«Слово о полку Игореве» как выдающийся памятник древнерусской литературы

Не менее сложно обстоит вопрос об авторе «Слова». Многочисленные попытки установить, кем именно было написано это произведение, по существу, сводились к поискам известных нам современников похода, которые могли написать «Слово». Но мы не располагаем никакими косвенными и прямыми данными, которые позволили бы отдать предпочтение кому-либо из этих гипотетических авторов. Характерно, что Б. А. Рыбаков, создатель наиболее обстоятельной гипотезы об авторе «Слова», так резюмирует свои наблюдения: «Нельзя доказать непреложно, что «Слово о полку Игореве» и летопись Мстиславова племени (фрагмент Киевской летописи. — О. Т.) действительно написаны одним человеком. Еще труднее подтвердить то, что этим лицом был именно киевский тысяцкий Петр Бориславич. Здесь мы, вероятно, навсегда останемся в области гипотез. Но поразительное сходство, переходящее порой в тождество, почти всех черт обоих произведений (с учетом жанрового различия) не позволяет полностью отбросить мысль об одном создателе этих двух одинаково гениальных произведений-творений» [55]. С этой осторожностью исследователя нельзя не согласиться — вопрос этот пока остается открытым.

Впрочем, безымянному автору можно дать характеристику: это был человек с широким историческим кругозором, отлично разбирающийся в сложных политических перипетиях своего времени, патриот, сумевший подняться над узостью интересов своего княжества до высоты общерусских интересов, талантливый писатель, знаток и ценитель памятников древнерусской оригинальной и переводной книжности и в то же время хорошо знающий устное народное творчество. Только сочетание всех этих знаний, умений, высокого художественного вкуса, глубокого чувства слова и ритма позволило ему создать произведение, составившее славу древнерусской литературы старшей поры.

«Слово» и древнерусская литература. Естественно возникает вопрос: почему же «Слово», литературные достоинства которого были так высоко оценены в новое время, прошло малозаметным в древнерусской литературе, и в частности почему так бедна его рукописная традиция?

Определенный ответ на этот вопрос дать трудно, но можно высказать ряд соображений, учитывая наши сведения о древнерусской литературе вообще и о судьбе отдельных древнерусских памятников в рукописной традиции. Во-первых, произведения имели свою индивидуальную судьбу: в условиях средневековья, особенно в условиях русской действительности XI-XIII вв., периода феодальных войн, половецких набегов, а затем и опустошительного монголо-татарского нашествия, произведение либо совершенно исчезало из-за гибели его списков, или предавалось забвению, так как уцелевшие редкие списки его могли по тем или иным причинам оставаться неизвестными в течение долгого времени. Во-вторых, «Слово» после монголо-татарского нашествия потеряло свою политическую актуальность, оно было нетрадиционно по форме, сложно по языку — это также могло явиться причиной того, что древнерусские книжники не особенно стремились размножать уцелевшие списки «Слова». К ним обращались от случая к случаю: то переписчик «Апостола» пскович Диомид (Домид), то автор «Задонщины», то переписчик «Повести об Акире Премудром». В-третьих, оно было посвящено сравнительно незначительному событию и к тому же не рассказывало о нем, а лишь обсуждало его как хорошо известное.

«Слово» в новой русской литературе. Зато в новое время «Слово» произвело на русских читателей огромное впечатление. Русские поэты буквально с первых же лет после издания «Слова» нашли в нем благодарный материал для подражаний и вариаций на древнерусские темы, начались нескончаемые попытки найти наилучший поэтический эквивалент великому памятнику древности. Из переводов XIX в., безусловно, лучшими являлись переводы В. А. Жуковского (положительно оцененный А. С. Пушкиным), М. Д. Деларю, А. Н. Майкова, Л. Мея; в начале нашего века стихи на мотивы «Слова» создает А. А. Блок, переводит «Слово» К. Д. Бальмонт. Прекрасные переводы принадлежат советским переводчикам и поэтам — С. В. Шервинскому, В. Стеллецкому, Г. Шторму, И. Новикову, Н. Заболоцкому и другим [56]. «Слово о полку Игореве» широко известно и в переводах на языки народов СССР, на украинский язык его переводил М. Рыльский, на белорусский — Я. Купала, на грузинский — С. Чиковани. Существуют переводы «Слова», сделанные за рубежом, памятник переведен на английский, болгарский, венгерский, испанский, немецкий, польский, румынский, сербохорватский, турецкий, финский, французский, японский и другие языки [57].

Подведем некоторые итоги развития русской литературы в XI — начале XIII в.

Начнем с литературы переводной. Благодаря переписке с болгарских оригиналов и непосредственным переводам с греческого и других языков Русь восприняла многие из жанров византийской литературы (или, правильнее сказать, общеславянской литературы-посредницы), восприняла при этом в лучших, классических образцах. Русь узнала библейские и богослужебные книги, патристику, в обеих ее формах — торжественного и учительного красноречия, агиографию (жития и патерики), обширную апокрифическую литературу, энциклопедические жанры: разного рода «изборники», «вопросы и ответы» и т. д. На Руси стали известны памятники византийской хронографии, естественнонаучной литературы, списки «Шестоднева», «Физиолога», «Христианской топографии» Космы Индикоплова. В распоряжении русских книжников оказались и различные образцы исторического повествования — «Александрия», «История Иудейской войны» и памятники собственно беллетристические, например «Повесть об Акире Премудром».

То, что на Руси стала известна значительная часть византийского литературного наследства, уже само по себе дало бы нам основание говорить о приобщении Руси к европейской культуре самого высокого уровня. Но образованность это еще не творчество. Между эрудированным школяром и ученым большая разница: первый лишь учится, второй — создает сам, опираясь на достижения своих предшественников. Именно так обстояло дело и с русской литературой уже в первые века ее существования: она не только училась и постигала, но и сама творила новые культурные и исторические ценности.

В течение XI в. окончательно сформировался богатый и выразительный древнерусский литературный язык. Это был не старославянский язык, механически перенесенный на новую почву, и не прежний восточнославянский язык дописьменной эпохи — вместе с рождением литературы сложился и новый литературный язык со сложными взаимоотношениями старославянских и восточнославянских языковых элементов как на лексическом и семантическом, так и на грамматическом уровне. Язык этот то выступал в форме нейтрального литературного языка, то раскрывал, благодаря своему генетическому разноязычию, богатые возможности жанрово-стилистических оттенков [58].

Нечто подобное произошло и в литературе. Дело не в том, что возникла оригинальная русская литература, что в XI-XII вв. на Руси появляются свои образцы торжественных «слов» и церковных поучений, свои жития и патериковые новеллы, свои хроники и летописи, а в том, что во всех ведущих литературных жанрах древнерусские книжники выступают отнюдь не подражателями, с ученической добросовестностью копирующими чужие образцы. «Житие Феодосия» и «Сказание о Борисе и Глебе» отличаются индивидуальной, нетрадиционной манерой, что свидетельствует о высоком мастерстве и литературном таланте их авторов; «Повесть временных лет» не напоминает византийскую хронику — она самобытна и по форме, и по характеру использованных источников, и по стилю изложения, более живому, непринужденному и образному, чем стиль византийских хроник. Даже древнерусские переводчики находили возможность для творческого соревнования с автором оригинала, возможность дополнить, украсить, «улучшить» его стиль и манеру повествования, как мы это видели на примере перевода «Истории Иудейской войны».

К началу XIII в. древнерусская литература предстает перед нами вполне зрелой. Почти в каждом из жанров были созданы, оригинальные произведения, которые сами могли служить образцами, достойными подражания, и определять дальнейшее развитие этого жанра на русской почве. В активе русской литературы были такие шедевры, стоящие вне жанровых систем, как «Поучение» Владимира Мономаха или «Слово о полку Игореве». Сложились литературные стили, и древнерусские книжники не уступали в искусстве слова византийским или болгарским авторам; пример тому — высокое литературное мастерство Кирилла Туровского, автора «Слова о полку Игореве», авторов легенд о киево-печерских иноках.

Не только Киев и Новгород, но и Владимир, Смоленск, Чернигов, Галич, Переяславль Южный и многие другие города Руси стали центрами книжного дела, летописания, обладали большими библиотеками. Интенсивное развитие городской жизни являлось надежным залогом дальнейшего обмирщения культуры, расширения круга не просто грамотных, но и широко образованных людей. Словом, начало XIII в. обещало и древнерусской культуре в целом и литературе в частности самые благоприятные перспективы развития.

[1] Основные библиографические труды по «Слову о полку Игореве» следующие: «Слово о полку Игореве». Библиография изданий, переводов и исследований. Сост. В. П. Адрианова-Перетц. М.-Л., 1940; «Слово о полку Игореве». Библиографический указатель. Сост. О. В. Данилова, Е. Д. Поплавская, И. С. Романченко. Под ред. и со вступ. ст. С. К. Шамбинаго. М., 1940; «Слово о полку Игореве». Библиография изданий, переводов и исследований. 1938-1954. Сост. Л. А. Дмитриев. М.-Л., 1955; Бегунов Ю. К. «Слово о полку Игореве» в зарубежном литературоведении (краткий обзор). — В кн.; От «Слова о полку Игореве» до «Тихого Дона». Сб. ст. к 90-летию Н. К. Пиксанова. Л., 1969. Обзор основных работ по «Слову о полку Игореве», вышедших за последние 25 лет см.: Дмитриев Л. А. 175-летие первого издания «Слова о полку Игореве» (Некоторые итоги и задачи изучения «Слова»). — «ТОДРЛ», Л., 1976, т. XXXI.
[2] Эти слова могут быть сочтены за отзвук фразы «Слова» о Бояне, который слагал песни «старому Ярославу, храброму Мстиславу... красному Романови Святъславличю».
[3] Берков П.Н. Заметки к истории изучения «Слова о полку Игореве». — «ТОДРЛ», М.-Л., 1947, т. V, с. 135-136.
[4] См.: Моисеева Г. Н. Спасо-Ярославский хронограф и «Слово о полку Игореве». Л., 1976, с. 72-73.
[5] Там же, с. 51-59.
[6] См.: «Ироическая песнь о походе на половцев удельного князя новагорода-северского Игоря Святославича, писанная старинным русским языком в исходе XII столетия с переложением на употребляемое ныне наречие». Москва, в сенатской типографии. 1800. «Слово» несколько раз переиздавалось фототипически. Одно из лучших воспроизведений см. в кн.: Дмитриев Л. А. История первого издания «Слова о полку Игореве». Материалы и исследование. М.-Л., 1960, с. 77-132.
[7] См.: Дмитриев Л. А. История первого издания «Слова о полку Игореве», с. 17-56; Он же. 175-летие первого издания «Слова о полку Игореве», с. 12.
[8] См.: Творогов О. В. К вопросу о датировке Мусин-пушкинского сборника со «Словом о полку Игореве». — «ТОДРЛ». Л., 1976, т. XXXI. с. 138-140; Моисеева Г. Н. Спасо-Ярославский хронограф и «Слово о полку Игореве», с. 28-33.
[9] См.: Лихачев Д. С. О русской летописи, находившейся в одном сборнике со «Словом о полку Игореве» — «ТОДРЛ». М.-Л., 1947, т. V; Моисеева Г. Н. Спасо-Ярославский хронограф и «Слово о полку Игореве», с. 41-42.
[10] См.: Сперанский М. Н. Сказание об Индийском царстве. — Ипо РЯС, 1930, т. III, кн. 2.
[11] См.: Творогов О. В. К вопросу о датировке Мусин-пушкинского сборника со «Словом о полку Игореве», с. 159-164.
[12] См.: Дмитриев Л. А. История первого издания «Слова о полку Игореве»; Он же. Н. М. Карамзин и «Слово о полку Игореве». — «ТОДРЛ» М.- Л., 1962, т. XVIII.
[13] Лихачев Д. С. История подготовки к печати рукописи «Слова о полку Игореве» в конце XVIII в. — «ТОДРЛ», М.-Л., 1957, т. XIII.
[14] Так, вместо «розно ся» в первом издании читалось «рози нося», вместо «одевахуть» - «одевахте», вместо «къмети» — «къ мети» и т. д. См. подробнее: Лихачев Д. С. Изучение «Слова о полку Игореве» и вопрос о его подлинности. — В кн.: «Слово о полку Игореве» — памятник XII века. М.-Л., 1962, с. 8-11.
[15] Например, остается неясной фраза: «На болони беша дебрь Кисаню и не сошлю къ синему морю» или фраза: «и схоти ю на кровать» и некоторые другие.
[16] Здесь и далее «Слово» цитируется по изданию в «Большой серии Библиотеки поэта» (Л., 1967).
[17] См. полемику по этому вопросу: Адрианова-Перетц В. П. Было ли известно «Слово о полку Игореве» в начале XIV века. — «Русская литература», 1965, № 2; 3имин А. А. Приписка к псковскому «Апостолу» 1307 года и «Слово о полку Игореве». — «Русская литература», 1966, № 2; Прийма Ф. Я. О гипотезе А. А. Зимина. — «Русская литература», 1966, № 2.
[18] См.: Лихачев Д. С. Черты подражательности «Задонщины» (к вопросу об отношении «Задонщины» к «Слову о полку Игореве»). — «Русская литература», 1964, № 3; Творогов О. В. «Слово о полку Игореве» и «Задонщина». — В кн.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. К вопросу о времени написания «Слова». М.-Л., 1966.
[19] На это обратил внимание еще В. Н. Перетц (Перетц В. Н. «Слово о полку Iгоревiм» — пам’ятка феодальноï Украïни — Руси XII вïку. Киïв, 1926, с. 270); подробнее см.: Творогов О. В. «Сокол трех мытей» в «Повести об Акире Премудром». — В кн.: Вопросы теории и истории языка. Сб. ст., посвященных памяти Б. А. Ларина. Л., 1969.
[20] См.: Дмитриев Л. А. Реминисценции «Слова о полку Игореве» в памятнике новгородской литературы. — В кн.: Культурное наследие Древней Руси. Истоки, становление, традиции. М., 1976.
[21] Характерно, что А. С. Пушкин, не сомневавшийся в древности и подлинности «Слова», писал в 1830 г.: «К сожалению — старинной словесности у нас не существует. За нами темная степь...» (Пушкин А. С. Собр. соч., т. XI. М.-Л., 1949, с. 184), а четыре года спустя возвращался к той же мысли: «Слово о полку Игореве» возвышается уединенным памятником в пустыне нашей древней словесности» (там же, с. 268). «Открытие» древнерусской литературы русской филологией произошло позднее — в середине XIX в.
[22] См.: Лихачев Д. С. Изучение «Слова о полку Игореве» и вопрос о его подлинности, с. 17-23.
[23] Перечень работ А. А. Зимина см.: Дмитриев Л. А. 175-летие первого издания «Слова о полку Игореве» (Некоторые итоги и задачи изучения «Слова»). — «ТОДРЛ», Л., 1976, т. XXXI, с. 6.
[24] См.: Лихачев Д. С. «Слово о полку Игореве» и скептики. — В кн.: Великое наследие. М., 1975; Он же. Когда было написано «Слово о полку Игореве»? (Вопрос о его подлинности.) — В кн.: «Слово о полку Игореве». Историко-литературный очерк. М., 1976.
[25] Наиболее подробный рассказ о походе содержится в Ипатьевской летописи (ПСРЛ, т. II. М.. 1962, стлб. 636-651), в Лаврентьевской летописи (ПСРЛ, т. I. М., 1962. стлб. 396-400) о походе рассказывается короче, некоторые детали в этой летописной версии, как полагают, не точны. См.: Рыбаков Б. А. «Слово о полку Игореве» и его современники. М., 1971, с. 202-293.
[26] Город на востоке современной Черниговской области.
[27] О том, где именно находится река Каяла, на которой произошла битва с половцами, давно идут споры. См., например, одну из последних работ на эту тему: Гетманец М. Ф. По следам князя Игоря. — «ТОДРЛ». Л., 1976, т. 31. (где приведена и основная литература вопроса о местонахождении р. Каялы).
[28] В рассказе о походе Игоря в Ипатьевской летописи Святослав называет Игоря и Всеволода «братьями».
[29] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 29, с. 16.
[30] Некоторые комментаторы относят эти две фразы к «запеву» Бояна.
[31] По мнению большинства исследователей, див — фантастическое существо.
[32] См.: Адрианова-Перетц В. П. Древнерусская литература и фольклор. Л., 1974, с. 117-118.
[33] См :Соловьев А. В. Восемь заметок к «Слову о полку Игореве». — «ТОДРЛ». М.-Л., 1964, т. XX, с. 374-376.
[34] См.: Шарыпкин Д. М. «Рек Боян и Ходына...» (К вопросу о поэзии скальдов в «Слове о полку Игореве»). — Скандинавский сборник, XVIII. Таллин, 1973; Он же. Боян в «Слове о полку Игореве» и поэзия скальдов. — «ТОДРЛ». Л., 1976, т. XXXI.
[35] См.: Робинсон А. Н. Литература Киевской Руси среди европейских средневековых литератур (Типология, оригинальность, метод). — Славянские литературы. VI Международный съезд славистов. Доклады советской делегации. М., 1968; Лихачев Д. С. «Слово о полку Игореве» и процесс жанрообразования XI-XIII вв. — «ТОДРЛ». Л., 1972, т. XXVII.
[36] Лихачев Д. С. «Слово о полку Игореве» и процесс жанрообразования, с. 72.
[37] См. подробнее: Лихачев Д. С. «Слово о полку Игореве» и эстетические представления его времени. — «Русская литература», 1976, № 2; об этикетных символах в «Слове» см. также: Лихачев Д. С. Устные истоки художественной системы «Слова о полку Игореве». — В кн.: «Слово о полку Игореве». Сборник исследований и статей. Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М.-Л., 1950.
[38] Адрианова-Перетц В. П. Историческая литература XI — начала XV века и народная поэзия. — В кн.: Адрианова-Перетц В. П. Древнерусская литература и фольклор. Л., 1974, с. 43. О фольклорной стихии в «Слове» см. также: Адрианова-Перетц В. П. «Слово о полку Игореве» и устная народная поэзия. — В кн.: Адрианова-Перетц В. П. Древнерусская литература и фольклор. Л., 1974. с. 99-119, и главу Л. А. Дмитриева о «Слове о полку Игореве» в кн.: Русская литература и фольклор (XI-XVIII вв.) Л., 1970, с. 36-54.
[39] При всей краткости зарисовок живой природы в «Слове» автор его удивительно точен в выборе слов, определяя, например, звуки, издаваемые зверями или птицами, лаконично изображая их повадки и т. д. См. об этом: Шарлемань Н. В. Из реального комментария к «Слову о полку Игореве». — «ТОДРЛ». М.-Л., 1948, т. VI; Он же. Заметки натуралиста к «Слову о полку Игореве». — «ТОДРЛ». М.-Л., 1951, т. VIII; Он же. Заметки к «Слову о полку Игореве». — «ТОДРЛ». М.-Л., 1955, т. XI, и др.
[40] Лихачев Д. С. Слово о походе Игоря Святославича. — В кн.: «Слово о полку Игореве». Библиотека поэта. Большая серия. Изд. 2-е. Л. 1967, с. 20.
[41] См.: Адрианова-Перетц В. П. Очерки поэтического стиля Древней Руси. М.-Л., 1947, с. 20-41.
[42] См.: Лихачев Д. С. «Слово о полку Игореве». Историко-литературный очерк, с. 114.
[43] Булаховский Л. А. О первоначальном тексте «Слова о полку Игореве». — «ИОЛЯ» («Известия Отделения литературы и языка АН СССР»). 1952, т. XI. вып. 5, с. 443.
[44] Орлов А. С. Слово о полку Игореве. Изд. 2-е. М.-Л., 1946, с. 212-213.
[45] См.: Перетц В. Н. «Слово о полку Игоревiм» — пам’ятка феодальноï Украïни — Руси XII вiку. Киïв, 1926.
[46] См.: Обнорский С. П. Очерки по истории русского литературного языка старшего периода. М.-Л., 1946, с. 132-198.
[47] См.: Якубинский Л. П. История древнерусского языка. М., 1953, с. 320-327; Ларин Б. А. Лекции по истории русского литературного языка (X — середина XVIII в.). М., 1975, с. 145-178.
[48] См.: Виноградова В. Л. Лексическая вторичность «Задонщины» сравнительно со «Словом о полку Игореве». — «ТОДРЛ». М.-Л., 1956, т. XII: Котляренко А. Н. Сравнительный анализ некоторых особенностей грамматического строя «Задонщины» и «Слова о полку Игореве». — В кн.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. М.-Л., 1966.
[49] Адрианова-Перетц В. П. «Слово о полку Игореве» и памятники русской литературы XI-XIII веков. Л., 1968. с. 43.
[50] См.: Франчук В. Ю. Мог ли Петр Бориславич создать «Слово о полку Игореве»? (Наблюдения над языком «Слова» и Ипатьевской летописи.) — «ТОДРЛ». Л., 1976, т. XXXI.
[51] См.: «Словарь-справочник «Слова о полку Игореве». Сост. В. Л. Виноградова. Вып. 1 (А—Г). М.-Л., 1965; вып. 2 (Д— Копье). Л., 1967; вып. 3 (Корабль—Нынешний). Л., 1969; вып. 4 (О—П). Л., 1973; вып. 5 (Р—С). Л., 1978.
[52] Обзор работ о языке «Слова» см.: Творогов О. В. Мова «Слова о полку Игореве» (пiдсумки i завдання вивчення). — «Мовознавство». 1975, № 6.
[53] Козырев В. А. Словарный состав «Слова о полку Игореве» и лексика современных народных говоров. — «ТОДРЛ». Л., 1976, т. XXXI.
[54] См.: Демкова Н. С. К вопросу о времени написания «Слова о полку Игореве». — «Вестник ЛГУ», 1973, № 14, вып. 3, с. 73.
[55] Рыбаков Б. А. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1972, с. 515.
[56] См.: Стеллецкий В. И. «Слово о полку Игореве» в художественных переводах и переложениях. — В кн.: «Слово о полку Игореве». Поэтические переводы и предложения. Под общей редакцией В. Ржиги, В. Кузьминой и В. Стеллецкого. М., 1961; Дмитриев Л. А. «Слово о полку Игореве» и русская литература. — В кн.: Слово о полку Игореве. Изд. 2-е. Л., 1967.
[57] См.: Еремин И. П. «Слово о полку Игореве» в русской, украинской и белорусской поэзии. — «Учен. зап. Ленингр. ун-та», 1948, № 90. Сер. филол. наук, вып. 13.
[58] См.: Виноградов В. В. Основные проблемы изучения образования и развития древнерусского литературного языка. — Исследования по славянско му языкознанию. М., 1961; Филин Ф. П. Об истоках русского литературного языка. — «Вопросы языкознания», 1974, № 3.

Источник: История русской литературы X — XVII вв.: Учеб. пособие для студентов пед. ин-тов по спец. № 2101 «Рус. яз. и лит.» / Л. А. Дмитриев, Д. С. Лихачев, Я. С. Лурье и др.; Под ред. Д. С. Лихачева. — М.: Просвещение, 1979. — 462 с., ил.

То немногое, что дошло до нас от письменности XII — начала XIII вв. после бесчисленных вражеских вторжений, пожаров и небрежного хранения в более позднее время, свидетельствует не только о существовании тех или иных незаурядных литературных произведений, — оно свидетельствует об общей высокой литературной культуре этого времени, о наличии нескольких местных литературных школ, о многочисленности жанров, о самой потребности в литературе, о привычке к литературному чтению. Ораторские произведения Климента Смолятича и Кирилла Туровского, Киево-печерский патерик, повесть об убиении Андрея Боголюбского, повесть Петра Бориславича о клятвопреступлении Владимира Галицкого, житие Авраамия Смоленского или Моление Даниила Заточника — каждое из этих произведений резко отлично от другого и по форме, и по содержанию. Наиболее оригинальная по обилию местных отличий — летопись ведется почти в каждом городе, в каждом крупном монастыре, нередко при дворе местного князя или даже при обычной церкви (как, например, в Новгороде). В любом из литературных произведений XII в. мы сталкиваемся с удивительным разнообразием словаря, со сложными литературными традициями, иногда с образами и идеями народной поэзии, с местными особенностями стиля и языка.

233

Слово о полку Игореве“ посвящено неудачному походу против половцев в 1185 г. малозначительного новгород-северского князя Игоря Святославича. Почему же именно этот поход возбудил к себе такое внимание автора „Слова о полку Игореве“?

Ответ на этот вопрос лежит в самом характере событий похода Игоря Святославича, типичных для своего времени. Но прежде, чем обратиться к этим событиям, присмотримся к тем средствам художественного обобщения, которыми обладал средневековый писатель. Эти средства были в значительной степени ограничены. Одно из самых замечательных свойств древней русской литературы — ее историзм — было, вместе с тем, и ограничительной чертой, за которую не могло переступить художественное обобщение средневекового автора. В самом деле, действие древнерусских литературных произведений всегда происходило в точно определенной исторической обстановке, или, еще чаще, произведения древнерусской литературы рассказывали непосредственно о самих исторических событиях — только что случившихся или давних. Главные герои древней русской литературы (в пределах до середины XVII в.) — это только деятели русской истории (Владимир Святославич, Владимир Мономах, Александр Невский, Довмонт Псковский, Дмитрий Донской и т. д.) либо русские святые (Борис и Глеб, Феодосий и Антоний Печерские, Меркурий Смоленский, Сергий Радонежский и др.). Типизированных, обобщенно-вымышленных героев с вымышленными именами древняя русская литература не знает. Художественное обобщение в ней всегда опиралось на конкретные исторические имена, подавалось через описание исторических событий, — безразлично, современных или отодвинутых

240

в далекое прошлое. Даже жития русских святых по преимуществу историчны. Фантастика, чудеса вводятся в древнерусские произведения только под знаком чего-то исторически верного, реально случившегося. Тот же исторический интерес древнерусского читателя сказался и в выборе произведений для переводов на русский язык: вслед за богослужебной (своего рода „деловой“) литературой переводилась по преимуществу историческая — хроники, Александрия (роман о жизни Александра Македонского), Повесть о разорении Иерусалима Иосифа Флавия, Троянские деяния и т. д. Все эти факты отнюдь не случайны. Интерес древнерусского читателя был прикован к истории. Древнерусский читатель не интересовался произведением, если знал, что сюжет его вымышлен, а герои его никогда не существовали.

Этот „историзм“ литературы древней Руси был подчинен ее патриотизму. Древнерусская литература в лучших своих произведениях стремилась к разрешению важных, насущных задач народной жизни и государственного строительства. Оборона родины, объединение Руси, а с XVI в. вопросы социального и хозяйственного переустройства — вот что прежде всего интересовало русского читателя XI—XVI вв. Русская литература XI—XVI вв. почти не знала личной темы, любовной лирики, развлекательных жанров, занимательной интриги и т. д.

До поры до времени темы народной жизни, государственного строительства, обороны родины не входили в противоречие с ограничением художественного обобщения только историческими сюжетами, историческими лицами и историческими событиями. Наоборот, именно в исторических событиях и лицах отчетливее всего находили себе отражения художественные обобщения больших гражданских тем древней Руси.

Отсюда ясно, что всякое художественное обобщение автор мог строить только на основе конкретного исторического факта, должен был прежде всего определить в самой исторической жизни не только тему, но и героев своего произведения. Это было первым и основным условием художественного обобщения в древней русской литературе.

241

События, о которых говорит „Слово о полку Игореве“, были действительно типичными для своего времени. На их основе автор „Слова о полку Игореве“ мог действительно показать основную опасность своего времени и сделать отсюда широкие обобщающие выводы.

В 1184 г. объединенными усилиями русских князей под предводительством Святослава Всеволодовича половцы были разбиты. Захвачены были военные машины, отбиты русские пленники, попал в плен и „басурменин“, стрелявший „живым огнем“. Половцы были устрашены, и опасность, казалось бы, надолго устранена от Русской земли. Однако Игорь Святославич не смог участвовать в этом победоносном походе: поход начался весной, и гололедица помешала конному войску Игоря Святославича подоспеть во-время. Повидимому, Игорь Святославич тяжело переживал эту неудачу: ему не удалось участвовать в победе, ему не удалось доказать своей преданности союзу русских князей против половцев. Больше того: его могли подозревать в умышленном уклонении от участия в походе, как бывшего союзника Кончака. Вот почему в следующем — 1185 — году Игорь, очертя голову, „не сдержав юности“, бросается в поход против половцев.

Ободренный успехами предшествующего похода, он ставит себе безумно смелую задачу: с немногими собственными силами „поискать“ старую черниговскую Тмуторокань, дойти до берегов

244

Черного моря, более ста лет закрытого для Руси половцами. Высокое чувство воинской чести, раскаяние в своей прежней политике, преданность новой — общерусской, ненависть к своим бывшим союзникам — свидетелям его позора, муки страдающего самолюбия — все это двигало им в походе. В этой сложной подоплеке — черты особого трагизма несчастного похода Игоря Святославича, — трагизма, приковавшего к нему внимание и автора „Слова“ и летописцев, составивших о нем в разных концах Русской земли свои повести — самые обширные и, может быть, самые живые из всех повестей о степных походах русских князей.

„Слово о полку Игореве“ написано вскоре после событий похода Игоря. Действительно, события, случившиеся в конце или после 1187 г., не отразились в „Слове“. В частности, „Слово“ в числе живых „князей наших“ называет умершего в 1187 г. Ярослава Осмомысла. Но „Слово“ не могло быть написано и ранее 1187 г., так как оно заключается „славой“ „молодым“ князьям — в том числе и Владимиру Игоровичу, только в 1187 г. вернувшемуся из плена. Таким образом „Слово“ написано в 1187 г.

„Слово“ не повествует о событиях Игорева похода. Оно их оценивает и взвешивает. Оно говорит о них так, как будто бы они были хорошо известны читателям. Оно обращено к современникам событий. Это горячая речь патриота-народолюбца, —

250

речь страстная и взволнованная, поэтически непоследовательная, то обращающася к событиям живой современности, то вспоминающая дела седой старины, то гневная, то печальная и скорбная, но всегда полная веры в Родину, полная гордостью ею, уверенностью в ее будущем.

Закончив обзор идейного и художественного содержания „Слова о полку Игореве“, мы можем поставить вопрос: кем был его автор? Он мог быть приближенным Игоря Святославича: он ему сочувствует. Он мог быть и приближенным Святослава

290

Киевского: он сочувствует также и ему. Он мог быть черниговцем и киевлянином. Он мог быть дружинником: дружинными понятиями он пользуется постоянно. Однако в своих политических воззрениях он не был ни „придворным“, ни защитником местных тенденций, ни дружинником. Он занимал свою независимую патриотическую позицию, по духу своему близкую широким слоям трудового населения Руси. Его произведение — горячий призыв к единству Руси перед лицом внешней опасности, призыв к защите мирного созидательного труда русского населения — земледельцев и ремесленников. Его художественная система тесно связана с русским народным творчеством. Он творит свое произведение ясными, простыми, доходчивыми средствами, оживляя образы, заложенные в самом русском устном языке, в понятиях времени, в быте, в военном и феодальном обиходе XII в. Это народный певец, искусный и тонкий, создавший произведение литературное, а не устное; но его литературное произведение связано в гораздо большей степени с устным языком, с русской действительностью, с поэтической символикой жизни, чем с литературной традицией своего времени.

Лихачев Д. С. "Слово о полку Игореве": (Историко-литературный очерк) // Слово о полку Игореве / АН СССР; Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950. — С. 229—290.

АВТОР «СЛОВА». Ни в С., ни в каких-либо др. ист. и лит. памятниках данных об А. С. нет. Основным источником наших представлений о нем является только текст С.

Хотя С. отличается неповторимостью и оригинальностью, оно вместе с тем самым тесным образом связано с книжной культурой Руси XI—XII вв. (см.: Адрианова-Перетц В. П. «Слово о полку Игореве» и памятники русской литературы XI—XIII веков. Л., 1968). Это свидетельствует о том, что А. С. был человеком широкой начитанности, он был хорошо знаком с ист. литературой своего времени, с памятниками книжной культуры своей эпохи (В. Ф. Миллер, В. М. Истрин, В. Н. Перетц, М. Д. Приселков, А. В. Соловьев, Адрианова-Перетц, Д. С. Лихачев и др.). Лихачев убедительно обосновывает предположение, впервые высказанное Приселковым, о прекрасном знании А. С. «Повести временных лет». Он отмечает, что уже самый выбор А. С. из ПВЛ наиболее поэтич. описаний ист. событий прошлого обнаруживает в нем внимательного и чуткого к жизненной красоте ПВЛ читателя. В равной степени А. С. пользуется материалом устно-эпич. преданий. С летописцами А. С. объединяет стремление найти первопричину всех происходящих в его время событий, прежде всего — княж. усобиц. Соловьев подчеркивает, что А. С. отличается широким ист.-полит. кругозором, Но, как отмечает Лихачев, «автор „Слова о полку Игореве“ не историк и не летописец, он не стремится хотя бы в какой-либо мере дать представление о русской истории в целом. Он предполагает знание русской истории в самом читателе. И вместе с тем его отношение к событиям современности в высшей степени исторично» (Лихачев. «Слово» и культура. С. 110). Весьма показательно в этом отношении обращение А. С. ко всем рус. князьям, которое носило характер призыва к конкретным князьям создать союз против Степи. Но обращение это имело и более широкую функцию. Оно призывало к идейному единству всех рус. князей и земель в ист. перспективе. «Подлинный смысл призыва автора „Слова“, — пишет Лихачев, — может быть, заключался не в попытке организовать тот или иной поход, а в более широкой и смелой задаче — объединить общественное мнение против феодальных раздоров князей, заклеймить в общественном мнении вредные феодальные представления, мобилизовать общественное мнение против поисков князьями личной славы, личной чести и мщения или личных обид. Задачей „Слова“ было не только военное, но и идейное сплочение русских людей вокруг мысли о единстве Русской земли» (С. 144).

Одни исследователи считают, что А. С. был участником похода Игоря Святославича и вместе с ним находился в плену; другие источник сведений А. об обстоятельствах боя, пленения и бегства из плена Игоря видят в устных рассказах об этом очевидцев событий и самого Игоря. С уверенностью ответить на этот вопрос вряд ли удастся. По мнению Лихачева, в основе рассказа о походе Игоря и в С., и в летописной повести Ипат. лет. лежит общий источник: «И летопись, и „Слово“ — оба зависят от молвы о событиях, от славы о них. События „устроялись“ в молве о них и через эту молву отразились и тут, и там. В этой молве отразились, возможно, и какие-то обрывки фольклора — половецкого и русского» (С. 121).

25

Еще Н. М. Карамзин в своей «Истории государства Российского» высказал убеждение, что С. написано «без сомнения, мирянином, ибо монах не дозволил бы себе говорить о богах языческих и приписывать им действия естественные» (СПб., 1816. Т. 3. С. 215). То, что А. С. был лицом не духовным, признается подавляющим большинством исследователей. Но недавно Б. И. Зотов высказал мнение, что А. — лицо церковное. Он считает, что единственным церковным деятелем, который по своему положению, эрудиции, поэтич. таланту мог бы быть А. С., являлся в 80-е гг. XII в. Кирилл Туровский. Поучения, торжественные слова и молитвы Кирилла Туровского отличаются высокой художественностью, но стиль и характер этих памятников резко отличается от С. Однако не только это делает данную атрибуцию неприемлемой. Кирилл Туровский либо умер до 1182, либо принял в 1182 схиму, т. е. полностью отрекся от жизни, связанной с миром, и чисто хронологически он не мог быть А. С., в котором описывается событие 1185.

Общепризнанным следует считать и предположение о том, что А. принадлежал к высшему классу тогдашнего об-ва. Аргументами для такого заключения служат отличное знание им междукняж. отношений, профессиональная осведомленность в военном деле, независимость авторской позиции. Но есть и др. точка зрения. По мнению П. П. Охрименко, независимость позиции А. С. свидетельствует против его принадлежности к феод. верхушке. Охрименко считает, что создатель С. был из людей неимущих, но пользовавшихся определенной независимостью, «а такое положение в феодальном обществе, в том числе Киевской Руси, в ряде случаев занимали наставники, советники, учителя (в широком понимании этого слова) властителей... Положение наставника, учителя, советчика позволяло говорить даже самым высоким представителям феодальной верхушки откровенную, нередко горькую правду, что и делал автор „Слова“ по отношению к Игорю и многим другим князьям. При этом обычно не возникало большого риска для такого наставника-учителя, ибо к нему, по многовековой традиции морального кодекса, отношение даже высокопоставленного воспитанника было, как правило, снисходительно простительным... Таким образом, наиболее вероятно, что автором „Слова о полку Игореве“ был наставник, учитель и советчик Игоря Новгород-Северского» (Проблемы места возникновения... С. 83). Конечно, предположение о том, что А. С. мог быть учителем (в широком понимании этого слова) Игоря, закономерно, но оно отнюдь не противоречит гипотезе о высоком социальном статусе А.: учителем князя мог быть и человек, принадлежащий к высшему классу об-ва.

Если большинство исследователей более или менее сходится в вопросе о социальном лице А. памятника, то по вопросу о том, к какому из княжеств тяготеют его симпатии, имеется несколько точек зрения. А. С. осуждает безрассудность похода Игоря, но нельзя не видеть, какую глубокую симпатию питает он к своему герою, к его брату Всеволоду, ко всему «гнезду» Ольговичей. Эти черты С. являются основой гипотезы, считающей А. С. черниговцем, членом дружины Игоря Святославича. Многочисленные сторонники этой гипотезы видят подтверждение ей и в некоторых языковых чертах памятника, и в ряде др. его особенностей (см. Слово и Чернигово-Северщина). Многие исследователи предполагают, что А. С. был киевлянин, человек близкий

26

к киевскому князю Святославу Всеволодовичу. Основой этого предположения служит прежде всего то, что А. С. осуждает поход Игоря и вместе с тем восхваляет киевского князя Святослава; отображение в памятнике общерус. интересов, скорее всего, могло иметь место в том случае, если он создавался в Киеве. Б. А. Рыбаков отмечает, что А. С. смотрел на события как представитель Киева, но это был «политик и историк, искавший причины явлений и смотревший на события с общерусской позиции» (Русские летописцы и автор... С. 484). Существует как бы средняя между этими двумя гипотезами точка зрения. Сторонники ее (С. А. Адрианов, Соловьев) считают, что А. С. — черниговец по происхождению, но произведение свое написал в Киеве. Особенно тщательно рассмотревший этот вопрос Соловьев предполагает, что А. С. был придворным певцом Святослава Всеволодовича, пришедшим вместе с князем в Киев из Чернигова (Святослав сел на киевский стол в 1180, а до этого княжил в Чернигове), он характеризует его как представителя черниговско-тмутараканской поэтич. школы вещего Бояна. Особая близость А. С. к Святославу и его семейству подтверждается, как считает Соловьев, его осведомленностью в делах Полоцкого княжества: жена Святослава была правнучкой Всеслава Полоцкого, поэтому придворный певец был внимателен и к семейным полоцким традициям княгини Марии Васильковны — жены своего сюзерена. А. С., по гипотезе Соловьева, симпатизирует Ольговичам и недолюбливает Мономаховичей, но личные симпатии сочетаются у него с широкой патриотичностью. В его представлении, как и в устах его черниговского предшественника, игумена Даниила, «Русская земля» обозначает всю великую христианскую, слав. страну, окруженную кольцом иноплеменников — половцев, угров, ляхов, литвы.

И. И. Малышевский считал, что А. С. происходил из южной Руси, прекрасно знал Тмутаракань и бывал во многих др. местах Древней Руси. По Малышевскому, он — странствующий книжный певец, подобный упоминаемым в Галицко-Волынской летописи певцу Орю и книжнику Тимофею.

Сторонники точки зрения, согласно которой А. С. — уроженец Галицко-Волынской Руси, предполагают, что А. С. был дружинником Ярослава Осмомысла и пришел в Новгород-Северский к Игорю в свите его жены — дочери Ярослава. О галицко-волынском происхождении А. С., считали исследователи, придерживающиеся этой точки зрения (О. Партыцкий, А. С. Петрушевич, А. С. Орлов, Л. В. Черепнин), свидетельствует яз. произведения, близость С. по стилю к Галицко-Волынской летописи, панегирич. отношение к Ярославу (Партыцкий пытался доказать, что автор С. происходил из карпатских лемков).

Существует предположение о новгородском происхождении С. Ив. М. Кудрявцев обратил внмание на то, что одно из сообщений С., считавшееся ошибочным, подтверждалось данными новгородской летописи (Заметка к тексту «С тоя же Каялы Святопълкъ...» в «Слове о полку Игореве» // ТОДРЛ. 1949. Т. 7. С. 407—409). Развивая эти наблюдения, он в неопубл. статье (содержание ее см.: Головенченко — 1955. С. 458—459) пытался не только доказать новгородское происхождение А. С., но определить имя этого новгородца (новгородский тысяцкий Миронег). Доказать свою точку зрения Кудрявцеву не удалось, тем более необоснованно предположение об имени А.

27

Новгородского тысяцкого Кудрявцев отождествлял с посадником Мирошкой Нездиничем и с киевским зодчим Петром Милонегом. На самом деле это три разных лица. Однако отдельные наблюдения над новгородскими элементами в С. заслуживают внимания. Следует заметить, что еще в нач. XIX в. Е. Болховитинов в примеч. к статье Г. Р. Державина «Рассуждение о лирической поэзии» высказал предположение, что А. С. был новгородец (Соч. Державина с объяснит. примеч. Я. Грота. СПб., 1872. Т. 7. С. 624). Наличие новгородских черт в С. отмечает и Лихачев, но предупреждает, что «соображения о новгородских чертах в „Слове о полку Игореве“ не должны вести к каким-либо категорическим выводам об авторе и происхождении „Слова“» (Новгородские черты в «Слове о полку Игореве» // ТОДРЛ. 1985. Т. 40. С. 513).

Существует предположение и о псковском происхождении С. Псковский историк-краевед В. Михайлов объявил А. С. писца псковского Пантелеймонова монастыря Домида.

М. С. Грушевский выдвинул гипотезу о двух А. С.: до рассказа о бегстве Игоря из плена (до слов «Прысну море полунощи...») А. С. был один человек — представитель киевской дружины и сторонник Святослава, а с этих слов и до конца — другой, близкий к Игорю, так как в этой части произведения, по мнению Грушевского, идет явно преувеличенное восхваление Игоря, противоречащее первонач. осуждению. Вопрос о «составном» характере текста С. ставился целым рядом исследователей. И. Франко в 1907 пытался обосновать свой взгляд на С. как на дружинную песню, составленную из нескольких песен, сложенных несколькими певцами в разное время (Песня о походе Игоря, Песня о Всеславе Полоцком, Песня о смерти Изяслава Васильковича и др.). Создатель С. — ред., скомпилировавший все эти материалы в единое целое. Сводом когда-то существовавших отдельно песен, из которых две являются основными, считал дошедший до нас текст С. Е. Ляцкий. «Обе основные песни — об Игоре и Святославе — подверглись в некоторых своих частях переработке, сокращениям и многочисленным дополнениям из элементов старых песен и пословиц, причем некоторые строфы, может быть по вине переписчиков, нередко искажались и попадали не на свои места. Таким образом, известный нам текст, сохраняя в общем строфы двух оригинальных песен — поэм конца XII в., — сохранил вместе с тем и следы некоего объединителя, композитора-редактора. Этот редактор — будем называть его слагателем „Повести“ — задался целью сопоставить упомянутые песни в одном произведении, иллюстрировать их песнями отдаленной старины о князьях Олеге Святославиче, Всеславе Полоцком и Изяславе Васильковиче, попутно захватить и отрывки из песен о князьях современных и подчинить всю эту смесь одной величавой и высокой идее свободы и единства Руси» («Слово о полку Игореве»: Очерк из истории... С. 55—56). Ляцкий считает, что С. было сложено в два приема. Сначала поэт, сторонник Игоря и участник похода, сложил первую песнь, чтобы показать доблесть князя и тем оправдать в глазах современников его поход. В ответ на эту песнь просвещенный боярин, близкий к Святославу, из песен, распевавшихся придворными певцами, сложил особую поэму о Святославе. Вторая часть произведения (Плач Ярославны, плен и возвращение Игоря) создавалась позже, по возвращении Игоря из плена — «первая часть

28

песни была сложена до возвращения Игоря, вторая под непосредственным впечатлением его рассказа о возвращении, обе вместе — не позже 1187 года» (С. 128). С. предназначалось для пения и написано стихами.

В науке существует множество попыток отождествить А. С. с каким-либо определенным лицом, известным по др. источникам кон. XII — нач. XIII в.

В 1846 Н. Головин высказал предположение, что создателем С. был «премудрый книжник Тимофей», упоминаемый под 1205 в Ипат. лет. Запись сообщает, что Тимофей родом из Киева, и приводит текст сказанной им «притчи», из которой явствует, что это был книжник с ярко выраженной церковно-религиозной направленностью и считать его А. С. нет достаточных оснований (см. Тимофей). Недавно Л. Горой было высказано мнение, серьезно никак не аргументированное, что Тимофей был не только А. С., но и автором начала Галицко-Волынской летописи, повести о битве на Калке, «Слова о погибели Русской земли».

В 1938 писатель И. Новиков выступил со своей гипотезой об А. С. В Ипат. лет. в рассказе о походе Игоря сообщается, что вместе с ним в плену находился сын тысяцкого и конюший, которые уговорили Игоря бежать из плена вместе с половчанином Лавором (Овлуром). В «Истории Российской» В. Н. Татищева сообщается, что по возвращении из плена Игорь «учинил Лавора вельможею» и выдал за него замуж «дочь тысяцкого Рагуила». Новиков, исходя из убеждения, что С. было написано участником похода Игоря в плену, наиболее возможным А. произведения и считает сына тысяцкого. По его мнению, этот, нигде по имени не названный, сын тысяцкого был сыном Рагуила, и «премудрый книжник Тимофей» есть не кто иной, как упомянутый сын Рагуила. Таким образом, А. С., по Новикову, — Тимофей Рагуилов. Все эти догадки очень неубедительны и весьма надуманны (см. Рагуил Добрынич).

Писатель А. К. Югов, стоявший на точке зрения галицко-волынского происхождения С., в 1944 высказал предположение, что А. С. был «словутный певец Митуса», чье имя названо под 1240 в Ипат. лет. Однако никаких данных, подтверждающих авторство Митусы, нет (см. Митуса).

В 1956 выдвинул свою гипотезу, согласно которой А. С. был тысяцкий Рагуил Добрынич, В. Г. Федоров.

М. В. Щепкина в статье 1960 на основе текста С. пришла к выводу, что А. С. называет себя внуком Бояна. (Впервые такое предположение высказал в 1878 А. А. Потебня: Потебня. Слово. С. 21). Что А. С. был внуком или правнуком Бояна, считал А. Н. Робинсон.

Вопрос о возможном А. С. подробно рассмотрен Рыбаковым в монографии 1972 «Русские летописцы и автор „Слова о полку Игореве“». Он приходит к заключению, что им был киевский боярин, летописец трех киевских князей — Изяслава Мстиславича (1146—54), его сына Мстислава (1150—60), его племянника Рюрика Ростиславича (1173, 1181—96) — Петр Бориславич.

В 1976 была опубликована статья М. Т. Сокола (см. Гойгел-Сокол М. Т.), в которой исследователь предлагал версию, что А. С. был черниговский воевода Ольстин Олексич. Из воссозданной Соколом биографии этого воеводы мы не видим таких данных, которые

29

свидетельствовали бы о том, что он мог заниматься лит. трудом. В своей монографии о С. (не опубликована) Сокол выдвинул новую версию — А. С. он считает Яна Радеславича, упоминаемого в Ипат. лет. под 1164 и 1172. В 1976 было выдвинуто предположение В. Суетенко, согласно которому А. С. — Софония Рязанец. Суетенко, основываясь на текстах «Задонщины», считает, что упоминаемый в ней Софоний попал в «Задонщину» из С. (Соловей Древней Руси. С. 27). Опираясь на запись в Тверской летописи, Суетенко уточняет, что «во второй половине XII века Софония, боярин из Брянска, где не было тогда княжеского стола, отправился служить удалым рязанским князьям и отсутствовал достаточно долго, чтобы по возвращении получить прозвище Рязанец» (С. 26). Брянское происхождение А. С., по мнению Суетенко, подтверждается параллелями к отдельным оборотам и словам С. в брянских говорах.

В обзоре амер. литературы по С. Р. О. Якобсон сообщил, что амер. исследователь С. Тарасов отождествил А. С. с «милостником» (любимцем) великого киевского князя Святослава Всеволодовича Кочкарем (Якобсон Р. О. Изучение «Слова о полку Игореве» в Соединенных Штатах Америки // ТОДРЛ. 1958. Т. 14. С. 115). Почему Кочкарь мог быть А. С., непонятно. Назывался А. С. и Беловод Просович.

В особую группу следует выделить гипотезы о княж. происхождении А. С. В 1934 В. Ф. Ржига, отвергая возможность создания С. дружинником какого-либо из князей XII в., писал: «...неизбежна мысль, что „Слово о полку Игореве“ сложилось не в дружинной среде, а в княжеской» («Слово...» как поэтический памятник... С. 158). Но окончательный вывод был сформулирован исследователем очень неопределенно: «...или сам автор был князем, или он был профессиональным и вместе с тем придворным княжеским поэтом, тесно связанным с княжеским родом» (С. 159). Мысль о том, что А. С. был княжеским певцом-поэтом, поддерживаемая в настоящее время многими исследователями С., была высказана задолго до Ржиги. В 1859 Д. И. Иловайский писал о существовании в Древней Руси придворно-княж. поэзии. В А. С. он видел представителя такого рода поэтов (Иловайский Д. И. Несколько слов по поводу вопроса о древней русской поэзии // Рус. слово. 1859. № 12. С. 515—520). Гипотезы же о конкретных князьях XII в., возможных А. С., особенно широкое распространение получили в последнее время.

В 1967 в киевском Доме ученых Н. В. Шарлемань сделал доклад, в котором стремился доказать, что С. создал сам Игорь (доклад этот был опубликован лишь в 1985). Шарлемань исходил из положения, что А. был свидетелем всех событий, связанных с Игорем, а таким единственным свидетелем мог быть только сам князь. В 1978 предположение об авторстве Игоря высказал поэт И. И. Кобзев. Наиболее подробно гипотеза об Игоре была рассмотрена В. А. Чивилихиным в последних главах его романа-эссе «Память». Прежде всего Чивилихин стремился доказать, что А. С. мог быть только князь. Приводимые им аргументы в доказательство этого тезиса не могут быть признаны бесспорными. Большое значение в системе доказательств придается Чивилихиным словам «брат», «братие», «князь», «княже»: он считает, что эти слова в том контексте, в каком они употреблены в С., могли принадлежать только лицу княж. происхождения. Однако аналогичные примеры из древнерус. текстов не дают оснований для такого заключения.

30

Об употреблении слова «брат» и обращения «братие» в С. подробно сказано в словаре к этому памятнику (см.: Виноградова. Словарь. М.; Л., 1965. Вып. 1. С. 68—70). Термин «брат» употреблен в С. 9 раз в значении «родной по отцу и матери» (Там же. С. 68—69). В одном из этих 9 случаев — «рекоста бо братъ брату: Се мое, а то мое же» слово «брат» может иметь и социальный смысл («стал говорить князь князю...»), но отнюдь не свидетельствует о том, что А. мог быть только князь: перед нами не обращение А. Слово «братие» также употреблено в С. 9 раз. Два из них в обращении Игоря к дружине. Одно — в «золотом слове» Святослава, т. е. в речи князя:«А чи диво ся, братіе, стару помолодити?..». Шесть остальных обращений «братие», как справедливо отмечено в «Словаре-справочнике», это «обращение к читателям и слушателям» (Там же. С. 70). Здесь же приведены примеры, из которых явствует, что такого рода обращения отнюдь не означают, что употреблявшим это обращение, мог быть только князь, хотя в числе читателей и слушателей этого текста имелись в виду и князья. В княж. «Изборнике 1076 г.», составленном, конечно, не князем, читаем: «Добро есть, братие, почитанье книжьное». Писец «Изборника», зная, что составленную им книгу будет читать князь, так обращается в конце ее к читателям: «Коньчяшя ся книгы сия ... избьрано из мъногъ книг княжихъ. Иде же криво, братие, исправивъше чътѣте благословите, а не кльнѣте» (Изборник 1076 года. М., 1965. С. 700—701). Обращение «братия» в С. — это этикетный книжный оборот, и он не может служить бесспорным доказательством того, что А. С. мог быть только князь. О том, что он обращался не только к князьям, красноречиво свидетельствует сон Святослава — смысл рассказанного им сна толкуют бояре: «И ркоша бояре князю...». По мнению Чивилихина, о том, что А. С. должен был быть князь, говорит частое употребление в С. слова «князь» (35 раз). Естественно, что в рассказе о походе князя, в произведении, в котором все время вспоминаются деяния князей, слово это встречается очень часто, но почему это должно свидетельствовать о княж. происхождении А.? В ПВЛ, напр., слово «князь» встречается 165 раз. А вместе с тем в текстах XI—XII вв. не зафиксировано ни одного случая употребления слова «князь» в обращениях князей друг к другу (см.: Франчук В. К вопросу об авторе. С. 162 и примеч. 2 на той же с.). Поэтому, если бы А. был князь, он не мог бы обратиться к Всеволоду Юрьевичу Большое Гнездо с призывом: «Великий княже Всеволоде!». Укр. историк и писатель Л. Е. Махновец привел единственный случай такого рода обращения князя к князю, но из текста XIII в. Таким образом и употребление слова «князь» в С. не свидетельствует о княж. происхождении А. В тезисах доклада «Современное состояние проблемы авторства и места возникновения „Слова о полку Игореве“» П. П. Охрименко и В. К. Сиченко отмечено, что князь или княжич не могли быть А. С. в ту эпоху в силу ист. обстоятельств, в соответствии с социальным статусом князя. Кроме того, считают авторы доклада, С. настолько народно, что едва ли могло быть создано представителем княж. рода. Князья очень редко выступают лишь авторами наставлений законодательного характера (Ярослав Мудрый) или поучений (Владимир Мономах), в которых четко выражены их классовые позиции и которые имеют характер юридич. наставит. документов.

31

Нельзя признать убедительными и доказательства того, что А. С. мог быть сам Игорь. Приписывать создание С. герою этого произведения невозможно ни с точки зрения морально-этических оценок, которые даются С. Игорю, ни с точки зрения полит. концепций памятника, ни с точки зрения авторской психологии того времени.

Переводчик С. В. В. Медведев пытался доказать, что А. С. был вел. киевский князь Святослав Всеволодович. Эта гипотеза еще менее вероятна, чем гипотеза об авторстве Игоря: совершенно очевидно, что вел. князь киевский никак не мог создать произведения, посвящ. вассальному по отношению к нему князю. Медведев полагает, что во фразе С. «рекъ Боянъ и ходы на Святъславля пѣстворца стараго времени...» названо имя автора — Святослав. Предположение это не имеет в своей основе науч. обоснований ни с точки зрения грамматики, ни с точки зрения палеогр. критики, ни в смысловом отношении. На близком к Медведеву истолковании этой фразы С. строит свою гипотезу об А. С. В. Грабовский. Воспользовавшись конъектурой Л. А. Булаховского «Рек Боянъ и надъхну на, Святославля, пѣснотворца стараго времени...» («Боян вдохновил нас обоих Святославовых песнотворцев...»), Грабовский предлагает читать это место так: «Рекъ Боянъ — и надъхну ня, Святослава, — пѣстворь(ц) старого времени, Ярослав(л), Ольгова-коганя: „хо(т) и тяжко ти головы...“», т. е. «Сказал Боян и воодушевил меня, Святослава, — песнотворец старого времени, Ярославова, Олега-коганя: „Хоть и тяжко голове...“». Святослав — это князь Святослав Рыльский, племянник Игоря, участник похода. Вызывает большие сомнения предлагаемая конъектура и осмысление ее. Но дело даже не в этом. Есть веские основания считать, что Святослав Рыльский погиб в половецком плену, и, кроме того, мы, в сущности, не располагаем никакими ист. данными об этом князе, тем более такими, которые давали бы основание видеть в 19-летнем рыльском князе А. С. Предположение о Святославе Рыльском как А. С. было еще ранее (в 1958) изложено в лит.-худ. форме пермским писателем и переводчиком С. А. М. Домниным («Матушка-Русь. Сказание»).

На основе прочтения фразы С.: «Рекъ Боянъ и Ходына, Святъславля стараго времени...» (конъектура предложена в 1894 И. Е. Забелиным и в наст. время принимается мн. исследователями и переводчиками С.) в Ходыне видят имя второго поэта-певца: то ли современника, то ли ученика и последователя Бояна. Некоторые исследователи считают Ходыну даже А. С. Проф. Тамбовск. пед. ин-та В. Г. Руделев понимает смысл приведенной фразы так: «Сказывал Боян, а еще Ходына (оба они — певцы, песнетворцы князя Святослава, но не из нынешних Святославов, а Святослава старого времени Ярослава, т. е. Святослава Ярославича; оба они — любимцы Олега)...» («Слово» и его автор. С. 3). Для того, чтобы обосновать свою догадку, Руделеву приходится произвольно менять смысл зачина в С. По его утверждению, во фразе из зачина «Начати же ся тъй пѣсни по былинамь сего времени, а не по замышленію Бояню!» отрицания «не» не было, а союз «а» имел соединит. значение: «по былинам своего времени и по замышлению Бояна». Такое произвольное обращение с текстом С. дает Руделеву основание утверждать, что А. С. был не только последователем Бояна, но и его учеником и современником. Это положение заставляет Руделева заявить, что ко времени создания

32

С. в 1185 А. его — Ходыне, «было около ста лет, может быть, даже более ста» (Там же). Все это построение искусственно и неубедительно. Если Ходына был песнотворцем Святослава Ярославича, который умер в 1076, то в 1185 ему должно было быть не менее 125 лет (это в том случае, если Ходыне в 1076 было всего 16 лет). По словам Руделева, «случаи подобного долгожительства и сохранения светлого разума в преклонные годы — для XI и XII веков не диковина» (Там же). Думается все же, что и для XI—XII вв. такое долгожительство было диковиной, но, конечно, еще большая диковина — предположение, что столь древний старец мог написать С.

Ходыну объявляет А. С. и переводчик С. А. Ю. Чернов. Он не считает его непосредственным учеником Бояна и видит в упоминании имени Ходыны в конце текста — средневековый лит. прием — скрытую авторскую «печать» — «сфрагиду», в которой автор обозначает свое имя. Приводимые Черновым параллели и высказываемые им соображения в пользу своей гипотезы представляют интерес. Однако, как бы мы ни расставляли знаки препинания в этой фразе, определение Ходыны как песнотворца старого времени остается в силе. Так себя А. С. охарактеризовать не мог, а объединенность имени «Ходына» с именем «Боян» во времени обозначена не только определением, что они певцы старого времени, но и правильным употреблением в этом предложении двойств. числа. Грамматич. и смысловая структура фразы не дает основания для вывода о том, что под Ходыной скрывается имя А. С.

Г. В. Сумаруков, основываясь на гипотезе о Ходыне, предполагает, что в следующем за этим словом притяж. прил. «Святославля» находится ключ к раскрытию имени А. С.: под «Ходыной» имеется в виду женщина, связанная со Святославом. Это жена киевского князя Святослава Всеволодовича Мария Васильковна. Сумаруков не учитывает смысла всей фразы и даже не пытается объяснить, почему Мария Васильковна могла быть названа «Ходыной».

Самой последней большой работой об А. С. является книга Махновца, вышедшая в свет в 1990. Работу над ней он начал в 1984 и уже в 1985 выступил с кратким изложением сути своего исследования. Труд Махновца подытоживает разыскания об А. С. и полемизирует с исследованиями Рыбакова и Чивилихина. Махновец решительно отвергает возможность авторства Петра Бориславича и Игоря, но считает абсолютно правильным тезис Чивилихина, согласно которому А. С. мог быть только князь. На основе подробного и тщательного анализа ист. обстановки времени С., межкняж. отношений и связей всех князей той эпохи Махновец приходит к выводу, что А. С. был князь Владимир Ярославич Галицкий. Независимо от работы Махновца гипотеза об авторстве Владимира Галицкого в кратких газетных статьях была высказана С. Г. Пушиком и В. Б. Семеновым. Предположения Пушика об авторстве Владимира Галицкого поддерживает укр. филолог С. Пинчук. Пушик считает, что Владимир Галицкий был и автором Слова Даниила Заточника. Отождествляет А. С. с Даниилом Заточником А. Калинин.

Несмотря на то, что почти одновременно и независимо друг от друга тремя разными исследователями А. С. был назван галицкий князь, несмотря на обстоятельное монографич. исследование Махновца, знатока археологии, истории, литературы Киевской Руси, считать доказанной атрибуцию С. Владимиру Ярославичу нельзя.

33

Не раз к образу А. С. обращались писатели и поэты в худ. произведениях. Новиков на основе своей гипотезы об авторстве С. написал повесть «Сын тысяцкого» (1938). Святославу Рыльскому как А. С. посвящена повесть Домнина «Матушка-Русь. Сказание» (1958). В повести А. Скрипова «Рождение песни» (1977), очевидно под влиянием гипотезы Новикова, А. С. выступает сын тысяцкого, которого Скрипов называет Труаном. В рассказе Ю. Плашевского «В конце века» (1979) А. С. — поэт-воин Вадим Славята. Кобзев свою гипотезу об Игоре как А. С. воплотил в поэме «Меч-кладенец» (1982). В 1985 вышел роман С. Алексеева «Слово». У него А. С. — гениальный поэт, воспитанный на традициях языч. литературы Киевской Руси. В укр. литературе имеется два романа, в которых фигурирует А. С. 1980-м г. датируется роман В. Шевчука «Велесич». У него А. С. — талантливый поэт-певец, гусляр, княж. дружинник, выходец из народа, за поэтич. талант и воинские подвиги киевский князь Всеслав возводит его в боярское достоинство. Свое произведение он творит устно, а записывает его, переводя с разговорного яз. на книжно-лит., Петр Бориславич. В романе Вл. Малика «Черлені щити» (1985) А. С. — простой северянин по происхождению, участник Игорева похода, человек близкий к Игорю. Он бежал из плена в Киев и здесь создал С. На белорус. яз. в 1987 был опубликован рассказ Вл. Орлова «Каля Дзікаго поля», где А. С. — боярин, уроженец Друцка.

Анализ исследований, в которых делается попытка атрибутировать С. определенному лицу XII столетия, свидетельствует о том, что поиски имени А., основанные на данных самого С. и тех источников, которыми мы сейчас располагаем, не могут завершиться успехом. Обоснованными могут быть лишь общие соображения типологич. характера.

В эпоху создания С. во всех европ. странах существовала профессиональная поэзия: скальды — в Исландии и Норвегии в IX—XIII вв.; трубадуры — прованс. поэты XI—XIII вв.; труверы — франц. поэты XII—XIII вв.; миннезингеры — поэты-певцы герм. стран XII—XIII вв. Непосредственно С. не зависит ни от скальдич. поэзии, ни от поэзии трубадуров, труверов или миннезингеров. Но ученые не раз отмечали типологич. параллели в отдельных элементах и поэтич. приемах между С. и средневековой поэзией Европы. Поэтому мы имеем все основания полагать, что и на Руси в XII в. могла существовать профессиональная поэзия, были свои профессиональные поэты-певцы. Мысль о том, что А. С. был профессиональным поэтом-певцом, в последнее время приобретает все большее число сторонников. Многие особенности С., такие, например, как прекрасное знание А. междукняж. отношений, ист. преданий, военного дела, охотничьего искусства и т. д., полностью объяснимы, если признать А. не только профессиональным поэтом, но и человеком, близким к какому-либо из князей того времени.

В статье «Размышления об авторе „Слова о полку Игореве“» Лихачев высказывает ряд соображений об А. С. как о профессиональном поэте-певце. Останавливаясь на его призыве к князьям «встать за землю Русскую, за раны Игоревы», Лихачев пишет: «Этот призыв был бы смешон в устах скомороха, бессилен в устах певца из народа, недозволителен в устах чрезмерно зависимого придворного или простого воина, но он был возможен под прикрытием князя-покровителя... Есть только два князя, при которых певец мог именно так воспеть

34

поход Игоря и произнести над ним осуждающие и, одновременно, похвальные слова, — это князь Святослав Киевский, „отец“ по своему положению в стольном городе, и Игорь Святославич» (С. 5). Более вероятным, по мнению Лихачева, считать автора С. приближенным Игоря Святославича.

Разумеется, предположение о том, что А. С. был профессиональным поэтом-певцом, приближенным Игоря и Святослава, такая же гипотеза, как и все остальные. Но преимущество ее состоит в том, что она ничего не навязывает памятнику, не имеет тех жестких рамок, которые неизбежны, когда А. С. ищут среди известных нам конкретных лиц XII в. Гипотеза эта не отменяет существующих в науке предположений о социальной принадлежности А. С., о месте его происхождения, о том, с каким князем он был связан: профессиональный поэт-певец мог происходить из очень высокой и средней социальной среды (так, например, трубадуром был Гильом IX, герцог аквитанский (1071—1122)), мог быть уроженцем любого древнерус. княжества, мог быть близким к любому князю и, видимо, мог менять князя-покровителя. Профессионализм А. С. делает более понятным и худ. совершенство произведения. Как отмечает Лихачев, «за гениальностью автора „Слова“ чувствуется наличие не дошедших до нас традиционных форм профессиональной поэзии» (С. 4).

Соч.: см. издания «Слова».

Лит.: Максимович М. «Песнь о полку Игореве»: (Из лекций о русской словесности, читанных в 1835 г. в Киевском университете) // ЖМНП. 1836. № 4. Отд. II. С. 1—22; № 6. С. 439—470; 1837. № 1. С. 29—58 (то же: Собр. соч. М. Максимовича. Киев, 1880. Т. 3. С. 498—563); Головин. Примечания. С. XII—XXX; Миллер. Взгляд; Миллер О. Еще о взгляде В. Ф. Миллера на «Слово о полку Игореве» // ЖМНП. 1877. № 9. С. 37—61; Малышевский И. И. 1) К вопросу об авторе «Слова о полку Игореве» // Там же. 1879. № 8. С. 252—261; 2) Об отечестве автора «Слова о полку Игореве» // ЧИОНЛ. 1888. Кн. 2 (отд. 1). С. 107; Темні містця в «Словѣ о плъку Игоревѣ» / Пояснив Ом. Партыцкий. Львів, 1883. Ч. перша. С. 101—107; Петрушевич А. С. Слово о полку Игореве. Древнерусское эпическое стихотворение из конца XII столетия. Львів, 1887. С. 15—17; Барсов. Слово. Т. 1. С. 299—306, 526; Владимиров П. В. Древняя русская литература киевского периода XI—XIII вв. Киев, 1890. С. 305—308; Франко И. Композиция «Слова о полку Игореве» // AfslPh. 1907. Bd 29. H. 2—3. S. 299—307; Потебня. Слово. С. 1—2; Истрин В. М. Очерк истории древнерусской литературы домосковского периода (11—13 вв.). Пг., 1922. С. 183—198; Грушевский М. С. Історія україньскої літератури. Київ; Львів, 1923. Т. 2 (частини першої книга друга). С. 199—226; Лященко А. И. Этюды о «Слове о полку Игоревѣ» // ИОРЯС. 1926. Т. 31. С. 137—147; Перетц. Слово. С. 52—56; Грунський М. Питання про автора «Слова о полку Ігоревім» // Ювілейний збірник на пошану акад. Дмитра Йвановича Багалія з нагоди сімдесятої річниці життя та п’ядесятих роковин наукової діяльности. Київ, 1927. С. 439—446; Ляцкий Е. «Слово о полку Игореве»: Очерк из истории древнерусской литературы. Композиция, стиль. Прага, 1934. С. 42—49, 127—129; Ржига В. Ф. 1) «Слово о полку Игореве» как поэтический памятник Киевской феодальной Руси XII века // Слово — 1934. С. 157—178; 2) Несколько мыслей по вопросу об авторе «Слова о полку Игореве» // ИОЛЯ. 1952. Т. 11, вып. 5. С. 428—438; 3) Автор «Слова о полку Игореве» и его время // АЕ за 1961 г. М., 1962. С. 3—17; Гудзий Н. К. 1) «Слово о полку Игореве» // Лит. учеба. М., 1937. № 5. С. 47—53; 2) Где, кем и когда было написано «Слово о полку Игореве»? // ЛГ. 1938. 15 апр. № 21. С. 6; Греков Б. Д. Автор «Слова о полку Игореве» и его время // Историк-марксист. 1938. № 4. С. 10-19; Тарловский М. Внутренний облик автора «Слова о полку Игореве» // Знамя. 1938. № 5. С. 198—225; Новиков И. А. 1) Слово о полку Игореве и его автор. М., 1938 (то же: Новиков И. А. Писатель и его творчество. М., 1956. С. 13—115); 2) Сын тысяцкого. Повесть об авторе «Слова о полку Игореве» // Новый мир. 1938. № 5. С. 113—140 (то же: Новиков И. А. Повести и рассказы. М., 1958. С. 331—381); Черепнин Л. В. Летописец Даниила Галицкого // ИЗ. М., 1941. Т. 12. С. 236—241; Югов А. К. Историческое разыскание об авторе «Слова

35

о полку Игореве» // Югов. Слово — 1945. С. 171—179 (то же: Югов. Слово — 1975. С. 205—213); Орлов. Слово. С. 193—205; Соловьев. Полит. кругозор. С. 71—103; Будовниц И. У. Идейное содержание «Слова о полку Игореве» // Изв. АН СССР. Сер. истории и философии. 1950. Т. 7. № 2. С. 147—158; Лихачев. 1) Ист. и полит. кругозор. С. 5—52 (то же: Лихачев. «Слово» и культура. С. 76—144); 2) Устные истоки художественной системы «Слова о полку Игореве» // Слово. Сб. — 1950. С. 60—92 (то же: Лихачев. «Слово» и культура. С. 193—229); 3) Слово о полку Игореве: Историко-литературный очерк. М.; Л., 1950. С. 113—119, 150—154 (2-е изд., доп. М.; Л., 1955); 4) Размышления об авторе «Слова о полку Игореве» // РЛ. 1985. № 3. С. 3—6; Сидоров Н. П. К вопросу об авторах «Слова о полку Игореве» // Слово. Сб. — 1950. С. 164—174; Назаревский А. А. Автор «Слова о полку Игореве» и его общественно-политические взгляды // Наукові зап. Київськ. держ. ун-ту ім. Т. Г. Шевченка. Київ, 1951. Т. 10, вып. 3. Філол. збірник. № 3. С. 195—212; Мещерский Н. А. К вопросу о территориальном приурочении первоначального текста «Слова о полку Игореве» по данным лексики // Учен. зап. Карел. пед. ин-та. Петрозаводск, 1956. Т. 3, вып. 1. С. 64—88; Федоров В. Г. Кто был автором «Слова о полку Игореве» и где расположена река Каяла. М., 1956. С. 128—174; Щепкина М. В. О личности певца «Слова о полку Игореве» // ТОДРЛ. 1960. Т. 16. С. 73—79; Гумилев Л. Н. Поиски вымышленного царства (Легенда о «государстве пресвитера Иоанна»). М., 1970. С. 305—345; Дмитриев Л. А. 1) Автор «Слова о полку Игореве» и анонимные авторы в древнерусской литературе // Рус. писатели: Библиогр. словарь. М., 1971. С. 11—18; 2) Автор «Слова о полку Игореве» // ТОДРЛ. 1985. Т. 40. С. 32—42; 3) К вопросу об авторе «Слова о полку Игореве» // РЛ. 1986. № 4. С. 3—24; 4) Автор «Слова о полку Игореве» // Сл. книжников. С. 16—32; 5) Кто был автором «Слова о полку Игореве»? // В мире отеч. классики: Сб. статей. М., 1990. Вып. 3. (в печати); 6) Мог ли Владимир Ярославич Галицкий быть автором «Слова о полку Игореве»? // РЛ. 1991. № 1. С. 88—103; Рыбаков Б. А. 1) Кто же автор «Слова о полку Игореве»? // НиЖ. 1972. № 10. С. 51—57 (то же: Рыбаков Б. А. Из истории культуры Древней Руси: Исследования и заметки. М., 1984. С. 119—131); 2) Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1972. С. 393—515; Пинчук С. П. 1) Автор «Слова о полку Ігоревім» // Укр. мова і літ-ра в школі. Київ. 1972. № 8. С. 23—28; 2) Дослідження тривають // Вітчизна. Київ. 1985. № 6. С. 150—157; Сокол М. Т. К вопросу о творце «Песни о полку Игореве» // Некоторые вопр. отеч. историографии и источниковедения: Сб. науч. статей. Днепропетровск, 1976. Вып. 3. С. 50—78; Суетенко В. 1) Соловей Древней Руси // Огонек. 1976. № 42. С. 25—27; 2) Великий неизвестный // Лит. Россия. 1979. 31 авг. № 35. С. 16—17; 3) Сквозь тьму веков // Там же. 12 нояб. № 45. С. 17—18; Куза А. Про битву з половцями на річці Стугні і князя Ростислава: (До дискусії про автора «Слова о полку Ігоревім») // Наука і суспільство. 1976. № 3. С. 54—56; Франчук В. Ю. 1) Мог ли Петр Бориславич создать «Слово о полку Игореве»? (Наблюдения над языком «Слова» и Ипатьевской летописи) // ТОДРЛ. 1976. Т. 31. С. 77—92; 2) К вопросу об авторе // ВЛ. 1985. № 9. С. 157—163; 3) «Сідлай, брате, своі борзії комоні...»: Авторство поеми за даними мови // Літ. Україна. 1985. 20 червня. С. 6; 4) Ще раз про автора «Слова о полку Ігоревім» // Жовтень. 1987. № 8. С. 85—91; Кобзев И. Автор «Слова» — князь Игорь? // Лит. Россия. 1978. 22 сент. № 38. С. 15; Баскевич И. З. 1) Курские мотивы в «Слове о полку Игореве» // Баскевич И. З. Курские вечера: Лит-краеведч. очерки и этюды. Воронеж, 1979. С. 163—169; 2) Вновь об авторе «Слова» // Лит. Россия. 1982. 29 янв. С. 12—23; Державец И. Агафья Ростиславна — автор «Слова о полку Игореве»? // Памир. 1979. № 8. С. 84—94; Стеллецкий В. И. «Слово о полку Игореве» (содержание, поэтич. форма и его автор) // Стеллецкий — 1981. С. 5—32; Тищенко В. И. 1) Новое в изучении «Слова о полку Игореве» // Рус. яз. и литература в школе УССР. 1981. № 2. С. 56—62; 2) Когда, кем и где было написано «Слово о полку Игореве»? // Методика преподавания рус. яз. и литературы: Республ. науч.-метод. сб. Киевск. пед. ин-та им. А. М. Горького. Киев, 1982. Вып. 15. С. 73—83; 3) Певец храбрых русичей // РР. 1984. № 4. С. 108—116; 4) Автор «Слова о полку Игореве» в изображении советских писателей // Там же. 1986. № 3. С. 56—64; 5) Проблема авторства «Слова о полку Игореве» в советской художественной литературе // Вопр. рус. литературы. Львов, 1988. Вып. 1. С. 124—132; Росовецкий С. К. Художественная реконструкция образа автора «Слова о полку Игореве» в русской и украинской советской исторической беллетристике («Сын тысяцкого» И. А. Новикова и «Велесич» В. И. Шевчука) // Братнє єднання літ-р народів СРСР. Київ, 1982. С. 98—108; Воробьева Е. В. Художественная культура древнего Чернигова и автор «Слова о полку Игореве» // Актуальные проблемы. С. 31—36; Корогод Б. Л. К вопросу об авторе «Слова о почку Игореве» // Там же. С. 36—37; Тищенко В. И., Косарева Т. М. Проблема авторства «Слова» в научном освещении // Там же. С. 37—39;

36

Котляр Н. Ф. Чернигово-Северские герои «Слова» и проблема его происхождения // Там же. С. 18—21; Невзорова Л. Кто был автором «Слова...»? // В мире книг. 1983. № 8. С. 72; Охрименко П. П. 1) Когда, где и кем написано «Слово» // Актуальные проблемы. С. 6—11; 2) Проблемы места возникновения «Слова о полку Игореве» и социальной принадлежности автора // Вопр. рус. литературы. Львов, 1985. Вып. 2 (46). С. 79—85; 3) (в соавт. с В. К. Сиченко) Сучасний стан проблем авторства і місця виникнення «Слова о полку Ігоревім» // Результаты и перспективы. С. 19—21; Чивилихин В. Память: Роман-эссе (главы 41—44) // Наш современник. 1984. № 3. С. 98—128; № 4. С. 90—130 (переизд. с изменениями: Чивилихин В. Память // Роман-газета. 1985. № 4 (1010)); Медведев В. 1) Автор невідомий і... відомий? Із спостережень перекладача // Літ. Україна. 1984. 26 січня; 2) Об авторе «Слова о полку Игореве» // Тез. докл. и сообщ. зональной конф. «„Слово о полку Игореве“ на Урале». Пермь, 1988. С. 25—26; Воинов С. С. 1) Сладок хмель веков // Алтай. 1985. № 1. С. 84—105; 2) Пермские исследователи «Слова» — отец и сын Домнины // Тез. докл. и сообщ. зональной конф. «„Слово о полку Игореве“ на Урале». Пермь, 1988. С. 3—4; Шарлемань Н. В. Попытка раскрытия анонима автора «Слова о полку Игореве». Київ, 1989; Пушик С. Г. 1) Автор «Слова» — син Осмомысла? // Прикарпатська правда. 1985. 5 и 6 січня; 2) Ще раз про автора «Слова» // Там же. 6 лютого.; Махновец Л. Е. 1) Про автора «Слова» // Пам’ятники України. Київ, 1985. № 3. С. 24—27; 2) Про автора «Слова о полку Ігоревім». Київ, 1989; Грабовский В. Сяйво черлених щитів: Із спостережень перекладача // Лит. Україна. 1985. 20 червня. С. 7; Руделев В. «Слово о полку Игореве» и его автор // Тамбовск. правда. 1985. 17 окт. С. 3; Робинсон А. Н. Автор «Слова о полку Игореве» и его эпоха // Слово — 19861. С. 153—191; Семенов В. Галицкий Владимир Ярославич: Может, именно он был автором «Слова о полку Игореве»? // Комсомолец (Петрозаводск). 1986. 31 июля. С. 6; Чернов А. Поэтическая полисемия и сфрагида автора в «Слове о полку Игореве» // Исследования «Слова». С. 279—293; Ванцак Б. С., Заяц О. А., Ляшко Н. А. Проблема авторства «Слова» в восточнославянских художественных произведениях конца 70—80-х гг. // Результаты и перспективы. С. 29—31; Калинин А. Даниил Заточник как возможный автор «Слова о полку Игореве» // Тез. докл. и сообщ. зональной конф. «„Слово о полку Игореве“ на Урале». Пермь, 1988. С. 24; Сумаруков Г. В. Мария Васильковна, жена Святослава Киевского, — возможный автор «Слова о полку Игореве» // Там же. С. 27—29; Гора Л. В поисках имени...: Лит.-ист. очерк // Простор. 1988. № 9. С. 176—189; Абрамов М. Н. К проблеме поисков автора «Слова» // «Слово о полку Игореве» и древнерус. филос. культура. М., 1989. С. 140—144; Булахов. Энциклопедия. С. 8—9; Зотов Б. И. Кто он — автор «Слова о полку Игореве» // ВИ. 1989. № 1. С. 118—124; Кічак І. І знову проблема авторства // Прапор (Харьков). 1989. № 4. С. 147—150; Михайлов В. Автор «Слова» псковитянин? // Псковск. правда. 1989. 31 янв.

Л. А. Дмитриев

ЖАНР «СЛОВА». Понятие Ж. как рода произведений, отличающихся определенными сюжетными и стилистич. признаками, появилось сравнительно поздно, однако попытки жанрового определения С. относятся к периоду первого знакомства с ним и подготовки его Перв. изд. М. М. Херасков в поэме «Владимир» назвал С. песнью («Так Игорева песнь изображает нам...». См.: Херасков М. Творения. М., 1797. Ч. 2. С. 301), песнью назвал С. и Н. М. Карамзин в своем сообщении о С. в ж. «Spectateur du Nord». Песнью называли С. В. Т. Нарежный (1798), А. Х. Востоков (1806) и т. д. Под этим термином понимали произведение не только стихотв., но и певшееся под аккомпанемент гуслей.

Реже С. называлось поэмой. С этими определениями не связывалось точных представлений. Подчеркивалась лишь поэтичность произведения. Исполнялось ли оно устно, предназначалось ли только для чтения или пелось, — в сущности мало интересовало исследователей. Более того: именуя С. «песнью» или «поэмой», имели в виду прежде всего не ритмич. строй, а всего лишь образность произведения. Так, Н. Ф. Грамматин писал: «В сей песни или поэме ... несмотря на то, что она написана прозой, находится множество самых блестящих красот, щедро рассыпанных рукою поэзии», и далее: «Она не есть правильная эпическая поэма и не заключает в себе никаких чудесных вымыслов» (Рассуждение... С. 10). См. также: «Наш стихотворец любит сравнения и аллегории» (С. 11), или: «Вообще слог фигурен и чрезвычайно стихотворен» (С. 12) и под.

Первая попытка найти в С. правильные стихи и дать примеры разбивки памятника на стихи сделана Востоковым, который, впрочем, писал, что «в древнейшем эпическом произведении ... в Слове о плъку Игореве не слыхать никакого ... размера: в нем с начала и до конца, как кажется, голая проза» (Опыт... С. 159).

О Ж. С. размышлял М. А. Максимович. Споря с М. П. Погодиным, сопоставлявшим С. с исл. сагами, Максимович утверждал,

174

что его нужно «сравнить с народными русскими, особенно с южнорусскими, а потом с песнями нашей западной братии». Однако, продолжал Максимович, С. не являлось «песнопением известным, сложенным для пенья, как наши народные великорусские стихи, думы украинских бандуристов и саги исландские. Певец Игоря не был гусляром, подобно Бояну ... Песнь Игорю не импровизировалась и не пропета, а сочинена и написана как песнь о Калашникове Лермонтова» (О народной исторической поэзии... С. 4). Мысль о близости рус. и «малорусским» (укр.) песням высказывали мн. ученые XIX в. (см. Фольклор восточнославянский и «Слово»). Но это отнесение С. к нар. поэзии не отличалось точностью. Крайняя степень этой неточности была предложена А. И. Никифоровым, который утверждал, что С. — «былина XII в.», не делая, однако, особых различий между возможными жанровыми отличиями былин XII в. от былин нового времени.

Параллельно с поисками жанровых аналогий С. с памятниками восточнослав. фольклора шли поиски сходных со С. форм в древнегерм. и древнесканд. поэзии. В пору доверия к Оссиану С. сравнивалось с оссианич. поэзией, и это сравнение фигурирует уже в первом объявлении об открытии памятника, где оно поставлено Карамзиным в ряд с «лучшими отрывками Оссиана»; «дух Оссианов» подчеркнут и в предисл. к Перв. изд. С. (С. VI). О близости С. к северогерм. поэзии писали Й. Добровский, А. Мицкевич, Погодин, Ф. И. Буслаев, Р. Абихт. Особенно глубокие разыскания в этом вопросе осуществлены М. И. Стеблиным-Каменским и Д. М. Шарыпкиным (см. Скальдическая поэзия и «Слово»).

Впервые вопрос о Ж. С. был поставлен прямо и четко в работах И. П. Еремина, высказавшего в 1950 предположение, что С. — произведение ораторское и принадлежит к типу полит. торжеств. красноречия. Еремин не только сослался на мн. ораторские приемы автора С., но попытался вникнуть и в определения Ж., данные самим автором С., такие как «слово» и «песнь», впервые проанализировав значение этого последнего слова как термина ораторского искусства. К точке зрения Еремина присоединился и Л. А. Дмитриев (см.: «Слово о полку Игореве» — величайший памятник мировой культуры // Слово — 1952. С. 30—31; Важнейшие проблемы исследования «Слова о полку Игореве» // ТОДРЛ. 1964. Т. 20. С. 134—135).

Не согласился с Ереминым А. А. Назаревский. Он считал, что Еремин неправомерно «все особенности „Слова“ сводит к ораторским приемам речи и ставит своей целью литературный памятник исключительного художественного своеобразия ... уложить в рамки одного жанра» (Еще о жанровой природе... С. 68). В др. статье Назаревский подчеркивает, что, по его мнению, С. «является произведением многожанровым, гармонично и творчески соединяющим в себе художественные, стилистические особенности различных литературных жанров» (О жанровой природе... С. 139—140).

Со своей гипотезой о жанровой природе С. выступил также В. И. Абаев. По его мнению, «жанровые истоки основной части поэмы ... ведут к мужскому погребальному плачу» (Жанровые истоки... С. 112). В С., по мнению ученого, мы находим «ограниченность повествовательного элемента» и «преобладание лирико-драматического начала над эпическим» (Там же). В этот муж. плач «вставлен малый женский плач Ярославны», имеющий свои особенности (С. 113). Ж., к которому

175

относит С. Абаев, противоречит наличие в памятнике славы Игорю и др. князьям. Поэтому исследователь рассматривает все эти фрагменты С. как «деформацию», как «искажение первоначального глубокого народного, высокохудожественного „плача“ примитивными, резко диссонирующими прокняжескими включениями» (С. 107).

К вопросу о жанровой природе С. прямое отношение имеют также исследования А. Н. Робинсона, посвящ. типол. сходству памятников мирового средневекового эпоса. Он рассматривает С. как «первоначально ... устное, но вскоре в незначительной мере литературно-обработанное лиро-эпическое произведение» («Слово» и героический эпос... С. 105). Робинсон приводит убедительные примеры параллелей С. с др. памятниками западноевроп. или вост. эпоса: герои декларируют «принципы рыцарской дружинной морали», «феодальные сюзерены, независимо от их возраста, выступали как патриархи», а вассалы «всегда были эпически „молодыми“» (С. 106) (см. Эпос западноевропейский и «Слово»). В то же время сравнительно с эпич. памятниками Запада и Востока С. «обладает меньшей эпической „беллетристичностью“, в нем нет развитого поэтического сюжета и очень ограничена „личная тема“ ... Такая модификация архаичного дружинного эпоса в наиболее широком плане может быть следствием сознательной попытки поэта сюжетно опереться на „былины своего времени“ и воспротивиться его политической действительности с идеализированных патриархально-государственных позиций» («Слово...» и героический эпос... С. 112).

С нашей точки зрения, вопрос о Ж. С. связан с общим развитием древнерус. литературы. Обращает на себя внимание жанровая одинокость С. Ни одна из гипотез, как бы она ни казалась убедительной, не привела полных аналогий Ж. С. Если оно светское ораторское произведение XII в., то др. светских ораторских произведений XII в. пока еще не обнаружено. Если С. — былина XII в., то и былин от этого времени до нас не дошло. Если это воинская повесть, то такого рода воинских повестей мы также не знаем.

Жанровая система древней рус. литературы была довольно сложной. Основная часть Ж. была заимствована рус. литературой в X—XIII вв. из литературы визант.: в переводах и произведениях, перенесенных на Русь из Болгарии. В этой перенесенной на Русь системе Ж. были в основном церковные Ж.: Ж. произведений, необходимых для богослужения и для отправления церк. жизни — монастырской и приходской. Здесь должны быть отмечены различные руководства по богослужению, молитвы и жития святых различных типов; произведения, предназначавшиеся для благочестивого индивидуального чтения, и т. д. Но, кроме того, были и соч. более «светского» характера: разного рода естественнонауч. соч. (шестодневы, бестиарии, алфавитарии), соч. по всемирной истории (по ветхозаветной и римско-визант.), соч. типа «эллинистического романа» («Александрия») и мн. др.

Разнообразие перешедших на Русь Ж. поразительно. Однако перешедшие на Русь Ж. по-разному продолжали здесь свою жизнь. Были Ж., которые существовали только вместе с перенесенными на Русь произведениями и самостоятельно здесь не развивались. И были другие, продолжавшие на Руси активное свое существование. В их рамках создавались новые произведения: напр., жития рус. святых, проповеди, поучения, реже молитвы и др. богослужебные тексты.

Кроме традиц. системы лит. Ж. существовала и др. традиц. жанровая система — фольклорная.

176

Фольклор в XI—XIII вв. был тесно связан с литературой, и его Ж. были соединены с Ж. литературы. Те и другие составляли некое «двуединство» словесного искусства.

В средние века и в особенности в раннем средневековье фольклор распространен во всех слоях об-ва: и у крестьян, и у феодалов. Граница между литературой и фольклором в это время не столько социальная, сколько жанровая.

Одни Ж. требуют письм. оформления, другие — уст. исполнения. А поскольку грамотность была распространена не во всех слоях об-ва, то не столько фольклор, сколько литература была ограничена социально. Фольклор же в период раннего феодализма этих социальных ограничений в целом не знал. Как известно, в новое и особенно новейшее время положение обратное: не ограничена социально литература, а социально ограничен фольклор.

Обе традиц. системы Ж. — лит. и фольклорная — находились во взаимной связи. Отдельные потребности в словесном искусстве удовлетворялись только фольклором, другие — только литературой. Любовная лирика, развлекат. Ж. были на Руси до XV в. только в фольклоре. Церк. и различные сложные ист. Ж. были только в литературе. Отсутствие в древней рус. литературе от XI до XVII в. любовной лирики, театра, ограниченность развлекат. соч., по-видимому, объясняется именно тем, что в фольклоре была уже высокая личная лирика, была сказка, были игры и представления скоморохов. А фольклор обслуживал всех.

Итак, в древней рус. литературе ко времени создания С. существовали две традиц. системы Ж., тесно связанные друг с другом и взаимно друг друга дополнявшие. Однако, как бы ни была богата традиц. (двойная) система Ж., в XI—XIII вв. она оказалась все же недостаточной. Возникает новое ист. и патриотич. сознание, которое требует новых жанровых форм для своего выражения.

В результате поисков новых Ж. в рус. литературе и, по-видимому, в фольклоре появляется много новых произведений, которые трудно отнести к какому-нибудь из прочно сложившихся традиц. Ж. Эти произведения стоят как бы вне их.

Ломка традиц. форм вообще была довольно обычной на Руси. В разные эпохи и в разных обстоятельствах стремление «начать все сначала» овладевало об-вом. Дело в том, что новая явившаяся на Русь культура была хоть и очень высокой, создав первоклассную «интеллигенцию», но налегла тонким слоем — слоем хрупким и ломким. Вследствие этой хрупкости и ломкости образование новых форм, появление внетрадиц. произведений было очень облегчено.

Вместе с тем все более или менее выдающиеся произведения литературы, основанные на глубоких внутр. потребностях, часто вырываются за пределы традиц. форм. В самом деле, такое выдающееся произведение, как ПВЛ, не укладывается в воспринятые на Руси из Византии и Болгарии жанровые рамки. «Повесть об ослеплении Василька Теребовльского» — это тоже произведение вне традиц. Ж. Ломают традиц. Ж. произведения князя Владимира Мономаха: его «Поучение», его автобиография, его письмо к Олегу Святославичу. Вне традиц. жанровой системы находится «Слово Даниила Заточника», «Слово о погибели Русской земли», «Похвала Роману Галицкому» и мн. др. замечательные произведения древней рус. литературы XI—XIII вв.

177

Таким образом, для XI—XIII вв. характерно, что многие более или менее талантливые произведения отличаются младенческой неопределенностью форм. Неясность жанровой принадлежности С. — явление как раз этого порядка, типичное для литературы XI—XIII вв.

Следует предположить, что новые Ж. или новые видоизменения старых Ж. образовались в раннефеод. период также и в фольклоре. Эти изменения нам очень мало известны, как мало известен и самый фольклор этого периода, очень слабо отразившийся в письменности XI—XIII вв.

Свидетельством появления новых Ж. в эпич. творчестве является С.

Обратим внимание на одну черту обществ. сознания раннефеод. об-ва, вызвавшего формирование новых жанров и в литературе, и в фольклоре. Раннефеод. государства были очень непрочными. Чтобы удержать единство, требовалась высокая обществ. мораль, высокое чувство чести, верности, самоотверженности, высокое патриотич. самосознание и высокое развитие словесного искусства — Ж. полит. публицистики, Ж., воспевающих любовь к родной стране, Ж. лиро-эпич. Единство государства, при недостаточности связей эконом. и воен., не могло существовать без интенсивного развития патриотич. качеств у феодалов и рядовых воинов. Вот почему развивается личностное начало в эпосе. Певец-исполнитель выражает свое личное отношение к рассказываемым событиям.

Для раннефеод. литературы и для раннефеод. эпоса в равной степени характерны произведения, окраш. чувством личной сильной привязанности к родной стране, недовольством существующим положением, особенно раздорами и вызванными этими раздорами воен. поражениями. В раннефеод. эпосе Франции типичны в этом отношении chansons de geste. Эпос становится лиричен и публицистичен. В нем отражаются симпатии к сильной королевской власти, осуждение своевольных поступков феодалов и вместе с тем похвала их чувству чести, их рыцарским добродетелям, скорбь по поводу вызванных их своевольством поражений.

Новые Ж. по большей части образуются на стыке фольклора и литературы. Такие произведения, как «Слово о погибели Русской земли», «Слово (Моление) Даниила Заточника», — полулит.-полуфольклорные. Возможно даже, что зарождение новых Ж. происходит в уст. форме, а потом уже закрепляется в литературе.

Типичным представляется образование нового Ж. в «Молении Даниила Заточника». Это произведение скоморошье. Скоморохи Древней Руси близки к западноевроп. жонглерам и шпильманам. Близки были и их произведения. «Моление Даниила Заточника» было посвящено профессиональной скоморошьей теме. В нем скоморох Даниил выпрашивает «милость» у князя. Для этого он восхваляет сильную власть князя, его щедрость и одновременно стремится возбудить жалость к себе, расписывая свои несчастья и пытаясь рассмешить слушателей своим остроумием.

Др. тип произведения, гораздо более серьезного, но вышедшего из той же среды княж. певцов, представляет собой С.

Оно принадлежит к числу книжных отражений раннефеод. эпоса и стоит в одном ряду с такими произведениями, как нем. «Песнь о Нибелунгах», груз. «Витязь в тигровой шкуре», арм. «Давид Сасунский» и т. д. Но особенно много общего в жанровом отношении у С. с «Песнью о Роланде».

178

Вместе с тем, поскольку С. ближе, чем «Песнь о Роланде», к событиям, послужившим его темой, в нем сильно сказывается публицистич. элемент. Важное отличие С. от «Песни» заложено и в самих событиях: Роланд погибает, а Игорь благополучно бежит из плена. Поэтому С. оканчивается радостно — «славой» Игорю.

Однако наличие в С. элементов «славы» могло явиться не только результатом темы, событий, легших в основу произведения, но и особенности рус. Ж. «трудных повестей».

В С. соединены два фольклорных Ж. — «слава» и «плач»: прославление князей с оплакиванием печальных событий. В самом С. и «плачи, и «славы» упоминаются неоднократно. И в др. произведениях Древней Руси мы можем заметить то же соединение «слав» в честь князей и «плача» по погибшим. Так, напр., близкое по ряду признаков к С. «Слово о погибели Русской земли» представляет собой соединение «плача» о гибнущей Русской земле со «славой» ее могучему прошлому.

Соединение в С. Ж. «плачей» с Ж. «слав» не противоречит тому, что С. как «трудная повесть» близка по своему Ж. к chansons de geste. «Трудные повести», как и chansons de geste, принадлежат к новому Ж., очевидно соединившему при своем образовании два более древних Ж. — «плача» и «славы». «Трудные повести» оплакивали гибель героев, их поражение и восхваляли их рыцарские доблести, их верность и их честь.

С. — это книжное произведение, возникшее на основе устного. В нем органически слиты фольклорные элементы с книжными. Характерно при этом следующее. Больше всего книжные элементы сказываются в начале памятника. Как будто бы автор, начав писать, не мог еще освободиться от способов и приемов литературы. Он недостаточно еще оторвался от письм. традиции. Но по мере того как он писал, он все более и более увлекался уст. формой. С середины он уже не пишет, а как бы записывает некое уст. произведение. Последние части С., особенно Плач Ярославны, почти лишены книжных элементов.

Мы не можем сейчас решить окончательно: было ли С. совершенно одиноко в жанровом отношении, как некая «трудная повесть», chansons de geste, или были и др. произведения того же Ж. Во всяком случае С. представляло собой некое закономерное и характерное произведение для литературы и для фольклора раннефеод. Важно отметить при этом, что С. — конгломерат Ж. (ср. аналогичное явление в летописи, в житиях и пр.).

Попытаемся все же проанализировать жанровые связи С. с нар. поэзией. Связь его с произведениями уст. нар. поэзии яснее всего ощущается, как уже сказано, в пределах двух Ж., чаще всего упоминаемых в С.: плачей и песенных прославлений — «слав», хотя далеко не всегда ограничивается ими. «Плачи» и «славы» автор С. буквально приводит в своем произведении, им же он больше всего следует в своем изложении. Их эмоц. противоположность дает ему тот обширный диапазон чувств и смен настроений, который так характерен для С. и который сам по себе отделяет его от произведений уст. нар. словесности, где каждое произведение подчинено в основном одному Ж. и одному настроению.

Плачи автор упоминает не менее пяти раз: плач Ярославны, плач жен рус. воинов, павших в походе Игоря, плач матери Ростислава; плачи же имеет в виду автор С. тогда, когда говорит о стонах Киева и Чернигова и всей Русской земли после похода Игоря. Дважды

179

приводит автор и самые плачи: плач Ярославны и плач рус. жен. Многократно он отвлекается от повествования, прибегая к лирич. восклицаниям, столь характерным для плачей: «О Руская земле! Уже за шеломянемъ еси!»; «То было въ ты рати и въ ты плъкы, а сицей рати не слышано!»; «Что ми шумить, что ми звенить давеча рано предъ зорями?»; «А Игорева храбраго плъку не крѣсити!».

Близко к плачам и «злато слово» Святослава, если принимать за это слово только текст, который заключается упоминанием Владимира Глебовича: «Туга и тоска сыну Глѣбову». «Злато слово слезами смѣшено», и Святослав говорит его, обращаясь, как и Ярославна, к отсутствующим — к Игорю и Всеволоду Святославичам. Автор С. как бы следует мысленно за полком Игоря и мысленно его оплакивает, прерывая свое повествование близкими к плачам лирич. отступлениями: «Дремлетъ въ полѣ Ольгово хороброе гнѣздо. Далече залетѣло!».

Близость С. к плачам особенно сильна в Плаче Ярославны. Автор как бы цитирует Плач Ярославны — приводит его в более или менее большом отрывке или сочиняет его за Ярославну, но в таких формах, которые действительно могли ей принадлежать.

Плач рус. жен по воинам Игоря автор С. передает не только как лирич. излияние, но старается воспроизвести перед воображением читателя и сопровождающее его языч. действо: «За нимъ кликну Карна и Жля, поскочи по Руской земли, смагу [людемъ] мычючи въ пламянѣ розѣ».

Не менее активно, чем «плачи», участвуют в С. стоящие в нем на противоположном конце сложной шкалы поэтич. настроений песенные «славы». С упоминания о славах, которые пел Боян, памятник начинается. Славой Игорю, Всеволоду, Владимиру и дружине С. заключается. Ее поют Святославу немцы и венедицы, греки и морава. Слава звенит в Киеве, ее поют девицы на Дунае. Она вьется через море, пробегает пространство от Дуная до Киева. Отдельные отрывки из «слав» как бы звучат в С.: и там, где автор говорит о Бояне, и там, где он слагает примерную песнь в честь похода Игоря. «Славы» то тут, то там слышатся в обращениях автора С. к рус. князьям., в диалоге Игоря с Донцом («Княже Игорю! Не мало ти величія...»; «О, Донче! Не мало ти величія...»). Наконец, они прямо приводятся в его заключит. части: «Солнце свѣтится на небесѣ — Игорь князь въ Руской земли».

Итак, С. очень близко к нар. «плачам» и «славам» (песенным прославлениям). И «плачи», и «славы» часто упоминаются в летописях XI—XIII вв. С. близко к ним и по своей форме, и по своему содержанию, но в целом это, конечно, не «плач» и не «слава». Нар. поэзия не допускает смешения Ж. Это произведение книжное, но близкое к этим Ж. нар. поэзии.

Было ли книжное по своей судьбе С. единственным произведением, столь близким к нар. поэзии, в частности к двум ее видам: к «плачам» и «славам»? До нас не дошло ни одного произведения, которое хотя бы отчасти напоминало С. по своей близости нар. поэзии. Мы можем найти отдельные аналогии С. в деталях, но не в целом. Только после С. мы найдем в рус. литературе несколько произведений, в которых встретимся с тем же сочетанием плача и славы, с тем же дружинным духом, с тем же воинским характером, которые позволяют объединить их со С. по жанровым признакам: «Похвалу Роману Мстиславичу Галицкому», читающуюся в Ипат. лет. под 1201, «Слово о погибели

180

Русской земли» и «Похвалу роду рязанских князей», дошедшую до нас в составе повестей о Николе Заразском. Все эти три произведения обращены к прошлому, что составляет в них основу для сочетания плача и похвалы. Каждое из них сочетает книжное начало с духом нар. поэзии «плачей» и «слав». Каждое из них тесно связано с дружинной средой и дружинным духом воинской чести.

«Похвала Роману Мстиславичу» — это прославление его и плач по нем. Это одновременно плач по былому могуществу Русской земли и слава ей. В текст этой «жалости и похвалы» введен краткий рассказ о траве евшан и половецком хане Отроке. Похвала посвящена Роману и одновременно Владимиру Мономаху. Ощущение жанровой близости С. и «Похвалы Роману Мстиславичу» было настолько велико, что оно позволило даже некоторым исследователям видеть в «Похвале» отрывок, отделившийся от С. Но «Похвала» и С. имеют существ. различия. Эти различия не жанрового характера. Они касаются лишь самой авторской манеры. Так, напр., автор «Похвалы Роману» сравнивает его со львом и крокодилом: «Устремил бо ся бяше на поганыя, яко и лев, сердит же бысть, яко и рысь, и губяше, яко и коркодил, и прехожаше землю их, яко и орел, храбор бо бе, яко и тур» (Ипат. лет. С. 716). Автор С. постоянно прибегает к образам животного мира, но никогда не вводит в свое произведение иноземных зверей. Он реально представляет себе то, о чем рассказывает и с чем сравнивает. Он прибегает только к образам рус. природы, избегает всяких сравнений, не прочувствованных им самим и не ясных для читателя.

При определении Ж. С. следует учитывать его церемониальность. Древняя рус. литература, особенно в этот период, в XI—XIII вв., не знала произведений, предназнач. только для одиночного читателя. Она всегда была рассчитана на обряд, на чтение в тот или иной момент богослужения, бытового случая — на чтение вслух, для всех или многих. Несомненно, что и С. должно было для чего-то предназначаться: не исключена возможность, что это было ораторское произведение, предназнач. для какого-то светского церемониала, как это думал Еремин, но вероятнее, как об этом мы уже говорили, это были плач и слава, также имевшие точное обрядовое назначение. Приводимые Ереминым признаки ораторского Ж. в С. распространены во мн. произведениях этого периода и не принадлежат к ораторскому Ж. Ораторские приемы встречаются в летописях и житиях, в хождениях и ист. повестях (особенно в повестях о княж. преступлениях), так как лит. произведения очень часто были участниками торжеств и обрядов, требовали громкого произнесения.

Лит.: [Грамматин Н. Ф.] Рассуждение о древней русской словесности. М., 1809. С. 8—15; Востоков А. Х. Опыт о русском стихосложении // СПб. вест. 1812 (переизд.: СПб, 1817. С. 159); Максимович М. А. О народной исторической поэзии в Древней Руси // Москв. 1845. Ч. 2. № 3. С. 1—7 (то же: Собр. соч. М. А. Максимовича. Киев, 1880. Т. 3. С. 480—486); Белинский В. Г. Русская народная поэзия // ОЗ. 1841. № 19. Отд. Критика. С. 5—6 (то же: Белинский В. Г. ПСС. М., 1954. Т. 5. С. 332—349); Пыпин А. Н. Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских. СПб., 1857. С. 92—95; Еремин И. П. 1) «Слово о полку Игореве»: (К вопросу о его жанровой природе) // Учен. зап. ЛГУ. № 72. Л., 1944 (на обложке 1945). Сер. филол. наук. Вып. 9 (то же: Жанровая природа «Слова о полку Игореве» // Еремин И. П. Литература Древней Руси: Этюды и характеристики. М.; Л., 1966. С.144—163); 2) «Слово о полку Игореве» как памятник политического красноречия Древней Руси // Слово. Сб. — 1950. С. 93—129 (то же: Еремин И. П. Лекции и статьи

181

по истории древней русской литературы. Л., 1987. С. 235—281); 3) К вопросу о жанровой природе «Слова о полку Игореве» // ТОДРЛ. 1956. Т. 12. С. 28—34; Адрианова-Перетц В. П. Историческая литература XI — начала XV в. и народная поэзия // Там же. 1951. Т. 8. С. 95—137 (то же: Адрианова-Перетц В. П. Древнерусская литература и фольклор. Л., 1974. С. 38—43); Назаревский А. А. 1) О жанровой природе «Слова о полку Игореве» // Наук. зап. Київськ. держ. ун-ту ім. Т. Г. Шевченка. Київ, 1955. Т. 14, Вип. 1. С. 113—144. (Філол. збірник. № 7); 2) Еще о жанровой природе «Слова о полку Игореве» // Віснік Київськ. держ. ун-ту. 1958. № 1. Сер. філології та журналістики. Вип. 2. Літературознавство. С. 68—71; Лихачев Д. С. 1) «Слово о полку Игореве» и особенности русской средневековой литературы // Слово. Сб. — 1962. С. 305—310 (то же: Лихачев. «Слово» и культура. С. 11—25); 2) «Слово о полку Игореве» и процесс жанрообразования XI—XIII вв. // ТОДРЛ. 1972. Т. 27. С. 69—75; Робинсон А. Н. 1) «Слово о полку Игореве» и героический эпос средневековья // Вест. АН СССР. 1976. № 4. С. 104—112; 2) Литература Древней Руси в литературном процессе средневековья XI—XIII вв. М., 1980. С. 314—334; Абаев В. И. Жанровые истоки «Слова и полку Игореве» в свете сравнительного фольклора // Изв. Юго-осетин. НИИ АН ГССР. 1985. Вып. 27. С. 98—116; Боева Л. О жанре «Слова о полку Игореве» // Старобългарска литература. София, 1987. Кн. 20. С. 112—119.

Д. С. Лихачев

КОМПОЗИЦИЯ «СЛОВА». Долгое время исследователей занимала К. С. лишь в связи с попытками ответить на два вопроса. Во-первых, почему последовательность изложения в С. отличается от действительной хронологии описываемых событий. И во-вторых, не являются ли некоторые эпизоды С. фрагментами иных произведений, впоследствии включенными в текст памятника. Поэтому предпринимались попытки путем перестановок реконструировать «правильный», авторский текст С. (см. Перестановки в тексте «Слова»), а также попытки обнаружить в тексте памятника вставные эпизоды (см. История текста «Слова»).

Но, анализируя К. С., более правомерно сохранить его текст в известном нам виде и выяснить, чем обусловлена последовательность его частей, поскольку в С. отчетливо выступает лирич. начало, а содержание составляют, помимо откликов на поход Игоря, также припоминания о различных событиях, произошедших за полтора предшествующих столетия.

Отсутствие в древнерус. литературе прямых жанровых аналогий к С. делает невозможным точно определить, что в его К. принадлежит традиции, а что рождено авторской волей.

С. начинается со вступления («зачина»), в котором автор сообщает о своих колебаниях или, как иногда интерпретируют исследователи, сомнениях в выборе формы. Автор излагает свои намерения, противопоставляя их тому, в каком роде стал бы восхвалять поход Игоря его предшественник — Боян. Из этого противопоставления ясно одно: дело не только в различиях стилистич., а в существе самой темы. Если Боян «пел» славы князьям-победителям, то автору С., слагающему песнь последнему походу Игоря, необходимо придерживаться правды и петь свою песнь «по былинам сего времени». «Былины» (действительные события) не располагали к их воспеванию. Предстоит «петь» не славу походу Игоря, а, по нашим понятиям, нечто вроде плача или даже «антиславы». Это автор осознает и это подчеркивает, воспроизводя манеру Бояна и его традиц. выражения и образы, явно противопоставляя им собств. подход. Считает ли он манеру Бояна просто «устаревшей», не ясно. Прямых указаний на это нет, как не существует в литературе этой эпохи указаний на осознание писателями и читателями существования временны́х изменений в стиле («старый» — «новый»): литература, по-видимому, представлялась в те века неизменной.

Закончив вступление, автор обращается к описанию сборов Игоря в поход. Он сообщает о затмении солнца и приводит речь Игоря, ободряющего дружину: «Луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти» (С. 5); содержание ее не оправдывается в дальнейшем — автор знает, что

68

Игорь был не «потят», а полонен. Игорь предлагает дружине: «да позримъ синего Дону» (С. 5—6), и это также не сбывается. Поэтому автор снова строит предположения — как воспел бы Боян поход Игоря, если бы он был победным. Между Игорем и Всеволодом Буй Туром происходит диалог через огромное расстояние, такой же, как в дальнейшем между ханами Гзаком и Кончаком. Такие диалоги князей, находящихся на далеком расстоянии друг от друга, имеются и в летописях того времени, очевидно, подразумеваются переговоры через послов.

Всеволод в своей речи ободряет Игоря. Ни одно из победных заявлений Всеволода также не оправдывается в дальнейшем. Всеволод говорит о своих воинах: «пути имъ вѣдоми, яругы имъ знаеми» (С. 8), но оказывается, что они терпят поражение «в полѣ незнаеме», «луци у нихъ напряжени», но из Плача Ярославны мы узнаем, что солнце «имь лучи (луки) съпряже» (С. 39), у них «тули отворени», т. е. готовы к бою и, следовательно, полны стрел, а в Плаче Ярославны говорится, что солнечный зной «тули затче», заткнул колчаны рус. воинам, т. е. лишил стрел.

За описанием приготовлений к походу следует рассказ о выезде Игоря в половецкую степь. Он сопровождается зловещими знамениями. Не только солнце заступает путь Игорю, но и див кличет на верху древа, предупреждая все юж. и пограничные земли. Половцы бегут, и телеги их кричат как лебеди, а ранее упоминалось, что лебеди пели славу прежним князьям. Затем идет описание смен ночи и утра, первой удачной битвы, новых, еще более грозных предупреждений природы: с моря надвигается гроза, автор уже прямо предупреждает об ожидаемом дожде стрел, о громе великом. Половцы постепенно окружают войско Игоря.

Сама битва не описывается, есть лишь небольшой эпизод — рассказ о мужестве Всеволода. По-видимому, это как-то связано с тем, что автор прежде, при описании сбора войска в поход, особое внимание уделил именно Всеволоду. Кажущиеся беспорядочными отрывочные сведения о походе и битве отражают смятенность чувств автора и отнюдь не являются случайными. Постепенно эти отрывочные сведения начинают перемежаться с ист. припоминаниями, которые как бы обобщают происходящее в настоящем. Судьба Олега Святославича (Гориславича) — это судьба всего «Ольгова гнезда», к которому принадлежат и Игорь, и Всеволод. Разлука братьев на поле битвы — гл. личное несчастье обоих. Автор упрекает братьев за то, что они «разбудили ложь», усыпленную «отцом их» (т. е. феод. главой) Святославом Киевским, только что перед этим победившим половцев. Затем автор, после обращения к Святославу, повествует о сне, который видит Святослав в своем златоверхом тереме в Киеве «на горах». Из истолкований боярами этого сна Святослав узнает о поражении Игоря. Неясно, узнает ли Святослав об этом после поражения, во время самой битвы или же пророчески, т. е. до поражения. В конце концов это не так важно, но существенно, что в предшествующем тексте рус. войско также изображено спящим перед битвой. Оба сна как бы параллельны. Такого рода сюжетные связки пронизывают собой С. и являются важными элементами его К., как бы объединяя различные темы памятника.

Поражение Игоря, сон Святослава, отражающий это поражение, и последующий призыв Святослава ко всем рус. князьям объединиться в своем отпоре натиску степняков являются как бы кульминацией С.

69

(о границах обращения Святослава см. Злато слово). Игорь и Всеволод не только наказаны за свое своевольство, но в каком-то смысле оправданы своими страданиями. За этим следует часть, обобщающая происходящее. И опять-таки автор С. учит на примере страданий родоначальника др. ветви рус. князей Всеслава Полоцкого. Всеславичи, так же как и их противники Ярославичи, призываются к примирению. Эту часть С. объединяет признание общих страданий всей Русской земли: «О, стонати Руской земли, помянувше пръвую годину и пръвыхъ князей!». Но рознь продолжается и поныне из-за распри князей: «розно ся имъ хоботы пашутъ» (С. 37).

Затем следует часть, которую можно определить как катарсис. Игорь прощен. Автор обращается к его личной судьбе как бы через плач его жены — Ярославны. Она обращается к природе, как Святослав только что обращался к князьям. Тем самым гос. тема сменяется личной. После обращения Ярославны к природе (ее плач на гор. стене Путивля) отношение природы к Игорю резко меняется. Вместо грозных предупреждений природа заботливо помогает Игорю бежать из плена. В новой роли выступает и Боян, который произносит оправдывающие его бегство слова: «Тяжко ти головы кромѣ плечю, зло ти тѣлу кромѣ головы». Боян, появляющийся снова, как бы подчеркивает кольцевое оформление К. С. С точки зрения этой К. появление второго певца Ходыны не является необходимым. Скорее всего, это ошибочная конъектура исследователей, не посчитавшихся с К. и поэтикой памятника. Нет никаких оснований часть С., которую мы называем катарсисом, считать полностью или частично добавленной позднее: она вполне закономерно присутствует в С. Катарсис, согласно Аристотелю, делает героя способным продолжать дальнейшую борьбу. Поэтому после удачного побега Игоря из плена и его возвращения на Русь (Киев для автора — центр Руси, и поэтому совершенно закономерно, что в С. говорится о приезде Игоря именно в Киев) следует заключит. здравица всем рус. князьям, а не только участникам похода, здравица за всю борьбу, которую они и их дружины ведут и вели с врагами Руси: «Здрави, князи и дружина, побарая за христьяны на поганыя плъки!» (С. 46).

Мы неизбежно приходим к выводу, что К. С. подчинена эмоц.-лирич. требованиям и не имеет отношения к ист. или иной повествовательности, в которой соблюдалась именно хронол. последовательность описываемых событий.

Лит.: Ржига В. Ф. Композиция «Слова о полку Игореве» // Slavia. Praha, 1925. Roč. 4. Seš. 1. S. 44—62; Груньский М. Форма та композиція «Слова о полку Игоревім» // Зап. Іст.-філол. відділа Укр. АН. 1928. Кн. 18. С. 1—24; Еремин И. П. «Слово о полку Игореве» как памятник политического красноречия // Слово. Сб. — 1950. С. 93—129; Демкова Н. С. Проблемы изучения «Слова о полку Игореве» // Чтения по древнерус. литературе. Ереван, 1977. С. 82—106; Лихачев Д. С. 1) Поэтика повторяемости в «Слове о полку Игореве» // РЛ. 1983. № 4. С. 9—21; 2) Предположение о диалогическом строении «Слова о полку Игореве» // Там же. 1984. № 3. С. 130—144 (то же: Исследования «Слова». С. 9—28); 3) Катарсис в «Слове о полку Игореве» // Лихачев. «Слово» и культура. С. 249—252.

Д. С. Лихачев

МЕСТО НАПИСАНИЯ «СЛОВА». Вопрос о месте создания С. имеет два не совпадающих друг с другом аспекта: к окружению какого из князей принадлежал автор С. и уроженцем какой обл. Древней Руси он был.

Часть исследователей, ставивших перед собой этот вопрос, ограничивалась определением ориентации автора С. на черниговских или киевских князей. Так, В. Каллаш был убежден, что автор «не мог быть дружинником Игоря». «Мы думаем, — писал он, — что автор „Слова“ был именно дружинником Святослава Киевского» (Несколько догадок... С. 326—327); В. А. Келтуяла считал, что «явное пристрастие автора к Святославу заставляет прийти к предположению, что автор — киевлянин, лицо, вращавшееся в придворном киевском кругу, лицо, близкое к Святославу Киевскому» (Курс истории... С. 755), а А. И. Соболевский решительно утверждал, что большая часть текста С., до Плача Ярославны включительно, могла быть составлена «непременно в Киеве и непременно в дружине тогдашнего киевского великого князя» (К Слову... С. 184). Киевлянином считали автора С. А. И. Лященко, П. В. Владимиров, Б. А. Рыбаков и др. На основании текста С., симпатий и антипатий его автора, предполагаемых обстоятельств его создания др. исследователи, напротив, относили памятник к произведениям чернигово-северской литературы. Еще А. Галахов допускал, что «автор находился именно в дружине черниговского князя» (История... С. 55), Д. И. Багалей на основе анализа С. высказал даже предположение о существовании особой северской лит. школы. Об авторе-северянине пишет в своих работах и П. П. Охрименко.

Неразрешимость проблемы при такой постановке вопроса показал еще в работе 1950 Д. С. Лихачев. По его словам, автор С. «мог быть приближенным Игоря Святославича: он ему сочувствует. Он мог быть приближенным Святослава Киевского: он сочувствует также и ему. Он мог быть черниговцем и киевлянином» (Слово. Сб. — 1950. С. 51). Действительно, автор С. смог настолько подняться над местными

238

интересами удельных князей, настолько отразить общерус. интересы, что попытки по тексту С. определить его принадлежность к окружению одного из Ольговичей (а симпатии к этому княж. роду бесспорны) — Игоря Святославича или же Святослава Киевского — по существу бесперспективны, как спорны и гипотезы о том, где впервые — в Киеве или Новгороде-Северском прозвучало С.

В ином направлении шли разыскания ученых, стремившихся найти основания для локализации С. в его яз. Еще С. П. Обнорский предположил, что памятник создан на юге, «всего вероятнее в Северской земле» (Очерки. С. 196). Н. А. Мещерский считал, что памятник связан с Черниговской и Северской землями, на основе наблюдений над лексикой его, «в какой-то степени окрашиваемой диалектным... употреблением» (К вопросу о территориальном приурочении... С. 73). Эта точка зрения нашла новые подтверждения в разысканиях С. И. Коткова и особенно В. А. Козырева, обнаружившего много параллелей к лексике С. в брянских говорах. Охрименко, один из активнейших сторонников чернигово-северского происхождения автора С., считает аргументами в пользу этой точки зрения и «чернигово-северские симпатии» автора С., и близость С. к Летописной повести о походе Игоря по Ипат. лет., восходящей, по мнению Охрименко, к древней Чернигово-Северской летописи, и языч. элементы С., ибо, по мнению ученого, оно «могло возникнуть только в тех районах Киевской Руси, где были сильны пережитки язычества», и главное — языковые особенности С., сближающие его с северскими говорами (Проблемы места... С. 79—82).

Сторонники киевского происхождения С. в свою очередь опираются на сопоставления с лексикой Киевской летописи (см. статьи В. Ю. Франчук).

Наряду с чернигово-северской и киевской версиями существовали и иные. Мнение о белорус. происхождении С. наиболее категорично выразил Л. Кондратович, утверждавший, что С. написано «на языке белорусском неизвестным сочинителем в конце XII в.» (История польской литературы... С. 68). На параллели к С. в белорус. яз. и белорус. фольклоре обращал внимание и В. Ф. Мочульский, который в цикле своих статей привел достаточно обширную их подборку. Однако следует иметь в виду несомненную языковую близость зап. р-нов Черниговской земли к юго-вост. р-нам Полоцкого княжества, равно как и естественную общность фольклора этих сопредельных территорий, поэтому спор сторонников белорус. и черниговского происхождения автора С. теряет свою остроту.

Немало сторонников имеет и гипотеза о галицком происхождении автора С. Впервые она была выдвинута еще в прошлом столетии (О. Петрушевич, Е. Партицкий); в наше время об этом писали А. С. Орлов, А. К. Югов; на элементы говора лемков в лексике С. указывал С. Гординский, наконец, Л. Е. Махновец выдвинул гипотезу о том, что автором С. был галицкий князь Владимир Ярославич (Про автора). Орлов, опираясь на свои наблюдения над яз. и стилем Галицко-Волынской летописи, полагал, что С. написано «в стиле юго-западной Руси, по галицко-волынской манере... и даже с западными элементами в лексике». Он допускал, что «и сам поэт-творец „Слова о полку Игореве“ был выходцем из галицкой земли, сопутствовавшим Ярославне ко двору ее мужа» (Слово. С. 204).

239

Особняком стоит мнение В. М. Михайлова, считающего автором С. псковича Домида. Что же касается новгородских элементов в С., о которых писали Ив. М. Кудрявцев и Лихачев, то они указывают на круг источников автора, а не на его происхождение или место, где С. было создано.

Один из последних обзоров различных суждений по рассматриваемому вопросу принадлежит В. И. Тищенко. См. также Автор «Слова».

Лит.: Людвиг Кондратович (Владислав Сырокомля). История польской литературы от начала ее до настоящего времени / Пер. с польск. О. Кузьминского. М., 1860. С. 68—70; Галахов А. История русской словесности древней и новой. 2-е изд. М.; СПб., 1880. Т. 1. С. 294—300; Партицькій О. Хто був автором Слова о полку Ігоревім // Зоря (Львов). 1883. № 4; Петрушевич А. С. Слово о полку Игоревѣ. Львов, 1887. С. 31—32; Багалей Д. И. Слово о полку Игореве, как литературный памятник Северской земли // ЧИОНЛ. 1882. Кн. 2. С. 160 [отклики Н. П. Дашкевича и В. Н. Малинина // Там же. С. 160—162]; Владимиров П. В. Древняя русская литература Киевского периода XI—XIII веков. Киев, 1900. С. 305; Каллаш В. В. Несколько догадок и соображений по поводу «Слова о полку Игореве» // Юбилейный сб. в честь В. Ф. Миллера. М., 1900. С. 326—327; Адрианов С. А. К вопросу о происхождении Слова о полку Игореве // Отчеты о заседаниях ОЛДП в 1902—1903 гг. СПб., 1904. С. 13—14; Келтуяла В. А. Курс истории русской литературы. СПб., 1913. Ч. 1, кн. 1. С. 755—756; Орлов А. С. 1) Слово о полку Игореве. М., 1923. С. 28—31; 2) Слово. С. 193—205; Лященко А. И. Этюды о «Слове о полку Игореве» // ИОРЯС. 1926. Т. 31. С. 146—147; Мачульскі В. Да пытаньня аб беларускім элеменце у «Слове аб палку Ігаравым» // Зап. аддз. гуманітарных навук. Кн. 9. Працы класа філалогіі. Мінск, 1929. Т. 2. С. 96—116; Соболевский А. И. К Слову о полку Игореве // ИпоРЯС. 1929. Т. 2, вып. 1. С. 183—184; Югов А. Историческое разыскание об авторе «Слова о полку Игореве» // Югов. Слово — 1945. С. 171—179 (то же: Югов. Слово — 1975. С. 205—213); Обнорский. Очерки. С. 196; Мещерский Н. А. К вопросу о территориальном приурочении первоначального текста «Слова о полку Игореве» по данным лексики // Учен. зап. Карел. пед. ин-та. Петрозаводск, 1956. Т. 3, вып. 1. Сер. ист.-филол. наук. С. 64—88; Котков С. И. Заметки к тексту «Слова о полку Игореве». М., 1958; Гординський Св. Слово о полку Игореві і українська народна поезія: Вибрані проблеми. Вінніпег, 1963. С. 39—40; Рыбаков Б. А. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1972. С. 484—515; Козырев В. А. 1) Словарные параллели к лексике «Слова о полку Игореве» в современных брянских и других народных говорах // Брянские говоры: Сб. науч. статей. Л., 1975. Вып. 3. С. 56—148; 2) Словарный состав «Слова о полку Игореве» и лексика современных русских народных говоров // ТОДРЛ. 1976. Т. 31. С. 93—103; Франчук В. Ю. 1) Мог ли Петр Бориславич создать «Слово о полку Игореве»? (Наблюдения над языком «Слова» и Ипатьевской летописи) // Там же. С. 77—92; 2) Киевская летопись: Состав и источники в лингвистическом освещении. Киев, 1986. С. 88—104; Тищенко В. И. Когда, кем и где было написано «Слово о полку Игореве»? // Методика преподавания рус. яз. и литературы. Киев, 1982. Вып. 15. С. 73—83; Охрименко П. П. Проблемы места возникновения «Слова о полку Игореве» и социальной принадлежности его автора // Вопр. рус. литературы. Львов, 1985. Вып. 2(46). С. 79—85; Проблеми хронології [тез. докл. С. С. Воинова, Л. М. Дмитриенко, М. О. Лазарко].

О. В. Творогов

ПЕРЕВОДЫ «СЛОВА» НА СОВРЕМЕННЫЙ РУССКИЙ ЯЗЫК. Существует несколько десятков П. и переложений С. на совр. рус. яз. Они могут быть условно разделены на три большие группы: прозаич. П., ритмизов. П., стремящиеся возможно точно следовать оригиналу, и поэтич. переложения, в той или иной степени от оригинала отступающие и предлагающие как бы новое прочтение памятника и чаще всего придающие С. совершенно не свойственный ему поэтич. облик.

Первые прозаич. П. были осуществлены издателями С. (П. в бумагах А. Ф. Малиновского, Екатерины II и П. Первого издания) или в близких к ним лит. кругах (см. П., сохранившиеся в архивах Белосельских-Белозерских и Воронцова; эти П. изданы в кн.: Дмитриев Л. А. История первого издания «Слова о полку Игореве»: Материалы и исследование. М.; Л., 1960. С. 315—325, 337—350, 352—357). Для всех назв. П. характерно стремление к точности, и встречающиеся в них отклонения от оригинала свидетельствуют лишь о непонимании текста.

Не удовлетворенный П. 1800, свою интерпретацию текста С. предложил А. С. Шишков (1805), сочетавший собственно П. древнерус. текста с элементами науч. П.-осмысления. Его труд побудил к созданию новых прозаич. П.: В. В. Капниста (1809, опубликован в 1950 Д. С. Бабкиным), Я. О. Пожарского (1819) и Н. Ф. Грамматина (1823). Переводчики нередко спорят с Шишковым в своих комм., следовательно, прозаич. П. рассматриваются ими как прежде всего науч. интерпретация текста, призв. точно передать смысл отд. слов, речений и поэтич. образов. В последующие десятилетия появляются научно основательные прозаич. П. М. А. Максимовича (1837) и Д. Н. Дубенского (1844). Наряду с ними публикуются и прозаич. П., не имеющие ни науч., ни

77

худ. значения, они всего лишь пересказывали С. на совр. яз. Таковы П. С. П. Кораблева (1856), анонимный П. 1867, П. А. Погоского (1867) и др. (сведения о них см. в статье Издания «Слова»). Более высокого уровня П. Я. Малашева (1871) и Е. И. Де-Витте (1889). На рубеже XIX—XX вв. появляется множество П. С. в изд. для учащихся (см. Издания «Слова» для учащихся гимназий и школ), не имевших науч. значения и ориентировавшихся в основном на прозаич. П. Максимовича. К тому же типу относится и П. С. К. Шамбинаго, опубл. в 1912 и выдержавший 5 изд., однако его автор — филолог, доцент Моск. ун-та — предпринял попытку науч. осмысления текста С. На учащихся же рассчитан малоудачный П. (с элементами объяснит. п.), осуществл. В. А. Келтуяла (1928).

П. А. С. Орлова, опубл. в 1923, открывает ряд прозаич. П., выполненных учеными-медиевистами. Это П. В. Ф. Ржиги и Шамбинаго (1934), Н. К. Гудзия (1934), новые изд. П. Орлова (1938 и 1946), П. Д. С. Лихачева (1949), И. П. Еремина (1957), Ф. М. Головенченко (1963), совм. П. Л. А. Дмитриева, Лихачева и О. В. Творогова (1967), П. Дмитриева (1975), Творогова (1980, новая ред. — 1985), Н. А. Мещерского (1985). Начиная с 1950 неоднократно переиздавался объяснит. п. С., осуществл. Лихачевым. В отличие от объяснит. п. уч. изд. XIX — нач. XX в., П. Лихачева является научным, позволяющим более полно, чем обычный прозаич. П., раскрыть содержание С. и худ. смысл его текста.

Прозаич. П. на совр. рус. яз. принадлежат и заруб. славистам С. Н. Плаутину и Р. О. Якобсону.

Вопрос о ритмич. природе С., поставл. еще первыми издателями, назвавшими памятник «Ироическая песнь», оживленно обсуждался филологами, начиная с А. Х. Востокова (см. Ритмика «Слова»). Поэтому совершенно естественно, что наибольшее распространение получили П., создатели которых стремились сочетать смысловую адекватность оригиналу с реконструкцией или имитацией его ритмики (изредка прибегая к не свойственным древнерус. оригиналу ритмич. структурам — былинному стиху или гекзаметру). Перечень поэтич. П. (не переложений, о которых далее) открывает П. В. А. Жуковского (1817—19). За ним последовали П. А. Ф. Вельтмана (1833), М. А. Деларю (1839), Л. Мея (1850), Г. П. Павского (до 1863), А. Н. Майкова (1868), Н. Алябьева (1873), Н. Павлова (Бицына) (1874), неизвестного переводчика, скрывшегося под псевд. Словесник (1879), Н. И. Маньковского (1915), С. Козленицкой (1916), Г. Шторма (1926), К. Д. Бальмонта (1930), С. Шервинского (1934), С. Басова-Верхоянцева, И. Горнового, В. Зуккау-Невского, А. А. Кайева, А. И. Никифорова, И. Новикова (все — 1938), Д. Н. Семеновского (1939), В. Саянова (отрывки в его кн. «Сказание о Мамаевом побоище». Л., 1939), В. И. Стеллецкого (1944), А. К. Югова (1945), Лихачева (ритмич. П. 1950), А. Скрипова (1952), Л. И. Тимофеева (1953), С. В. Ботвинника (1957), Е. Бируковой (1961), А. Степанова (1961), А. Анисимовой (1963), А. Чернова (1979), И. Шкляревского (1980), В. Медведева (1982), Ю. Бариева (1984), И. Кобзева (1985), А. Комлева (1985), Н. М. Гутгарца (1991) и В. Гончарова (1992), сведения о которых см. в статье Издания «Слова», и Е. Лукина, опубл. в газ. «С.-Петерб. ведомости» (1993. 3 окт. С. 5).

78

С известной долей условности можно выделить переложения С., авторы которых позволяют себе те или иные отклонения от оригинала: Это может быть использование совр. стихотв. размеров, те или иные добавления сюжетных деталей, ориентация образной системы С. на совр. переводчику поэтич. штампы и т. д. В зависимости от таланта и худ. чутья переводчика переложения могут стать подлинными шедеврами (как, напр., переложения Н. А. Заболоцкого или Н. Рыленкова) или опуститься на уровень откровенного дилетантизма (как П. нач. XX в.). С теми или иными оговорками к переложениям С. можно отнести соч. И. Сирякова (1803), А. Палицына (1807), Н. Язвицкого (1812), И. Левитского (1813), Н. Грамматика (1821), Д. Струйского (1827), Д. Минаева (1846), Н. Гербеля (1854), А. Скульского (1876), Д. Бохана (1897), Г. О. Вольского (1908), А. А. Кичеева (1911), Н. Г. Гейнрихсена (до 1913), Н. Бибикова (1913), П. Соболева (1914), М. А. Тарловского (1938), Заболоцкого (1946), Рыленкова (1963), А. Домнина (1971), Г. Карпунина (1983), В. Панова (1983) и др.

П. Плача Ярославны рассмотрены в посвящ. этому фрагменту С. статье.

Лит.: Шамбинаго С. Художественные переложения «Слова» // Слово — 1934. С. 199—227; Скосырев П. Художественные переводы и переложения «Слова о полку Игореве» // Слово — 1938. С. 50—78; Панышева Ю. В. «Слово о полку Игореве» в русской и украинской поэзии XIX—XX веков // Учен. зап. ЛГУ. № 47. Л., 1939. Сер. филол. наук. Вып. 4. С. 304—319; Еремин И. П. «Слово о полку Игореве» в русской, украинской и белорусской поэзии // Там же. № 90. Л., 1948. Сер. филол. наук. Вып. 13. С. 35—59; Виноградова В. Л. «Слово о полку Игореве» в переводах Г. Шторма, С. Шервинского, И. Новикова и А. Югова // Слово. Сб. — 1950. С. 417—449; Виноградова В. Л., Дмитриев Л. А. «Слово о полку Игореве» — величайший памятник мировой культуры // Слово — 1952. С. 5—49; Дмитриев Л. А. 1) «Слово о полку Игореве» и русская литература // Слово — 1967. С. 69—92; 2) Литературная судьба «Слова о полку Игореве» // Слово — 1985. С. 49—72; 3) «Слово о полку Игореве» и русская художественная культура // Слово — 19861. С. 105—121; 4) «Слово о полку Игореве» в русской литературе XIX—XX веков // Слово — 1990. С. 93—106; Дмитриев Л. А., Михайлов А. И. «Слово о полку Игореве» в русской советской поэзии // РЛ. 1985. № 3. С. 16—30; Сазонова Л. И. 1) «Слово о полку Игореве» в русской поэзии XX в. // Поэзия: Альм. М., 1985. № 42. С. 57—69 (то же: Собеседник: Лит.-критич. ежегодник. М., 1986. Вып. 7. С. 104—122); 2) «Слово о полку Игореве» в русской поэзии XX века // Слово — 19861. С. 462—481.

О. В. Творогов

ПЕРЕСТАНОВКИ В ТЕКСТЕ «СЛОВА». Исследователи предполагают, что в процессе переписки С. древнерус. книжниками отд. фрагменты его текста могли попасть не на свое место. Необходимость внесения П. в дошедший до нас текст С. для восстановления его первонач. вида признается большинством исследователей лишь в двух случаях.

1. В Перв. изд. читается: «То же звонъ слыша давный великый Ярославь сынъ Всеволожь, а Владиміръ по вся утра уши закладаше въ Черниговѣ» (С. 15). Издатели поняли, что речь идет о князе Ярославе Всеволодовиче, не заметив той странности, что он упоминается рядом с Владимиром Мономахом, княжившим задолго до него. Поэтому уже Н. Ф. Грамматин и М. А. Максимович предложили П.: «а Владиміръ, сынъ Всеволожь». Но большинство последующих комментаторов приняло менее радикальную П. П. Г. Буткова:

79

«а сынъ Всеволожь Владимиръ» (Нечто к Слову... С. 47—48). О иных поправках в этом чтении см. в статье Ярослав Владимирович, сын Владимира Святославича.

2. Др. П. предложена во фразе «Темно бо бѣ въ г̃ день: два солнца помѣркоста, оба багряная стлъпа погасоста и съ нима молодая мѣсяца, Олегъ и Святъславъ, тъмою ся поволокоста. На рѣцѣ на Каялѣ тьма свѣтъ покрыла: по Руской земли прострошася половци, аки пардуже гнѣздо, и въ морѣ погрузиста, и великое буйство подасть хинови» (С. 25). Первым обратил внимание на несообразность этого текста Максимович, предложивший перенести слова «и въ морѣ погрузиста, и великое буйство подасть хинови» и читать их после слова «поволокоста», что удовлетворяло по смыслу (не половци, а потерпевшие поражение князья погрузились в море и дали повод для радости «хинове») и обосновывалось грамматически (форма двойств. ч. глагола «погрузиста»). Это чтение было принято в большинстве изд.

Р. О. Якобсон предложил перенести только слова «и въ морѣ погрузиста» и поставить их после слова «погасоста». Обосновывая правомерность этой поправки, О. В. Творогов указал, что при прежнем варианте исправления оказывалось, что повод для «буйства» подало именно поражение молодых княжичей, тогда как теперь именно старшие князья «погасли и погрузились в море», младшие — «тьмой поволоклись», а буйство подали хинове растекшиеся по Русской земле половецкие отряды (см.: Слово — 1967. С. 501). Текст с этой П. приобретает следующий вид: «Темно бо бѣ въ г̃ день: два солнца помѣркоста, оба багряная стлъпа погасоста, и въ морѣ погрузиста, и съ нима молодая мѣсяца, Олегъ и Святъславъ, тъмою ся поволокоста. На рѣцѣ на Каялѣ тьма свѣтъ покрыла: по Руской земли прострошася половци, аки пардуже гнѣздо, и великое буйство подасть хинови».

Много споров вызывает гипотеза, согласно которой необходимо переставить фрагмент «Тогда Игорь възрѣ на свѣтлое солнце... испити шеломомь Дону», поместив его после слов «ищучи себе чти, а князю — славѣ» (С. 5—6 и 8). Без каких-либо пояснений осуществил эту П. Е. Партицкий (Слово о полку Игоревом. Львів, 1884. С. 12). С обоснованием ее необходимости выступил В. А. Яковлев. Он писал, что «посредством такой перестановки восстанавливается... последовательность изложения и единство вступления» (Слово о полку Игореве. С. IX). Впоследствии ту же П. предложил и А. И. Соболевский (на Яковлева не ссылавшийся), который обосновал ее не только логикой повествования, но и палеографически, рассчитав, что переставл. текст мог занять лист с оборотом, при условии, что дефектный список был написан крупным уставом в книге небольшого формата. Эту П. поддержал затем П. Л. Маштаков. В. Н. Перетц, приняв П., предложил др. возможность кодикологич. обоснования: выпавший лист был написан тем же типом письма (некрупным полууставом), что и Кирилло-Белозерский сб. XV в. (№ 9/1086) из собр. ГПБ. Н. К. Гудзий обратил внимание на то, что в пользу П. говорит не только логика повествования, но и то, что в этом случае время солнечного затмения придется на тот же этап похода, на который указывают и летописи: оно застает Игоря уже в пути. Кроме того, Гудзий напоминает о важном наблюдении, сделанном В. П. Адриановой-Перетц, — гипотеза Соболевского подтверждается «Задонщиной»: судя по тексту, ее

80

составитель обращался к такому тексту С., который «содержал тот логический порядок эпизодов, который был затем нарушен при дальнейшем бытовании рукописи», и, следовательно, в кон. XIV в. С. «было известно еще без нарушения плана изложения» («Задонщина». С. 218). Таким образом, в пользу П. можно выдвинуть по крайней мере четыре аргумента: устранение двойного упоминания затмения, соответствие времени затмения той хронологии похода, о которой сообщает летопись, наличие текстуальной связи (после слов «наведе свои храбрые плъкы» будет следовать: «О Бояне, соловію стараго времени! Абы ты сіа плъкы ущекоталъ...»), и наконец, совпадение текста С. с произведенной П. и текста «Задонщины». На этом основании П. приняли в своих изд. Перетц (1926), Гудзий (1955), И. П. Еремин (1957), Творогов (1980).

Но допустимость такой П. вызвала и критич. замечания. Против нее возражали А. Брюкнер, В. И. Стеллецкий, Б. И. Яценко. Последний представил наиболее развернутые возражения. Он указал, во-первых, на то, что «Задонщина» не может использоваться как аргумент, поскольку ее текст будто бы противоречит аргументам в пользу П. Во-вторых, Яценко отрицает важность смысловой связи между словами «наведе своя храбрыя плъкы» и «абы ты сіа плъкы ущекоталъ», указывая, напротив, что упоминание Дона в запеве Бояна («галици стады бѣжать къ Дону Великому») уместнее после упоминания Дона как цели похода («испити шеломомь Дону»). В-третьих, исследователь обращает внимание на последовательность событий: встречи Игоря со Всеволодом и затмения. При П. встреча предшествует затмению, тогда как в летописи затмение застало Игоря до встречи со Всеволодом на Осколе. Однако в первом своем возражении Яценко допустил неточность: в «Задонщине» есть параллели, как противоречащие П. (призыв «испить Дону» раньше описания доблести воинов), так и подтверждающие ее возможность (на что указала Адрианова-Перетц и чего не отметил Яценко): за словами «уставивша себе храбрыа плъкы в Руськой земли» следует обращение к жаворонку: «возлети под синии небеса... воспой славу... Ци буря соколы занесет из земли Золѣския в поле половецкое» (цитируется реконструкция Адриановой-Перетц); ср. в С. (с П.): «наведе своя храбрыя плъкы на землю половѣцькую за землю Руськую» и далее: «О Бояне, соловію стараго времени! ... летая умомъ под облакы. Пѣти было пѣсь Игореви... Не буря соколы занесе чресъ поля широкая...». Поэтому можно говорить в лучшем случае, что «Задонщина» не противоречит П. Второе возражение не представляется существенным, поскольку связь приведенных Яценко упоминаний Дона не столь очевидна, как упоминание «сиих полков». Третье возражение самое основательное: оно нейтрализует довод сторонников П. о большем соответствии исправленного текста реальной последовательности событий. В последних изд. С. П. не применяется.

Меньшую известность приобрели др. П. Так, исходя из смысловой и грамматич. неясности фразы «Спала князю умь похоти, и жалость ему знаменіе заступи искусити Дону Великаго» (С. 6), в которой слова «искусити Дону Великаго» оторваны от управляющего ими слова «жалость», Грамматин и Максимович предложили перенести слова «искусити Дону Великаго» и поставить их после слова «похоти». Но эта П. поддержки не получила.

81

Сам Максимович в изд. 1857 отказался от предпринятой им же (в изд. 1837) П. фрагмента «Рекъ Боянъ и ходы на ... Руской земли безъ Игоря» после слов «суда Божіа не минути».

Некоторые исследователи, исходя из своих представлений об истории текста С., предлагали существ. изменения композиции памятника. Д. И. Прозоровский в своей реконструкции С. (Новый опыт объяснительного изложения Слова о полку Игореве. СПб., 1882) предложил множество П. на том основании, что, по его мнению, изложение должно было соответствовать хронол. последовательности самих событий. Л. А. Творогов и Б. А. Рыбаков (как ранее — А. А. Потебня) считали, что текст С. подвергся последующим изменениям по чисто механич. причинам. Исходным для них представляется допущение Соболевского и его сторонников, согласно которому оторвавшийся лист в ветхом экз. С. попал не на свое место и в этой ошибочной последовательности был переписан.

Согласно реконструкции Л. А. Творогова, текст памятника первоначально имел такую последовательность: «Не лѣпо ли ны бяшетъ... на землю Половѣцькую за землю Руськую», «О Бояне, соловію стараго времени! ... а князю славѣ»; «Тогда Игорь възрѣ на свѣтлое солнце... были плъци Олговы, Ольга Святьславличя», «А сицей рати не слышано ... а древо с тугою къ земли преклонилось», «Темно бо бѣ въ 3 день ... А мы уже, дружина, жадни веселія», «Уже бо, братіе, невеселая година въстала... А Игорева храбраго плъку не крѣсити», «Тіи бо два храбрая Святъславлича... а веселіе пониче», «За нимъ кликну Карна ... по бѣлѣ отъ двора», «На Дунаи Ярославнынъ гласъ... тугою имъ тули затче», «А Святъславъ мутенъ сонъ видѣ... Въ путины желѣзны», «Тогда великій Святславъ изрони злато слово ... прадѣднюю славу», «А чи диво ся, братіе, стару помолодѣти ... Загородите полю ворота своими острыми стрѣлами за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святъславлича», «Тъй бо Олегъ мечемъ крамолу коваше... хотять полетѣти на уедіе», «Уже бо Сула не течетъ... копія поютъ», «Прысну море полунощи... княземъ слава, а дружинѣ! Аминь». Обоснования П. у Л. А. Творогова отсутствуют, а причиной порчи текста, как можно судить из его брошюры «Слово о полку Игореве» (Новосибирск, 1942), являются ошибки писца при переписке дефектного списка С. (см. История текста «Слова»).

Весьма радикальны П., предлож. Рыбаковым в работе 1971 («Слово» и его современники) и вновь рассмотр. и аргументир. в статье «Перепутанные страницы». В книге «Петр Бориславич» (см. с. 142—143) исследователь внес новые коррективы в свою реконструкцию, и она приобрела следующий вид (указывается нумерация строк С., которую Рыбаков заимствовал из кн.: Стеллецкий — 1965):

«Не лѣпо ли ны бяшетъ, братіе... за землю Русьскую» (1—26), далее, по гипотезе Рыбакова, должен был следовать фрагмент, дошедший до нас в составе «Слова о погибели Русской земли»: «Отселѣ до Угоръ и до Ляховъ ... бортничаху на князя Великого Володимера»; затем продолжается текст С.: «Ярославли и все внуци Всеславли ... отъ земли Половецкыи!» (359—367), «Усобица княземъ на поганыя погыбе ... на землю Рускую» (195—199); «На седьмомъ вѣцѣ Трояни ... суда Божіа не минути» (368—392); «Были вѣчи Трояни ... хотять полетѣти на уедіе» (141—163); «А князи сами на себе крамолу коваху ... по бѣлѣ отъ двора» (214—216); «То было въ ты рати ...

82

не слышано!» (164—165); «О, стонати Руской земли ... копіа поютъ» (393—397).

Все перечисл. фрагменты (от слов «Ярославли и все внуци Всеславли...»), по мнению Рыбакова, составляют «старые словеса» о «трудных повестях» (см.: Петр Бориславич. С. 287), которые, вопреки предшествующему варианту реконструкции, он и посчитал необходимым перенести в начало текста С. Далее продолжается текст С., повествующий уже о событиях Игорева похода: «О Бояне, соловію стараго времени! ... ищучи себе чти, а князю — славѣ» (42—72); «Тогда Игорь възрѣ на свѣтлое солнце ... а любо испити шеломомь Дону» (27—41); «Тогда въступи Игорь князь ... красныя Глѣбовны, свычая и обычая!» (73—140); «Съ зараніа до вечера ... а древо с тугою къ земли преклонилось» (166—188); «Темно бо бѣ въ г̃ день ... А мы уже, дружина, жадни веселія» (253—267) (с П. внутри фрагмента); «Уже бо, братіе, не веселая година въстала... убуди жирня времена» (189—194); «О! далече заиде соколъ ... печаль жирна тече средь земли Рускыи» (200—213); «Тіи бо два храбрая Святъславлича... а самаю опустоша въ путины желѣзны» (217—252); «Нъ уже, княже, Игорю утрпѣ солнцю свѣтъ... Олговичи, храбрыи князи, доспѣли на брань» (333—338); «Тогда великій Святславъ изрони ... моей сребреней сѣдинѣ!» (268—277); «Нъ рекосте: Мужаимѣся сами... туга и тоска сыну Глѣбову» (285—295); «А уже не вижду власти... звонячи въ прадѣднюю славу» (278—284); «Великый княже Всеволоде! ... подъ тыи мечи харалужныи» (296—332); «Инъгварь и Всеволодъ и вси три Мстиславичи... трубы трубятъ городеньскии» (339—358); «На Дунаи Ярославнынъ гласъ слышитъ ... Княземъ слава а дружинѣ! Аминь!» (398—504). Таким образом, текст разбит на 22 фрагмента, которые предлагается переставить в иной последовательности: 1, 19, 9, 20, 5, 11, 6, 21, 3, 2, 4, 7, 13, 8 и т. д.

Возможность подобных П. (в варианте 1985) пытается обосновать с кодикологич. точки зрения Л. П. Жуковская: по ее мнению, все перемещаемые фрагменты содержат текст по числу печатных знаков, кратный условному (выведенному Соболевским) объему одного листа в рукописи. Жуковская предлагает также схему перемещений листов, происходивших, как она полагает, в три приема (О редакциях... С. 70—79). Однако исследовательница признает, что объяснить перемещения небольших фрагментов текста, умещавшихся на площади, меньшей, чем одна сторона листа, оказывается весьма затруднительным. В целом же, как представляется, многократная перекомпоновка листов, на которых всякий раз укладывались цельные фрагменты текста, без переносов слов и разрывов фраз, — явление совершенно исключительное и весьма маловероятное.

Последняя по времени реконструкция текста С. принадлежит С. П. Пушику: в своем переводе он предлагает такую последовательность фрагментов С. (указываются строки древнерус. текста по тому же изд. Стеллецкого): «Чи не ліпше було б нам... вони ж самії князьям славу рокотали!» (1—20); «О Бояне, соловію часу давнього! ... шукаючи собі честі, а князю — слави» (42—72); «Почнем же, браття, повість ... за землю Руськую» (21—26); «Тоді вступив Ігорь-князь в золоте стремено... лисиці брешуть на черленії щити» (73—89); «Тоді Ігор глянув на світлеє сонце ... любо напитися шоломом Дону!» (27—41); «О Руська земле! Уже за шоломами

83

ти! ... хотіли летіти на здобич» (90—163); «На сьомій січі Трояні... кари Божої не минути!» (368—392); «То було в ті битви... а древо з тугою до землі нахилилося» (164—188); «Темно було третього дня... тьмою заволоклися» (253—255); «На ріці на Каялі тьма ... кинеться Див на землю» (258—262); «і в море опуститься ... подасть хинові» (256—257); «Це ж бо гадськії краснії діви... А ми уже, дружино, лакомі веселості!» (263—267); «Уже-бо, браття, невесела година ... опутали в пута залізні» (189—252); «Тоді великий Святослав зронив золоте слово ... від землі Половецької!» (268—367); «О, стогнати Руській землі... Князям — слава. А дружині? Аминь» (393—504). Таким образом, канонич. текст С. разбит Пушиком на 15 фрагментов, которые следуют в ином порядке, а именно: 1, 4, 2, 5, 3, 6, 14, 7, 9, 11, 10, 12, 8, 13, 15.

Самым сложным в обосновании многочисл. П. в тексте С. остается обязанность исследователя убедительно объяснить, каким образом первичный, по его мнению, текст памятника смог преобразоваться в текст нынешний, т. е. дошедший до нас в Мусин-Пушкинском списке, причем эти изменения структуры текста должны объясняться не столько редакционными преобразованиями (такая мотивация, как правило, отсутствует), а именно историей списков С., т. е. причинами кодикологическими. Обоснования же такого рода становятся все менее убедительными по мере возрастания числа предлагаемых П.

Лит.: Бутков П. Г. Нечто к Слову о полку Игоря // ВЕ. 1821. Ч. 120, № 21. С. 47—48; Яковлев В. А. Слово о полку Игореве. СПб., 1891; Соболевский А. И. Материалы и заметки по древнерусской литературе. XVIII. К Слову о полку Игореве // ИОРЯС. 1916. Т. 21, кн. 2. С. 210—213; Маштаков А. Л. К тексту «Слова о полку Игореве» // Там же. 1918. Т. 23, кн. 2. С. 74—76; Перетц. Слово. С. 39—40; Творогов Л. А. Примерный облик первоначального чтения текста «Слова о полку Игореве». Новосибирск, 1944; Адрианова-Перетц В. П. Задонщина: (Опыт реконструкции авторского текста) // ТОДРЛ. 1948. Т. 6. С. 217—218; La Geste. Р. 87—88; Гудзий Н. К. 1) О перестановке в начале текста «Слова о полку Игореве» // Слово. Сб. — 1950. С. 249—254; 2) Еще раз о перестановке в начале текста «Слова о полку Игореве» // ТОДРЛ. 1956. Т. 12. С. 35—41; Стеллецкий В. И. К вопросу о перестановке в начале текста «Слова о полку Игореве» // Там же. 1955. Т. 11. С. 48—58; Творогов О. В. Примечания // Слово — 1967. С. 473—474, 501; Рыбаков Б. А. 1) «Слово» и его современники. С. 35—52; 2) Перепутанные страницы: О первоначальной конструкции «Слова о полку Игореве» // Слово. Сб. — 1985. С. 25—67; 3) Петр Бориславич: Поиск автора «Слова о полку Игореве». М., 1991. С. 6—7, 22—154; Яценко Б. И. Солнечное затмение в «Слове о полку Игореве» // ТОДРЛ. 1976. Т. 31. С. 118—120; Жуковская Л. П. О редакциях, издании 1800 г. и датировке списка «Слова о полку Игореве» // Слово. Сб. — 1985. С. 68—79; Пушик Степан. Луни. Поезії. Київ, 1988. С. 144—177.

О. В. Творогов

«ТЕМНЫЕ МЕСТА» В «СЛОВЕ». Т. М. принято называть чтения, неясные по смыслу или содержанию, явные нарушения грамматич.

107

норм древнерус. яз. (неверные флексии, отсутствие согласования и т. д.). Т. М. могли возникать в процессе воспроизведения текста древнерус. переписчиками и в новое время — в результате неверного прочтения текста издателями или как следствие типогр. опечаток.

Эта последняя группа Т. М. выявляется и исправляется легче всего, так как текст Перв. изд. может быть сопоставлен с текстом сделанной ранее Екатерининской копии (об опечатках Перв. изд. см.: Творогов О. В. К вопросу о датировке Мусин-Пушкинского сборника со «Словом о полку Игореве» // ТОДРЛ. 1976. Т. 31. С. 149—150). Сложнее установить причину возникновения Т. М. в тех случаях, когда перед нами ошибочное прочтение, совпадающее в изд. и Екатерининской копии: в этом случае допустимо признать как ошибку, восходящую к оригиналу, так и ошибочное прочтение древнерус. текста издателями (таковы, напр., чтения «къ мѣти» вм. «къмѣти», «въступилъ дѣвою» вм. «вступила дѣвою», «одѣвахъте» вм. «одѣвахуть»; возможно пропущено или не замечено издателями выносное с(я) в в словах «убуди» (вм. «убудися») и «прѣклонило» (вм. «прѣклонилося») и т. д.). Ошибками древнерус. писца являются, возможно, чтения «тѣлѣгы», «отступиша», «кроваты», «мужаимѣся» и др.

В ряде случаев порча текста несомненна, но исходное чтение остается неясным и предлож. комментаторами исправления остаются всего лишь гипотезами, зачастую разделяемыми не всеми исследователями. Таковы попытки прочтения и истолкования чтений «спала князю умь похоти», «свистъ звѣринъ въ стазби», «кая раны дорога», «и схоти ю на кровать», «бѣша дебрь Кисаню и не сошлю къ синему морю», «рекъ Боянъ и ходы на Святъславля пѣстворца» и др. Особую группу Т. М. составляют чтения, грамматич. структура которых ясна, но споры вызывает смысловая интерпретация (напр.: «помняшеть бо, рѣчь, първыхъ временъ усобіцѣ»; «давный великый Ярославь, сынъ Всеволожь»; «живыми шереширы стрѣляти»; «клюками подпръся о кони»; «пожръши чужи ручьи и стругы ростре на кусту» и др.). Наконец, к Т. М. можно отнести отд. лексемы С., значение которых не ясно: глагол «въсрожити», слово «ухо» в контексте «уши закладаше», «харалуг» и производные от него, обозначение черниговских былей — «могуты», «ольберы», «шельбиры» и т. д. (см. Гапаксы «Слова»).

Первые издатели, видимо, принципиально отказались от исправления Т. М. и описок: они сохранили, напр., такие чтения, как «Ярослову», «повелѣя», «одѣвахъте», «опустоша» и др., а толкование неясных чтений передали переводу, в котором встречается ряд неудачных осмыслений древнерус. оригинала («мои курчане в цель стрелять знающи», «ревут звери стадами», «прошли съезды Трояновы», «вел Святополк войска отца своего сквозь венгерскую конницу», «Князь Всеслав... сам по ночам как волк рыскал из Киева до Курска и до Тмуторокани» и т. д.).

Попытки исправления текста для лучшего понимания Т. М. начались уже с Н. Ф. Грамматина, П. Г. Буткова, М. А. Максимовича и др. издателей и исследователей С. перв. пол. XIX в. Ими нередко применялся методологически недопустимый прием исправления «по смыслу», даже в тех случаях, когда между прежним и новым исправл. чтением не было какого-либо сходства. Так, Грамматин вм. «съ тоя же Каялы Святоплъкь» предлагал читать «съ тоя же Каялы

108

Ярополкъ», вм. «разшибе славу Ярославу» — «разшибе славу Изяславу». Бутков предлагал в чтении «великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше» заменить «Хръсови» на «Днѣпрови». Максимович читал вм. «умомъ» — «орломъ», вм. «подобію» — «по лозию» и т. д. Др. несовершенным приемом интерпретации Т. М. являлись произвольные этимологии, зачастую основывавшиеся на некритич. сопоставлении с инослав. лексикой, чаще всего — польской, в результате которых появлялись совершенно произвольные толкования: так, Я. О. Пожарский толковал «шереширы» как «род меча, шпаги», «милыя хоти» как «доброю волю», Грамматин сближал слова «жемчуг» и «женщина», Бутков переводил «стрикусы» как «стремительный стреломет», «стружие» как «литавры» и т. д.

Однако проводившиеся уже начиная с К. Ф. Калайдовича, Грамматина и Д. Н. Дубенского сопоставления яз. С. с яз. памятников древнерус. письменности подсказали др., впоследствии возобладавший методологич. прием — обосновывать предлагаемые толкования аналогиями, извлеченными из реально существующих текстов, опираться на контексты, а не оперировать вырванными из смысловых и грамматич. связей словоформами. Выдвигается также требование, чтобы в предложенном конъектурном прочтении все его элементы находились между собой в соотношениях, удовлетворяющих нормам древнерус. грамматики, т. е. чтобы смысл фразы вытекал из ее грамматич. структуры. Строже стали относиться исследователи и к буквенным поправкам, стремясь обосновать возможность того или иного прочтения палеогр. соображениями. Эта методика получила наибольшее развитие в работах И. И. Козловского, М. В. Щепкиной, И. Д. Тиунова, Л. А. Булаховского и др. ученых. Попытки выявить новый смысл в лексике и фразеологии С. привели исследователей к необходимости всемерно расширять сопоставит. материал, вводить в комм. текстовые параллели и смысловые аналогии из широкого круга памятников древнерус. литературы, фольклора, из диалектол. материалов. В этом направлении было много сделано Е. В. Барсовым, В. Н. Перетцем, В. П. Адриановой-Перетц, Н. А. Мещерским, В. А. Козыревым и др. Большое значение для прочтения и истолкования текста С. имеет «Словарь-справочник „Слова о полку Игореве“», составл. В. Л. Виноградовой.

Наибольшую трудность для истолкования представляют Т. М. С., возникшие, вероятно, еще в процессе переписки памятника древнерус. книжниками, подвергшиеся тогда же вторичным переосмыслениям и поправкам, что крайне затрудняет восстановление исходного текста. Таковы, напр., чтения «спала князю умь похоти», «кая раны дорога», «и схоти ю на кровать», «бѣша дебрь Кисаню и не сошлю к синему морю», «рекъ Боянъ и ходы на Святъславля пѣстворца» и некоторые др.

Большинство исследователей и комментаторов считает, что конъектура может быть признана удачной лишь при соблюдении нескольких условий: палеогр. обоснования (как именно могло получиться ошибочное чтение), лингвистич. обоснования (новое прочтение должно удовлетворять грамматич. нормам и подтверждаться лексич. аналогиями); предлагаемое прочтение должно при этом соответствовать поэтике С. или поэтике совр. ему памятников. Если предлагаемое прочтение или исправление имеет отношение к ист. реалиям или событиям, описываемым в С., то оно должно отвечать нашим представлениям о них,

109

в противном случае исследователь обязан надежно аргументировать свою точку зрения (см., напр., Время Бусово; Дебрь Кисаню и др.).

В исслед. литературе имели место попытки коренного пересмотра традиц. прочтений С., в этих случаях предлагались многочисл. поправки (иное деление на слова, перестановки, поиски новых токований отд. слов и т. д.). Методологич. базой таких работ служило либо представление о сложной истории текста С., его многократных переделках, существенном искажении авторского текста в дошедшем до нас списке, либо представление о С. как памятнике, смысл которого скрыт от поверхностного взгляда, «закодирован» и т. п. (см. История текста «Слова»; Композиция «Слова»; Перестановки в «Слове»).

Наконец, к Т. М. могут быть отнесены и чтения, безупречные с грамматич. точки зрения, но содержащие слова, значение которых в данном контексте вызывает сомнение или требует дополнит. комм. (напр.: «емляху дань по бѣлѣ отъ двора», «коли соколъ въ мытехъ бывает», «меча времены чрезъ облаки», «връже... жребій о дѣвицю себѣ любу» и под.).

Разного рода Т. М. рассмотрены в следующих статьях «Энциклопедии»: Бела, Болван, Болонье, Бремя, Вазнь, Внук, Ворон, Время Бусово, Галица, Готы (готские девы), Гроза, Дебрь Кисаню, Див, Древо, Дубие, Жля, Зегзица, Каган, Канина, Карна, Клюка, Кметь, Кнес, Котора, Кур, Кус, Куст, Мгла, Море, Мысль, Мыть, Папороз, Пирогоща, Плесенск, Полоз, Пустыня, Рог, Сани, Слово, Смага, Сморк, Спала, Стазба, Стрикусы, Струга, Стружие, Ток, Толковин, Харалуг, Уши, Хобот, Ходына, Хоть, Шеломя, Шереширы.

Толкования Т. М. содержатся также в статьях на личные имена, геогр. названия, этнонимы и т. д.

Литература о Т. М. огромна. Попытки объяснения их содержатся в комментир. изд. С. Есть сводные комм., составл. Барсовым, А. И. Смирновым, Перетцем, Ф. М. Головенченко, Виноградовой. Большое значение для толкования текста С. имеет работа Адриановой-Перетц «„Слово о полку Игореве“ и памятники русской литературы XI—XIII вв.». В пристатейную библиографию включены лишь обобщающие работы о Т. М., статьи, содержащие методологич. рассуждения или сыгравшие определенную роль в истории вопроса.

Лит.: Бутков П. Г. Нечто к Слову о полку Игоря // ВЕ. 1821. Ч. 121, № 21 и 22. С. 34—63, 100—122; Смирнов. О Слове. II. С. 74—131; Барсов. Слово. Т. 2. С. 120—298; Козловский И. И. Палеографические особенности погибшей рукописи Слова о полку Игореве // Древности: Тр. Моск. Археол. об-ва. М., 1890. Т. 13. С. 3—15; Перетц. Слово. С. 133—330; Тиунов И. Д. Несколько замечаний к «Слову о полку Игореве» // Слово. Сб. — 1950. С. 196—203; Щепкина М. В. 1) К вопросу о неясных местах «Слова о полку Игореве» // Там же. С. 192—195; 2) Замечания о палеографических особенностях рукописи «Слова о полку Игореве»: (К вопросу об исправлении текста памятника) // ТОДРЛ. 1953. Т. 9. С. 7—29; Булаховский Л. А. 1) О первоначальном тексте «Слова о полку Игореве» // ИОЛЯ. 1952. Т. 11, вып. 5. С. 439—449; 2) Заметки к спорным местам «Слова о полку Игореве» // Рад. літ. 1955. № 18. С. 7—15; Дылевский Н. М. Лексические и грамматические свидетельства подлинности «Слова о полку Игореве» по старым и новым данным // Слово. Сб. — 1962. С. 169—254; Головенченко — 1963. С. 266—340; Словарь-справочник «Слова о полку Игореве» / Сост. В. Л. Виноградова. М.; Л., 1965. Вып. 1. А — Г; Л., 1967. Вып. 2. Д — Копье; Л., 1969. Вып. 3. Корабль — Нынешний; Л., 1973. Вып. 4. О — П; Л., 1978. Вып. 5. Р — С; Л., 1984. Вып. 6. Т — Я и Дополнения; Адрианова-Перетц В. П. «Слово о полку Игореве» и памятники русской литературы XI—XIII веков. Л., 1968; Мещерский Н. А. Необходим полный историко-грамматический комментарий к тексту «Слова о полку Игореве» // По новым программам. Петрозаводск, 1970. С. 304—314; Творогов

110

О. В. 1) Об истолковании «темных мест» в тексте «Слова о полку Игореве» // РЛ. 1985. № 4. С. 29—45; 2) «Слово о полку Игореве» (краткая тематическая библиография, раздел XVII) // Исследования «Слова». С. 259—263; Мещерский Н. А., Бурыкин А. А. Проблема критического текста «Слова о полку Игореве» // Там же. С. 91—115; Чамярыцкі В. А. Пра так званыя цьмяныя месци «Слова пра паход Ігаравы» // Вечна жывое «Слова». С. 79—98.

О. В. Творогов

ЯЗЫК «СЛОВА», отражая разговорную речь своего времени, с учетом действовавших тогда законов развития яз. и его норм, показывает высокое мастерство автора в использовании стилистич. и поэтич. средств худ. речи. Это проявляется на всех уровнях — в фонетике, морфологии (см. Морфологические особенности языка «Слова»), синтаксисе, на уровне организации текста и создания предложения, в использовании поэтич. формул со сложной семантикой символа и образности, даже в ритмике и распределении ударения. Семантич. синкретизм текста вырастает из живого древнерус. яз., и это всегда осознавалось как читателем, так и исследователем С., в особенности в области лексики и тропов, широко используемых в памятнике.

Первые высказывания о Я. С. были сделаны по случайным поводам, но разделились кардинально — исходя пока что из общих представлений авторов о том, каким должен быть Я. С. Так, по мнению К. С. Аксакова, в момент создания этого памятника «язык был в периоде борьбы и волнения, и этой борьбы и волнения не видим мы в Слове о полку Игореве» — в отличие от таких произведений, как Слово Даниила Заточника, в котором, напротив, «живое волнение слога» заметно в смешении нар. и церк. форм — «именно этой-то жизни языка не видим мы в Слове о полку Игореве; мы видим в нем какую-то холодность, безучастие слога в жизни языка», т. е. несовпадение яз. и стиля, системы и нормы (Ломоносов в истории... С. 141—142). Эта точка зрения на Я. С. существенно отличается от другой, согласно которой, наоборот, в С. «есть помесь разных наречий (болонь, яруга — слова южные, стрикусы — слово сербское и пр.), будто бы в нем ощутительно присутствие польского, сербского и татарского языков, смешено великоросское и малоросское произношение: ларец с секретом, писали критики, а ларчик просто отпирался!» (Дубенский. Слово. С. XI—XII).

Обе крайности связаны были с неразработанностью вопроса об истории древнерус. яз. и совр. восточнослав. яз.; последующее их изучение постепенно уточняло и представление о Я. С., так что в центре обсуждения постоянно находились следующие три вопроса.

Церковнославянским или «русским» (древнерус.) яз. писано С.? Если для Аксакова недостаток произведения именно в однотонности его «слога», то Н. Головин совершенно определенно заявлял о том, что в С. «господствуют два наречия: русское и церковное» (Примечания. С. XII). Такое признание было шагом вперед, поскольку даже в таком общем виде оно «развенчало шишковские представления о единстве русского языка и церковнославянского» (Лихачев. Изучение... С. 32). Действительно, все последующее изучение истории рус. яз. стремилось четко разграничить формы разговорной (живой) речи и архаич. формы того же (древнеслав.) яз., который в своем архаич. виде и стал восприниматься как церковнослав. (стиль, в понимании

278

А. С. Шишкова). Все архаизмы стали приписываться именно влиянию со стороны церковнослав. яз., напр., оборот «дательный самостоятельный» (Сушицький. До питання... С. 17). Ретроспективный взгляд на предмет создал иллюзию нового (церковнослав.) яз., точно так же, как прежний взгляд «со стороны» совр. нам лит. яз. вообще не видел в Я. С. какой-либо целостной системы.

Окончательно вопрос о Я. С. решен С. П. Обнорским, обстоятельно описавшим языковые особенности памятника на фоне однородных и одновременных ему текстов. Согласно выводам ученого, «совокупность общих особенностей языка оригинала „Слова“... выдает в языке памятника нормальный русский литературный язык старшей поры, язык, который свидетельствуется и иными основными источниками, ...норма языка „Слова о полку Игореве“, языка цельного в своей системе и архаического по самому своему строю» (Очерки. С. 196, 198). Правда, по разным причинам впоследствии не все исследователи приняли эту точку зрения как слишком «крайнюю», однако они вынуждены признать, что «язык Слова о полку Игореве — язык собственно русский» (Евгеньева. Слово... С. 37), т. е., конечно, древнерус.

Второй вопрос — о мере и соотношении письм. яз. и уст. речи в С. Вся совокупность данных о Я. и стиле С. свидетельствует о первоначально уст. его стихии: «Поэма сия написана южнорусским языком, которым говорили в XII веке, и языком не простонародным, а возвышенным» (Греч. Чтения... С. 167). Выделенные слова подчеркивают неоднозначность этого раннего суждения о Я. С., еще не дифференцировавшего «устную — письменную» и стилистически «высокую — низкую» речь. Последующие высказывания столь же противоречивы, хотя ученые склонялись, в общем, к тому, что в С. встречаются «типично книжные обороты»; но книжными они могли стать со временем, создав соответств. традицию их лит. употребления. Вопрос не решается ретроспективно (как и все вообще проблемы яз. и стиля этого произведения раннего средневековья). Д. С. Лихачев, с одной стороны, говорит о «деловой выразительности» Я. С., «особенно в части терминологии» (Устные истоки. С. 62), с другой же — высказывает справедливую мысль о том, что «Слово приучало любить русскую обыденную речь, давало почувствовать красоту русского языка в целом» (Великое наследие. С. 175).

Третий вопрос как раз и связан со взаимоотношениями между яз. и «слогом», т. е. стилем в широком смысле слова: высоким или низким стилем написано С.? Вопрос поставлен неверно, поскольку проблемы «стиля» в совр. его понимании древнерус. литература не знала, признание же того, что Я. С. живой, нар. древнерус. яз. (от Е. В. Барсова до Евгеньевой), снимает всякую мысль о «слоге». С. создано «средним стилем» с элементами формальных архаизмов (Л. П. Якубинский, А. Н. Котляренко, Ф. П. Филин), которые в XII—XIII вв. воспринимались как формы возвыш. речи. Суждения по данному поводу вообще субъективны и зависят от степени пристрастности или уровня профессиональной подготовленности каждого автора.

Сравнения Я. С. с яз. одновременно с ним созданных произведений (см.: Виноградова. Словарь; Адрианова-Перетц В. П. «Слово о полку Игореве» и памятники русской литературы XI—XIII веков. Л., 1968) и зависимых от него по сюжету («Задонщина») показывает, что Я. С. — живой древнерус. яз., в своих разновидностях представленный

279

как материал для стилистич. отбора форм и построения его — как образца средневекового риторико-поэтич. произведения.

Лит.: Калайдович К. Ф. На каком языке писана Песнь о полку Игоря... // Тр. ОЛРС. 1812. Ч. 4. С. 177—181; Востоков А. Х. Рассуждение о славянском языке // Там же. 1820. Ч. 17. С. 8, 53; Греч Н. И. Чтения о русском языке. СПб., 1840. С. 167; Дубенский. Слово. С. XI—XII, XLIII—LV; Головин. Примечания. С. XII и след.; Аксаков К. С. Ломоносов в истории русской литературы и русского языка // Соч. М., 1875. Т. 2. С. 141—144; Огоновский. Слово. С. XIX—XXIV; Сушицький Т. До питання про літературну школу XII в. // Зап. наукового товариства в Киïві. 1909. Кн. 4. С. 3—7; Обнорский. Очерки. С. 132—198; Якубинский Л. П. 1) О языке «Слова о полку Игореве» // Докл. и сообщ. Ин-та рус. яз. М.; Л., 1948. С. 69—79; 2) История древнерусского языка. М., 1953. С. 320—327; Tschižewskij D. Geschichte der altrussischen Literatur im 11., 12. und 13. Jahrhundert: Kiever Epoche. Frankfurt a. M., 1948. S. 330, 345, 348; Булаховский Л. А. Слово о полку Игореве как памятник древнерусского языка // Слово — 1950. С. 130—163 (то же: Булаховский Л. А. Избр. труды. Киев, 1978. Т. 3. С. 441—480); Чапленко В. Мова Слова о полку Ігореві. Вінніпег, 1950. С. 16—26. (Slavistica. Праці Ін-ту слов’янознавства. Ч. 7); Лихачев Д. С. 1) Устные истоки. С. 62 (то же: Лихачев. «Слово» и культура. С. 195—196); 2) Изучение «Слова о полку Игореве» и вопрос о его подлинности // Слово — 1962. С. 30—39; 3) Когда было написано «Слово о полку Игореве»? // ВЛ. 1964. № 8. С. 148—149; 4) Слово о полку Игореве // Лихачев Д. Великое наследие. М., 1975. С. 175; Гринкова Н. П. О языке «Слова о полку Игореве» // Изучение языка писателей. Л., 1957. С. 12—42; Пінчук С. П. Мова и стиль «Слова о полку Ігоревім» // Укр. мова в школі. 1963. № 1. С. 18—27; Котляренко А. Н. Сравнительный анализ некоторых особенностей грамматического строя «Задонщины» и «Слова о полку Игореве» // «Слово» и памятники. С. 127—196; Jakobson R. Selected Writings. The Hague; Paris, 1966. Vol. 4. P. 202—220; Німчук В. В. «Слово о полку Ігоревім» і народна мова // Мовознавство. 1967. № 4. С. 79—81; 1968. № 1. С. 36—40; Евгеньева А. П. «Слово о полку Игореве» и русский литературный язык старшего периода // Пути изучения древнерус. литературы и письменности. Л., 1970. С. 31—43; Bida K. Linguistic Aspect of the Controversy over the Authenticity of the Tale of Igor’s Campaign // Canadian Slavonic Papers. Toronto, 1956. Vol. 1. P. 80—85; Ларин Б. А. Лекции по истории русского литературного языка (X — сер. XVIII в.). М., 1975. С. 159—178; Колесов В. В. Ударение в «Слове о полку Игореве» // ТОДРЛ. 1976. Т. 31. С. 28—37; Творогов О. В. 1) Некоторые принципиальные вопросы изучения «Слова о полку Игореве» // РЛ. 1977. № 4. С. 96—101; 2) Мова «Слова о полку Игореве» (підсумкі і завдання вивчення) // Мовознавство. 1975. № 6. С. 6—31; Горшков А. И. Теория и история русского литературного языка. М., 1984. С. 93—97.

В. В. Колесов

СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ (через Acrobat) - один из самых значительных в художественном отношении памятников древнерусской литературы, датируемый большинством исследователей концом XII в. С. дошло до нового времени в единственном списке (предположительно XVI в.) в составе сборника-конволюта XVII в. (см.: Творогов О. В. К вопросу о датировке Мусин-Пушкинского сборника со "Словом о полку Игореве"// ТОДРЛ.- 1976.-Т. 31.-С. 137-164). Не позднее 1792 г. этот сборник оказался в коллекции известного собирателя древнерусских рукописей А. И. Мусина-Пушкина и сразу привлек к себе внимание медиевистов. В 1800 г. стараниями А. И. Мусина-Пушкина, Н. Н. Бантыша-Каменского и А. Ф. Малиновского С. было издано, а в 1812 г. единственный список С. сгорел во время московского пожара. Изданный текст имеет многочисленные орфографические расхождения с текстом копии, сделанной со списка С. в конце XVIII в. для Екатерины II. Ученые полагают, что издатели точнее копииста передали оригинал С., но реконструировать орфографию последнего со всей точностью не представляется возможным.

В основе сюжета С. лежит история неудачного похода на половцев весной 1185 г. четырех русских князей во главе с князем Новгорода-Северского Игорем Святославичем. Однако С.- не повествование об этом походе, а публицистический и одновременно глубоко лирический отклик на него как на событие, дающее повод для рассуждений о трагических последствиях политической разобщенности русских князей, их междоусобиц. Сам поход Игоря с его печальными результатами предстает в изображении автора С. как одно из проявлений этой разобщенности, вина за которую (а следовательно, в какой-то мере и за поход Игоря) лежит на всех русских князьях. Политический идеал автора С.- сильная и авторитетная власть киевского князя, которая скрепила бы единство Руси, обуздала произвол мелких князей. Не случайно великого князя Святослава автор С. изображает, идеализируя, как мудрого, грозного правителя и посвящает ему центральную часть произведения. "Злато слово" Святослава не случайно сливается с обращением автора С. к русским князьям, содержащим призыв к единству и совместной обороне Русской земли. Тем самым автор С. как бы вкладывает этот призыв в уста киевского князя Святослава, изображая его объединителем всех русских князей, координатором их совместных военных действий против врагов.

Общепринятого определения жанра С. пока нет. Ведется спор даже относительно того, является С. литературным памятником или это записанное произведение устного творчества. Сам автор в заглавии называет свое сочинение "словом" а далее именует его также песнью и повестью. И действительно, в тексте С. мы слышим то песню-славу курянам-кметям созданную от лица Бояна в традициях дружинной поэзии то плач-заклинание Ярославны, созданный по образцу народных женских тачей, то "слово" - страстную речь оратора, обращающегося к князьям, то горестное и глубоко лирическое повествование о походе Игоря. Используя традиции разных жанров автор С. создает лиро-эпическое произведение, поэму в которой по законам этого жанра сюжетное повествование ведется через восприятие и непосредственную оценку повествователя, звучащую в лирических отступлениях и эмоциональных восклицаниях-рефренах. С., без сомнения авторское, личностное произведение. Об этом свидетельствует не только октивная авторская позиция, но и многое другое. В частности в С. использованы поэтические особенности разных жанров, и не только фольклорных, что недопустимо в устном народном творчестве. Совершенство художественной формы, отточенность выражений дают основание полагать, что С.. если и исполнялось устно, было записано также и распространялось письменно.

Композиция С. в высшей степени продуманная и стройная, в ее основе лежит принцип переплетения триад, характерный и для литературных произведений Киевской Руси "слов" посланий и т.п. Внешнюю триаду композиции С. составляют: зачин, основная часть, концовка. Основная часть в свою очередь, тоже трехчленна: повествование о походе Игоря и его последствиях для Руси, прерываемое тремя авторскими отступлениями, центральный фрагмент, посвященный Святославу (сон Святослава, его толкование боярами "злато слово" Святослава, сливающееся с авторским обращением к князьям) и заключительный фрагмент связанный с возвращением Игоря из плена (плач-заклинание Ярославны, вызывающей Игоря с "того света" бегство Игоря, погоня Гзака и Кончака). Нетрудно заметить что каждый из моментов основной части также состоит из трех эпизодов. Отдельные сцены С. относительно самостоятельные, искусно сплетены автором в единое целое. Композиционными скрепами между ними служат, в частности, различного рода повторы, на которые первой обратила внимание Н. С. Демкова (см Повторы в "Слове о полку Игореве" К изучению композиции памятника // Русская и грузинская средневековые литературы: Сб. ст.-Л., 1979-С. 59-73). О художества целостности С. см. Лихачев Д. С. "Слово о полку Игореве" как художественное целое // Альманах библиофила. М. 1986-Вып. 21. Слово о полку Игореве. 800 лет - С. 268-292.

Стиль С. можно отождествить со стилем, называемым Цицероном в трактатах по ораторскому искусству "изящным", в отличие от "простого" и "высокого". Рассчитанный на подготовленного читателя любителя поэтических красот, он основан на игре со словом, для него характерны многочисленные "переносные и замененные выражения" - метафоры и символы что делает речь иносказательной и загадочной. В XII в. стиль этот был характерен для поэзии многих народов как в Европе так и на Востоке. А. Чернов сопоставляет стиль С. с "темным стилем" трубадуров, "магической темнотой" скальдов, "затрудненным языком" Низами (см. Чернов А. Слово о золотом слове. М., 1985 С. 25).

Художественные средства автор С. черпает во-первых, из устного народного творчества (фольклорные образы символы постоянные эпитеты прием отрицательного параллелизма и т. п.), видоизменяя и обогащая традиционную топику устного народного творчества (см. об этом Адрианова-Перетц В.П. "Слово о полку Игореве" и русская народная поэзия//ИОЛЯ. - М., 1950- Т. 9 вып. 6-С. 409-418). В С. широко используется также символика образность и фразеология, связанные с феодальными отношениями и дружинным бытом (см. Лихачев Д.С. Устные истоки художественной системы "Слова" // Слово о полку Игореве. Сб. исслед. и статей - М., Л., 1950 - С. 53-92).

Отличительной чертой поэтики С. является использование в нем символики и образности, основанной на языческом мировосприятии. Автор использует в качестве поэтических символов имена языческих божеств (Даждьбога Стрибога, Хорса, Велеса) и мифологических персонажей (Дива, Карны и Жли, Девы-Обиды и др.). То, что имена языческих божеств играют в С. именно поэтическую роль и вовсе не отражают языческого мировоззрения автора доказывается настоичивым противопоставлением в поэме христиан и "поганых", т. е. язычников, призывами автора к князьям встать на защиту христиан от "поганых", не возможные в устах человека хотя бы отчасти оставшегося язычником. Таким образом говорить о "двоеверии" в С. вряд ли есть основания. Возможность использования автором-христианином языческих представлений и образности как поэтических средств доказывается, в частности, аналогичной ситуацией в скальдической поэзии: скальды, принявшие христианство, долго использовали художественные приемы старой, дохристианской поэтики, в том числе и мифологическую образность. Связью поэтики С. с языческим мировоззрением объясняется и особая роль природы в произведении. Следуя поэтически анимистическим представлениям язычников, автор С. одушевляет природу, целиком втягивает ее в события. Не только животные и птицы наделены способностью к чувствам, предсказаниям, действиям, но и реки, травы, деревья, которые то враждебны к человеку, то сочувствуют и помогают ему. Природа в С.- эмоциональный, музыкальный фон произведения, влияющий на наше отношение к происходящему, делающий повествование лиричным и взволнованным.

Характерной особенностью С. является его ритмичность. Не раз делались попытки разложить текст С. на стихи, найти в нем тот или иной стихотворный размер. Однако все эти попытки были неудачны. Ритм С. особый, постоянно меняющийся, в зависимости от того, о чем идет речь. Как пишет Д. С. Лихачев, в С. мы находим то тревожный ритм, превосходно передающий волнение Игоря перед бегством, то ритм большого свободного дыхания народного плача в обращениях Ярославны к солнцу, ветру, Днепру, то бодрый и энергичный ритм мчащегося войска в описании кметей Всеволода буй-тура (Лихачев Д. С. Ритм "Слова о полку Игореве" // Лихачев Д. С. Слово о полку Игореве: Ист.-лит. очерк.-2-е изд., доп - М.; Л., 1955 - С. 135-139). Ритмичность С. создается особым синтаксическим построением фраз, а также различного рода повторами, единоначатиями, приемом синтаксического параллелизма и т.д. (см. Стеллецкий В. И. К вопросу о ритмическом строе "Слова о полку Игореве" // Рус.- лит. - 1964.-№ 4 - С. 27-40).

Высокие художественные достоинства С. дают возможность с абсолютной уверенностью говорить о его авторе как о профессиональном поэте, книжнике обладающем большим литературным талантом, хорошо знающем книжные памятники своего времени (в частности, летописи, на которые он опирается, повествуя о походе Игоря и событиях XI в.), а также народную и дружинную поэзию. Он прекрасно осведомлен в политической обстановке описываемого времени, в родовых связях князей, в военных вопросах своего времени. Все это указывает на то, что автор С.- один из придворный риторов, книжников и поэтов, которые, как правило, являлись одновременно советниками (думцами) князя, выполняли посольские поручения, будучи членами старшей дружины.

В последнее время стала популярной точка зрения, высказанная еще Е. В. Барсовым, согласно которой автор С. - княжеский дружинный певец, подобный Бояну. Однако автора С. и Бояна можно сравнивать лишь в том отношении, что оба они входили в ближайшее окружение князя как люди, профессионально владеющие искусством слова. Что же касается творчества, то оно у Бояна и автора С. различно в стадиальном отношении. Сам. автор С. подчеркивает в зачине существенное отличие своего произведения от песен Бояна. Более того, он полемизирует с ним, а в его лице со всей школой дружинной поэзии, с ее тематической заданностью и однозначностью (либо слава, либо хула), субъективным отражением действительности, бравурностью и трафаретностью выражений (см. об этом: Соколова Л. В. Зачин в "Слове о полку Игореве" // Исследования "Слова о полку Игореве" - С. 65-74).

В литературе по С. не раз предпринимались попытки назвать имя автора С., отождествить его с определенным историческим лицом, известным по историческим источникам конца XII-нач. XIII в , но ни одна из точек зрения не может считаться доказанной. Свод высказанных предположений и их критический анализ см. в ст.: Дмитриев Л. А. Автор "Слова о полку Игореве" // Словарь книжников.- Вып 1 - С 16-32.

Точная дата написания С. нам неизвестна. Большинство исследователей, исходя из текста С., уверенно датируют его временем от 1185 г. до конца XII в. (подробнее о датировке С. см. в ст.: Дмитриев Л. А. Автор "Слова о полку Игореве"-С. 18-21). Существует, однако, "скептическая" точка зрения на С., представители которой отрицают древность памятника. Впервые эту точку зрения высказали представители русской исторической науки 1-й пол. XIX в., в частности, М. Т. Каченовский, которые полагали, что С. - подделка под древний памятник, созданная в XVIII в. Открытие "Задонщины", написанной не позднее XV в, казалось бы, опровергло мнение скептиков, поскольку ее текст основан на тексте С. Однако в 1890 г. французский исследователь Л. Леже высказал предположение, что не "Задонщина" подражала С., а, наоборот, С. создано на основе "Задонщины". Эта точка зрения, которую поддержали А. Мазон и А. А. Зимин, основывалась на том, что С. имеет большее сходство не со старшим в хронологическом отношении Кирилло-Белозерским списком "Задонщины", а с более поздними. Но, как показала Р. П. Дмитриева, более ранний по времени написания Кирилло-Белозерский список (XV в.) содержит вторичный текст, являющийся индивидуальной обработкой Ефросина, книгописца Кирилло-Белозерского монастыря, сходной с его обработками других произведений древнерусской литературы (см. статьи Р. П. Дмитриевой в кн. "Слово о полку Игореве" и памятники куликовского цикла. -С. 199-263, 264-291) В первичности С. по отношению к "Задонщине" убеждает, кроме того, сопоставление художественных особенностей того и другого произведения.

"Задонщина" представляет собой ученическое и не всегда умелое следование за своим совершенным в художественном отношении оригиналом. Полемика по поводу времени написания С. способствовала появлению ряда исследований, в которых было показано, что С. по своей лексике, грамматическому строю, стилю, приемам поэтической образности принадлежит литературе Киевской Руси и типологически связано с современными ему западноевропейскими произведениями (см., например: Адрианова-Перетц В. П. "Слово о полку Игореве" и памятники русской литературы XI-XIII вв.-Л, 1962; Робинсон А.Н. "Слово о полку Игореве" в поэтическом контексте мирового средневековья // ВЛ. - 1985 - № 6.- С. 118- 139).

В тексте С. до сих пор остаются так называемые "темные места". Одни из них содержат слишком туманные намеки на те или иные исторические события и связанных с ними князей, другие - на неизвестные нам языческие обряды или действия мифических существ, поверья о которых не сохранились (Див, Карна, Жля, Дева-Обида). Непонятны некоторые термины, слова, фразеологические обороты. В отдельных случаях нет даже общепринятого словораздела текста (например, спорят, как читать: "Дебрь Кисаня" или "дебрьски сани"? "Ростре на кусту" или "рострена к устью"? "Стрикусы" или "с три кусы"? и т.д.). Число "темных мест" постоянно сокращается благодаря совместным усилиям исследователей разных специальностей: историков, лингвистов, географов, этнографов, биологов, специалистов по военному делу и др. Результаты их исследований обобщаются в комментариях к тексту С. (см., например, исторический и географический комментарий к С., написанный Д. С. Лихачевым для издания 1950 г. в серии "Лит. памятники", а также комментарий к тексту С. в изданиях для школы 1954 (1978 г.), написанный Д. С. Лихачевым, и 1965 г., написанный В. И. Стеллецким). С. самое известное и популярное произведение древнерусской литературы. Число его переводов на русский язык близится к ста, существуют переводы этого памятника на многие европейские и азиатские языки. По мотивам С. созданы опера А. Бородина "Князь Игорь", балет Б. Тищенко "Ярославна", написано несколько пьес и сценариев.

Сведения о литературе, посвященной С., его изданиях и переводах см. в библиографических трудах: Слово о полку Игореве: Библиография изданий, переводов, исследований / Сост. В. П. Адрианова-Перетц.- М.; Л., 1940; Слово о полку Игореве: Библиографический указатель / Сост. О. В. Данилова, Е. Д. Поплавская, И. С. Романченко; Под ред. С. К. Шамбинаго.- М., 1940; Слово о полку Игореве: Библиография изданий, переводов и исследований. 1938-1954 / Сост. Л. А. Дмитриев,-М.; Л., 1955; Головенченко Ф. М. Слово о полку Игореве: Историко-литературный и библиографический очерк.-М., 1955; Творогов О. В. Слово о полку Игореве: Краткая тематическая библиография // Исследования "Слова о полку Игореве".-Л., 1986.- С. 248-265; Слово о полку Игореве: Библиографический указатель (1968- 1987 годы). Издания, переводы, исследования на русском, украинском и белорусском языках / Сост. Н. Ф. Дробленко-ва, Л. В. Соколова, Ю. В. Пелешенко, Л. И. Зарембо.-Л., 1991.

Изд.: Слово о полку Игореве / Под ред. В. П. Адриановой-Перетц.- М.; Л., 1950 (сер. "Лит. памятники"); Слово о полку Игореве/ Вступ. ст., ред. текста, дословн. и объяснит, пер. с древнерус., примеч. Д. С. Лихачева.- М., 1954; 7-е изд.-М., 1978 (Школьная б-ка); Слово о полку Игореве: Древнерусский текст и переводы / Вступ. ст., ред. текстов, прозаич. и поэтич. пер,, примеч. к древнерус. тексту и словарь В. И. Стеллецкого.- М., 1965: Слово о полку Игореве / Вступ. ст. Д. С. Лихачева; Сост. и подгот. текстов Л. А. Дмитриева и Д. С. Лихачева; Примеч. О. В. Творогова и Л. А. Дмитриева.- Л.. 1967; Слово о полку Игореве / Вступ. статьи Д. С. Лихачева и Л. А. Дмитриева; Сост. Л.А.Дмитриева, Д.С.Лихачева, О. В. Творогова; Реконстр. древнерус. текста и комм. Н. А. Мещерского и А. А. Бурыкина; Подгот. текстов и примеч. Л. А. Дмитриева.- Л., 1985 (Б-ка поэта. Большая серия, 3-е изд.); Слово о полку Игореве: Древнерусский текст, переводы и переложения. Поэтические вариации / Вступ. ст. Д.С.Лихачева: Ст.., сост. и подг. текста Л.А.Дмитриева; Комм. Л.А.Дмитриева и О. В. Творогова.-М,, 1986; Слово о полку Игореве / Вступ. ст. и подг. древнерус. текста Д.Лихачева: Сост., ст. и комм. Л.Дмитриева.- М., 1987 (Классики и современники); Слово о полку Игореве.-Л., 1990 (Б-ка поэта. Малая серия, 4-е изд.).

Лит.: Барсов Б. В. "Слово о полку Игореве" как художественный памятник Киевской дружинной Руси.-М., 1887.-Т. 1-2: М.. 1889.-Т. 3; Еремин И. П. "Слово о полку Игореве" как памятник политического красноречия Киевской Руси //Слово о полку Игореве: Сб. исслед и статей.- М.: Л., 1950.- С. 93-129: Лихачев Д.С. Исторический и политический кругозор автора "Слова о полку Игореве" // Там же.- С. 5-52 2) "Слово о полку Игореве" и культура его воремени.- Л., 1978; 2-е изд. доп.- Л.- 1985; Дмитриев Л. А. 1) История первого издания "Слова о полку Игореве": Материалы и исследования.-М., Л.- 1960; 2) Автор "Слова о полку Игореве" //И Словарь книжников.- Вып. 1.- С. 16-32; "Слово о полку Игореве" - памятник XII в.- М.; Л.- 1962; Словарь-справочник "Слова о полку Игориве" / Сост. В. Л. Виноградова.- М.; Л., 1965 -Вып. 1 (А-Г); Л., 1967.-Вып. 2 (Д.-Копье); Л., 1969.-Вып. 3 (Корабль-Нынешний); Л.- 1973.- Вып. 4.(О - П): Л., 1978.- Вып. 5 (Р-С); Л., 1984.-Вып. 6 (Т - Я и Дополнения); "Слово о полку Игореве" и памятники Куликовского цикла: К вопросу о времени написания "Слова".- М.; Л., 1966: Адрианова-Перетц В. П. "Слово о полку Игореве" и памятники русской литературы XI-XIII вв.-Л., 1962; Рыбаков Б. А. 1) Русские летописцы и автор "Слова о полку Игореве".- М., 1972: 2) Петр Бориславич.-М., 1991: "Слово о полку Игореве" и памятники древнерусской литературы.- Л., 1976 (ТОДРЛ.- Т. 31); Слово о полку Игореве: Памятники литературы и искусства XI-XVIII вв.-М.-1978; Демкова Н. С. Проблемы изучения "Слова о полку Игореве" // Чтения по древнерусской литературе.-Ереван, 1980; Гаспаров Д. Поэтика "Слова о полку Игореве".- Wien, 1984; "Слово о полку Игореве" и его время.- М., 1986; Исследования "Слова о полку Игореве".-Л., 1986; Творогов О. В. Слово о полку Игореве //Словарь книжников.-Вып. 1.-С. 435-437; Слово о полку Игореве: Комплексные исследования,- М., 1988.-М.,1988.

Л. В. Соколова

1

[1] Лихачев Д. С.

[2] Берков П.Н. Заметки к истории изучения «Слова о полку Игореве». — «ТОДРЛ», М.-Л., 1947, т. V, с. 135-136.

[3] Моисеева Г. Н. Спасо-Ярославский хронограф и «Слово о полку Игореве». Л., 1976, с. 72-73.

[4] Кружок А. И. Мусина-Пушкина и «Слово о полку Игореве». М., 1988. С.148–150

[5] Моисеева Г. Н. Спасо-Ярославский хронограф и «Слово о полку Игореве». Л., 1976, с. 51–59.

[6] См. об этом: Дмитриев Л. А. История открытия рукописи «Слова о полку Игореве» // Слово. 1962. С. 406—429;

[7] См.: Соловьев 320 А. В. Ростовские хронографы и хронограф Спасо-Ярославского монастыря //

Летописи и хроники. М., 1974. С. 354—359

[8] Синицына Е. В. К истории открытия рукописи со «Словом о полку Игореве» // РЛ. 1992. № 1. С. 86.

[9] См. об этом: Дмитриев Л. А. История открытия рукописи... С. 426—429.

[10] См. об этом: Дмитриев Л. А. История первого издания «Слова о полку Игореве». Материалы и исследование. М.-Л., 1960, с. 77-132.

[11] Лихачев

[12] См об этом: Творогов О. В. К вопросу о датировке Мусин-пушкинского сборника со «Словом о полку Игореве», с. 159-164.

[13] См: Лихачев Д. С. История подготовки к печати рукописи «Слова о полку Игореве» в конце XVIII в. — «ТОДРЛ», М.-Л., 1957, т. XIII.

[14] См.: Лихачев Д. С. Когда было написано «Слово о полку Игореве»? (Вопрос о его подлинности.)// «Слово о полку Игореве». Историко-литературный очерк. М., 1976.

[15] Наиболее подробный рассказ о походе содержится в Ипатьевской летописи (ПСРЛ, т. II. М.. 1962, стлб. 636-651), в Лаврентьевской летописи (ПСРЛ, т. I. М., 1962. стлб. 396-400) о походе рассказывается короче, некоторые детали в этой летописной версии, как полагают, не точны. См.: Рыбаков Б. А. «Слово о полку Игореве» и его современники. М., 1971, с. 202-293.

[16] Слово о полку Игореве // Слово о полку Игореве / АН СССР; Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950. — С. 9. Далее ссылки на это издание в тексте с указанием страниц в скобках.

[17] См. об этом: Лихачев Д. С. «Слово о полку Игореве» и особенности русской средневековой литературы // Слово. Сб. — 1962. С. 305—310

[18] Еремин И.П. «Слово о полку Игореве» как памятник политического красноречия Древней Руси // Слово. Сб. — 1950. С. 93—129

[19] Робинсон А. Н. «Слово о полку Игореве» и героический эпос средневековья // Вест. АН СССР. 1976. № 4. С. 105

[20] Там же. С.106.

[21] Там же. С.112

[22] См.:Лихачев Д.С. «Слово о полку Игореве» и процесс жанрообразования XI—XIII вв. // ТОДРЛ. 1972. Т. 27. С. 69—75