Тема жизни и смерти в творчестве Юкио Мисимы

   1.1Особенности творческих взглядов в начале литературного пути

  писателя         

    Прежде чем обратиться непосредственно к исследованию темы жизни и смерти в творческом наследии Юкио Мисимы мы считаем, что есть смысл дать краткий очерк биографии одного из самобытнейших писателей 20 века, к которому можно было бы применить шестовский термин «философ смерти» Мисимы Юкио. Назвать Мисиму самобытным с полным на то основанием можно, как нам кажется, по многим причинам, причем, безусловно, яркая, отчасти эпатирующая биография писателя играет здесь отнюдь не главную роль. Вообще, яркость и своеобразность жизненного пути этого писателя имела, на наш взгляд, отчасти негативное влияние на последующую интерпретацию его творчества, - жизнь Мисимы как будто затмевает его произведения, его личностная неординарность дает повод для не всегда обоснованных оценок его творчества, а иногда и для откровенных инсинуаций, основанных лишь на поверхностной трактовке отдельных его произведений. Хотя, надо признать, жизнь Мисимы, озабоченного «примериванием различных масок», дает для этого основания.^[12]

  Юкио  Мисима, настоящее имя Кимитакэ Хираока (яп. 平岡 公威) родился 14 января 1925 года в семье крупного государственного чиновника Адзуса Хираока и его супруги Сидзуэ. В отличие от творимой им о себе легенде, род Мисимы не был самурайским. Отец Мисимы, с отличием закончив юридический факультет Токийского императорского университета, блестяще сдал государственный экзамен, необходимый для работы чиновником на самом высоком уровне, однако из-за личной предвзятости и интриг в кулуарах бюрократического аппарата вместо Министерства финансов был принят на работу в министерство, которое теперь носит название Министерства сельского, лесного и рыбного хозяйства. Коллегой отца Мисимы по работе был будущий премьер-министр Японии Нобускэ Киси. После старшего сына Кимитакэ, в семье родились его младшая сестра Мицуко (р. 1928) и брат Тиюки (р. 1930). Дед Мисимы Дзётаро Хираока в 1908—1914 годах был губернатором Южного Сахалина. Подал в отставку после скандала, связанного со спекуляцией сахалинским лесом.

  Семи  недель от роду его забрала к себе бабушка Нацуко, женщина властная, истеричная, измученная тяжелой болезнью.

  В шесть лет, по протекции своего деда, бывшего губернатора Южного Сахалина, он поступает в привилегированную школу Гакусюин, где учатся дети из знатных семей, в том числе из императорской.

  До  двенадцати лет, до того как  он перешёл  в первый класс средней ступени  школы, мальчик жил с бабушкой Нацуко в одной комнате, оторванный от сверстников, нечасто видя родителей, младших брата и сестру. Даже с матерью он мог видеться только с разрешения бабушки. Изоляция Кимитакэ от сверстников своего пола привела к тому, что он стал говорить в свойственной женской речи манере. Склонная к истерии Нацуко, несмотря на психологические стрессы, которые вызывало её поведение у Кимитакэ, будучи тонким ценителем кабуки и но, а также творчества Кёка Идзуми, привила Кимитакэ любовь к прозе и театру.

    Играть в шумные игры ему  запрещалось, гулять тоже —  единственным развлечением, всегда  доступным ребенку, стало фантазирование. Фантазии у бледного, скрытного  мальчика были необычными: в них  постоянно фигурировали кровь  и смерть, прекрасных принцев  рвали на куски свирепые драконы,  а если в сказке погибший  герой оживал, маленький Кимитакэ вычеркивал счастливый конец.

  «Огромное наслаждение доставляло мне воображать, будто я погибаю в сражении или становлюсь жертвой убийц. И  в то же время я панически боялся смерти. Бывало, доведу горничную до слез своими капризами, а на следующее  утро смотрю — она, как ни в чем не бывало, подает мне с улыбкой чай. Я видел в этой улыбке скрытую угрозу, дьявольскую гримасу уверенности в победе надо мной. И я убеждал себя, что горничная из мести замыслила меня отравить. Волны ужаса раздували мне грудь. Я не сомневался, что в чае отрава, и ни за что на свете не притронулся бы к нему…»

  Мисима  вспоминает, как подростком его приводили  в эротическое возбуждение картинки, на которых были изображены кровавые поединки, вспарывающее себе живот  самураи и сраженные пулями солдаты. В первый раз он испытал чувственное  удовлетворение, когда смотрел на картину Гвидо Рени «Святой Себастьян», на которой изображен юноша, пронзенный стрелами.

  Детство писателя дает достаточно много оснований, как нам представляется, для различных фрейдистских трактовок его последующего творчества.

  Тяжелые болезни и постоянные недомогания, из-за которых Мисима не принимал участия  в играх сверстников и часто  пропускал школу, на наш взгляд, тоже наложили неизгладимый отпечаток на личность будущего писателя. Мисима рос впечатлительным и одарённым ребенком, много времени проводившим за чтением книг. Привилегированную школу он закончил с отличием, получив из рук японского императора серебряные часы.

   Подчинившись желанию отца, Мисима поступил на юридический факультет Токийского университета, где изучал немецкое право. К этому же периоду жизни писателя относится его сильное увлечение литературой немецкого романтизма, породившее позднее интерес к сочинениям Томаса Манна и философии Фридриха Ницше.

  В  сорок пятом, когда стало ясно, что императорская  Япония обречена, и все  ждали  неминуемой  гибели,  двадцатилетний  Мисима, продолжая  грезить о смерти («И вновь, с еще  большей силой, я погрузился в мечты о смерти, в ней видел  я  подлинную  цель  своей  жизни...»),  тем не  менее,   от  реальной возможности умереть уклоняется -  под предлогом слабого здоровья избегает призыва в армию. Потом еще не  раз умозрительное влечение  к смерти  будет отступать при возникновении не воображаемой,  а реальной угрозы, только к концу жизни жажда саморазрушения станет неодолимой.

  15 августа 1945 года капитуляцией  Японии завершилась Война на  Тихом океане. В потоке последовавшей за этим днём чередой самоубийств оказался и застрелившийся 19 августа в Малайзии лейтенант, а в прошлом литературный критик, Дзэммэй Хасуда, бывший в то время кумиром и духовным наставником Мисимы.

  Разрушение  и смерть оказываются будничными впечатлениями чувствительного  токийского юноши. Поражение страны в войне не могло не отразиться на его мироощущении. Возможно, эти  тяжелые впечатления стали неосознанным источником для Мисимы разрушающих  психических тенденций и, в частности, одержимости идеей смерти и ее роли в мироздании.

   23 октября от тифа в возрасте 17 лет скончалась Мицуко, младшая сестра Мисимы. К этому же времени относится разрыв Мисимы со своей первой любовью Кунико Митани (впоследствии она вышла замуж за банковского служащего, став тётей известного японского предпринимателя Дзюнда Аюгава), дочерью государственного деятеля и дипломата Таканобу Митани и младшей сестрой Макото Митани, одного из самых близких друзей Мисимы. Кунико и Макото Митани послужили прообразами для Соноко и Кусано, персонажей написанного позднее романа «Исповедь маски».^[13]   

  Писать  Мисима начинает рано. Самые первые произведения Мисима появились в журнале литературного кружка средней школы, в которой он учился. Однако серьезную заявку на звание писателя он сделал, войдя в круг авторов, объединявшихся под общим названием «Японская романтическая школа». Это общество появилось в середине 30-х годов, когда фашизм в Японии окончательно сокрушил пролетарское движение. Лидеры группы (Ясуда Ходзюро, Хаяси Фусао и др.), бывшие ранее ярыми «марксистами», изменили свои убеждения, став адептами «веры в национальную традицию». Вот как объяснял этот шаг Ф. Хаяси: «Маловероятно, чтобы марксизм мог служить постоянной поддержкой японскому духу. Это не более чем произвольная теория, основывающаяся на положении западного классового общества XIX века. Это — идеология, но не та, за которую [японский] народ смог бы с радостью умереть… Основу или поддержку национальному духу следует искать среди людей. Традиция, продукт трех тысячелетий развития культуры — вот единственное дело, за которое люди могут умирать».

  «Романтики» разработали весьма запутанную теорию эстетического ультранационализма, в которой абсолютизировалось все традиционное и утверждалась необходимость веры в божественное происхождение императора. Известный литературовед Огава Кадзускэ в вышедшей в конце 1985 года книге «Мисима Юкио. Критика литературной группы «Романтическая школа» пишет о том восторге, с которым в группе приняли Мисима. В частности, Хасуда Дзиммэй, критик, любимым выражением которого было «умереть — значит познать культуру», писал в редакторском предисловии к повести Мисима «Цветущий лес»: «…этот молодой человек является наследником вечной истории Японии… он есть порождение нашей среды».

  После войны Мисима неоднократно отрекался  от «Романтической школы», заявляя, что «это была самая серьезная болезнь молодости». В частности, в специальном выпуске журнала «Национальная литература» за 1983 год, посвященном творчеству Мисима, говорится: «Романтическая школа» являла собой пример отхода от политики, интереса к красоте и ее революционной роли. Это — индивидуализм отчаявшихся людей. В их произведениях красота тесно связывалась с понятием «смерть»; виден подчеркнутый нарциссизм, открытое выражение желаний, стремление исполнить их любой ценой».

  С 1941 года Мисима начинает помещать свои стихи, рассказы и повести в журнале «Культура и искусство», выпускавшемся «Романтической школой». До 1945 года там появилось 13 его публикаций.^[14]

  В шестнадцать  лет Мисима пишет  свое первое значительное  произведение, романтическую повесть «Цветущий лес». Мысль Мисимы о неразрывной связи Прекрасного и Смерти находит на наш взгляд своё отражение почти во всех произведениях этого прославленного мастера эпатажа. Мисима постепенно подводит своих читателей к мысли о глубокой философской обоснованности присутствия смерти в структуре мироздания, в его индивидуальном человеческом отображении,- как последнего, завершающего штриха жизни. Повесть «Цветущий лес» состоит из трех частей, в которых рассказывается о судьбе трех женщин: первая, Хироаки, происходившая из благородной семьи, видит однажды на берегу моря образ Девы Марии и через шесть месяцев умирает. Смерть эта объясняется недостатком жизненной силы, требующейся для того, чтобы переносить эстетическую нагрузку. В стремлении к красоте женщина переоценила свои силы. Вторая — придворная императорского двора XI века. Доведенная до отчаяния холодностью возлюбленного, она бежит из столицы с человеком, недавно ставшим монахом. Он приводит ее в свою деревушку на побережье, но море пугает женщину, и она три дня не выходит из хижины. Наконец, на четвертый она решается подойти к воде, и страх исчезает: она чувствует, как бог моря входит в нее, она ощущает великолепие моря, свое единство с ним. Третья — женщина аристократического происхождения, внезапно помешавшаяся на тяге к морю. Оставив мужа, она переселяется на побережье, в дом, откуда всегда видны волны. Очарование морской воды столь сильно, что женщина не мыслит себе ни единой минуты, проведенной вдали от нее. Автор представил всех трех женщин как своих отдаленных предков.

  Повесть буквально пронизана эстетизмом. По мнению критиков (К. Огава, Дж. Натан), в своей первой повести Мисима выражает то желание, которое будет сопровождать его всю жизнь, — желание эстетического экстаза физической смерти. «Уравнение, выводимое из «Леса», можно сформулировать так: Судьба (жизнь) — Красота — Смерть».^[15]

  Для начала от читателя просто требуется  понять, что к фактору смерти стоит  привыкнуть. Вот цитата из новеллы «Смерть в середине лета», описывающей переживания женщины, по нелепой случайности потерявшей сразу двоих детей: «Трагедия посверкивала откуда-то из-за горизонта, как фонарь дальнего маяка. Уже не удар судьбы, а полезный урок; не конкретный факт, а абстрактная метафора. Далёкий луч перестал быть собственностью семьи Икупа, он теперь в равной степени принадлежал всем… Луч давал людям урок - простой, понятный и давно известный…» 
Тем не менее, со временем писатель приходит к мысли о необходимости высказаться на эту тему со всей определённостью. В своём эссе «Солнце и сталь» он так обращается к читателю: «В последнее время я стал чувствовать, как во мне накапливается нечто такое, чему не даёт выхода объективистский вид искусства, именуемый художественной литературой…поэтому я долго искал подходящий жанр и, в конце концов, изобрёл некую трудноопределимую разновидность исповедальной прозы пополам с критической эссеистикой. Назовём моё изобретение «критической исповедью». С вами будет говорить, так сказать, «сухой остаток», образовавшийся после того, как слова сказаны».  
В самом деле,- за свою жизнь Мисима успел сказать очень много. Для исповедальности в раннем творчестве писателя характерен мотив комплексов неполноценности и вины за свою неполноценность перед прекрасным в своей «завершённости» миром. В роли символа самодостаточного мира вполне может выступать тот самый киотский храм Кинкакудзи, описанный в романе «Золотой храм». Да, в финале «Золотого храма» его главный герой, Мидзогути, являющийся выразителем этических и эстетических взглядов автора, воплощает в жизнь свою святотаственную мечту уничтожить Кинкакудзи,- но сам Мисима пока не решается окончательно оформить свои взгляды,- состоящие в убеждённости, что уничтожение произведения искусства является необходимой ступенью творчества, вполне логично завершающей акт творения,- и только после уничтожения творения акт творчества может считаться завершённым (примечательно, что это правило и самого человека трактует как объект приложения творческих усилий,- произведение искусства Бога-Творца).^[16]