмущение против этой незаслуженной и неотвратимой несправедливости жизни.

      Такие впечатления (сравните в «Монт-Ориоле» эпизод с мертвым ослом и повозкой, которую из последних сил везут двое бедняков) обостряли у Мопассана сознание глубочайших противоречий действительности. Художник видел, что наряду с миром обеспеченных, праздных и беззаботных людей, поглощенных погоней за наслаждением, хотя тоже далеко не всегда счастливых, одновременно существует и этот страшный мир «каторжников», мир абсолютной безысходной человеческой обездоленности. И жизнь этих горемык тоже называется жизнью, семья их тоже называется семьей!

      Обласканный всеобщим признанием, льстивыми ухаживаниями и восторгами великосветских салонов, Мопассан - в чем его незабываемое достоинство - не стал Оливье Бертеном: он не утратил ни реалистической зоркости, ни непримиримого отношения к неправде жизни, ни бесконечного сострадания к людскому горю, ни наконец той совестливости, которая для него так характерна. Недаром мы, советские люди, так уважаем и любим Мопассана!

      Но  мы любим его и за то, что, поняв  существование этого второго  мира безотрадной нищеты, лишений, горя, мира человеческой темноты, грубости, дикости, Мопассан никогда уже о нем не забывал. Это был не тот мир, где жены и мужья весело и изобретательно изменяли друг другу (тема адюльтера совершенно неприсуща крестьянским рассказам Мопассана), это был мир, о котором буржуазные читатели не очень-то и любили читать.

      С самого своего появления на литературной арене Мопассан много писал о  горькой, тяжелой, нищей жизни народа, особенно о крестьянах. Таковы его  рассказы «История одной батрачки», «В полях», «Сочельник» и др. Правда, первоначально под влиянием натуралистической школы Мопассан относился к крестьянам даже с некоторым высокомерием, показывая их людьми грубыми, темными, подвластными слепым инстинктам. Жизнь крестьян поначалу казалась ему какою-то диковинно своеобразной экзотикой. Свойственные крестьянам скупость, недоверчивость, хитрость и жадность были для него сначала только смешны или отвратительны. Его забавлял и сам наружный облик старого крестьянина, напоминающего собою искривленную яблоню, или крестьянки, похожей на курицу. Ранние деревенские рассказы Мопассана вызвали резкое осуждение со стороны Льва Толстого. «Если существует Франция такая, какою мы ее знаем, - писал Толстой, - с ее истинно великими людьми и теми великими вкладами, которые сделали эти великие люди в науку, искусство, гражданственность и нравственное совершенствование человечества, то и тот рабочий народ, который держал и держит на своих плечах эту Францию с ее великими людьми, состоит не из животных, а из людей с великими душевными качествами...» [17].