Первые театральные постановки «Горе от ума»

                                                                                                                в/о, 202 гр.

Реферат по русской литературе

Первые театральные постановки «Горе от ума».

(с 1827 по 1906 гг.)

                                                                                                                Москва, 2011 г.

Единственной яркой пьесы «Горе от ума» хватило, чтобы Грибоедов вошел в историю русской литературы как величайший драматург.  В кругу современников, где Грибоедов читал, по мере написания, акты пьесы, произведение  получило признание и успех; с особенным восторгом его встретили декабристы. Пушкин дал блестящую характеристику комедии, отметив в ней  «характеры и резкую картину нравов".

Но путь пьесы к умам широкого читателя был сопряжен с трудностями. Реакционное крыло приняло «Горе от ума» враждебно. Комедия подверглась жесткой цензуре, были урезаны самые хлесткие и запоминающиеся реплики, без которых пьеса теряла свою оригинальность. Грибоедов так и не увидел свое детище напечатанным полностью. В России первое разрешенное полное издание пьесы вышло только в 1862 году, только спустя целых тридцать восемь лет с момента ее создания. Сценическая судьба пьесы сложилась немногим лучше. В пьесе заметно читались отголосками декабризма, немыслимо было провести ее на сцену: в 1825 г. это было бы политической демонстрацией.

Первый раз постановку «Горе от ума» пытались осуществить силами учащихся Петербургского театрального училища  в мае 1825 года.  Все это происходило без ведома цензуры. Инициативу в свои руки взял актер П. А. Каратыгин. Грибоедов же лично следил за ходом подготовки спектакля. Карыгин в своих записях вспоминает: «Мы живо принялись за дело, в несколько дней расписали роли, в неделю их выучили, и дело пошло на лад. Сам Грибоедов приезжал к нам на репетиции и очень усердно учил нас... Надо было видеть, с каким простодушным удовольствием он потирал себе руки, видя свое «Горе от ума» на нашем ребяческом театре... На одну из репетиций он привез с собой А. А. Бестужева и Вильгельма Кюхельбекера — и те также нас похваливали».

К сожалению, на финальном прогоне спектакля, прямо перед грядущим выступлением, постановка была запрещена, поскольку в ней усмотрели "пасквиль на Москву". Петербургский генерал-губернатором гр. М. А. Милорадович объяснил это тем,  что «пьесу, не одобренную цензурою, нельзя позволить играть в театральном училище». Это, конечно же, сильно огорчило Грибоедова.

Следующая попытка- в 1827 году - увенчалась большим успехом. В Ереванском гарнизоне, во главе которого стоял генерал А.Красовский, служили образованные офицеры, среди которых были ссыльные декабристы. Это сыграло свою роль, и представление состоялось в декабре, в зеркальном зале Сардарского дворца. Описание его содержится в путевых заметках Грибоедова: «Зала велика, пол устлан дорогими узорчатыми коврами... выпуклый потолок представляет хаос из зеркальных кусков... На всех стенах, в два ряда, один над другим, картины - похождения Ростома».

Были  и другие, более поздние, любительские постановки комедии Грибоедова. В 1830 г. несколько молодых людей разъезжали по Петербургу в каретах, засылали в знакомые дома карточку, на которой было написано «III акт Горя от ума», входили в дом и разыгрывали там отдельные сцены из комедии. Пьеса также была сыграна 26 января 1831 г.  у  князя Александра Чавчавадзе, тестя Грибоедова, в зале Тифлисской армянской духовной семинарии. На большой сцене «Горе от ума» было представлено уже после смерти Грибоедова.

2 декабря 1829 г. в Петербурге в Большом театре впервые, в составе интермедии, была представлена  одна сцена из I акта комедии. Это был бенифис актрисы М. И. Вальберховой; к драме «Иоанн, герцог Финляндский» добавилось «Театральное фойе, или: Сцена позади сцены, интермедия-дивертисмент, составленная из декламаций, пения, танцев и плясок». Объявлялось, что «в одной из интермедий будет играна сцена из комедии "Горе от ума", в стихах, соч. А. Грибоедова» (отрывок из первого действия, явления 7 — 10). В актера значились: Чацкий — И. И. Сосницкий, Фамусов — Борецкий, Софья — Семенова-младшая, Лиза — воспитанница театральной школы Монготье. Так, в дивертисменте, между пением и танцами, был запрятан этот отрывок, один из самых невинных эпизодов комедии.

Программа спектакля постепенно расширялась.  5 февраля 1830 г. там же в первый раз прошел целиком III акт; 16 июня того же 1830  были показаны два действия комедии — третье и четвертое. Начиная с 9 октября, к ним присоединилась и одна сцена из I акта. Полностью, но в искаженной подцензурной редакции, «Горе от ума» было впервые представлено в Петербурге 26 января 1831 г., в бенефис Я. Г. Брянского, с участием известнейших актеров того времени — В. А. Каратыгина (Чацкий) и И. И. Сосницкого (Репетилов).

Развлекательный характер отрывка помог ему дойти и вскоре появиться и на московской сцене. В письме от 1830 г. М. С. Щепкин писал И. И. Сосницкому: «Сделай милость, дружище, не откажись выполнить мою просьбу. К моему бенефису обещан мне водевиль; но я вижу, что оный никак готов быть не может; то, чтобы сколько-нибудь заменить, я хочу дать дивертисмен, в котором поместить кой-какие сцены. И потому прикажи мне как можно скорее выписать, из "Горя от ума" те сцены, какие у вас были играны и бенефис г-жи Вальберховой». «И ежели выпишут, — предусмотрительно добавлял Щепкин, — то представь своей конторе, дабы оная утвердила, что сцены играны на С.-Петербургском театре».

Цензура разрешила к представлению лишь отдельные сцены из комедии; только 27 ноября 1831 года  пьеса впервые была показана целиком.  Театральные критики о постановках в обеих «столицах» отозвались отрицательно.

Но среди публики первые, еще отрывочные представления «Горя от ума» проходили с большим успехом. О первой постановке III действия в 1830 г. в Петербурге театральный рецензент «Северной пчелы» писал: «Все любители драматического искусства благодарны г-же Каратыгиной за выбор сего отрывка в свой бенефис... С каким напряженным вниманием слушали в театре каждый стих, с каким восторгом аплодировали! Если бы не боялись помешать ходу представления, то за каждым стихом раздавались бы рукоплескания». В «Северном Меркурии» рецензент также отмечал: «В продолжение всего акта рукоплескания почти не смолкали».

И. Е. Гогниева в частной переписке (1830г.) с А. К. Балакиревым восторженно писала о ранних спектаклях «Горя от ума»: «Как часто ни играют — не могут утолить жажду публики <...> Всякую неделю раза два, три "Горе от ума"! "Горе от ума"! таков был Грибоедов! такова его комедия! Играют только два последние действия: Московский бал и Разъезд после бала. Чудо! чудо! Ах милый, как жалко, что без тебя ею любуюсь. Какой разгул, какая живость на сцене! Смех, радость, аплодисман по всему театру!.. То-то радость! то-то праздник смотреть на все это!»

В своем дневнике 16 февраля 1831 г. профессор и цензор А. В. Никитенко отметил другую сторону успеха: «Был в театре на представлении комедии Грибоедова "Горе от ума". Некто остро и справедливо заметил, что и этой пьесе осталось одно только горе: столь искажена она роковым ножом бенкендорфской литературной управы. Игра артистов тоже нехороша. Многие, не исключая и Каратыгина-большого, вовсе не понимают характеров и положений, созданных остроумным и гениальным Грибоедовым. Эту пьесу играют каждую неделю. Театральная дирекция, говорят, выручает от нее кучу денег. Все места всегда бывают заняты, и уже в два часа накануне представления нельзя достать билета ни в ложи, ни в кресла».

Акты в театральную программу Малого театра просачивалась постепенно. III акт «Горя от ума» был сыгран 23 мая 1830 г. 31 января 1830 г., в бенефис Щепкина, после «Скупого» Мольера в дивертисменте взамен водевиля был исполнен отрывок из «Горя от ума», и Щепкин исполнял в нем роль Фамусова. Сосницкому он писал о «большом успехе» этой постановки. Вместо водевиля с танцами проскользнуло через театральную цензуру III действие комедии в бенефис А. М. Каратыгиной 5 февраля 1830 г.: давалась переведенная с французского трагедия «Смерть Агамемнона», а за нею — «Московский бал», третье действие комедии Грибоедова «с принадлежащими к оной танцами». В афише сообщалось: «Танцовать будут: г-жи Бартран-Атрюкс, Истомина, Зубова и Алексис; г-да Алексис, Гольц б., Спиридонов м. и Стриганов французскую кадриль; г-жи Спиридонова м., Шемаева б., Авошникова и Селезнева; г-да Шемаев б., Эбергард, Марсель и Артемьев Мазурку». Эта балетная «традиция» прошла через все 30-е, 40-е и 50-е годы и дошла до 60-х годов. Танцевали под оркестр полонез, французскую кадриль, мазурку. В танцы вовлекался и Фамусов — Щепкин; в них участвовали выдающиеся балетные артисты, а некоторые драматические артисты, как, например, Н. М. Никифоров, прославились тем, что «неподражаемо» выделывали «карикатурные па». Московский Малый театр в 1864 г. попытался «очистить бессмертное творение Грибоедова от всех пошлостей, искажавших его на сцене», и прежде всего от танцев «в карикатурном виде». Но петербургское театральное начальство приказало танцы «оставить без изменения», так как «большинство публики с ними освоилось». Танцы смягчали острые углы  и нейтрализовали сатирический яд текста. В погоне за успехом у невзыскательной публики театральная дирекция и постановщики поощряли это вторжение балета в драму. Не только в 60-х или 80-х, но и 90-х годах и в позднейшее время танцевальный дивертисмент все еще бытовал в постановках «Горя от ума».

Были в тексте комедии известные неясности, трудности, даже частичные противоречия, затруднявшие сценическое воплощение. При первом появлении на сцене «Горе от ума» столкнулось со старыми традициями, чуждыми или враждебными смелому новаторству драматурга. Пришлось преодолевать отсталость, и косность в приемах постановки и актерском исполнении. Эта борьба затянулась до наших дней, и «Горю от ума» приходилось преодолевать инородные реализму стили — от классицизма до экспрессионизма. Зато высокие дарования лучших исполнителей и постановщиков раскрывали сокровища гениального произведения и постепенно создали богатую традицию сценического мастерства.

Обогащению сценического исполнения «Горя от ума» способствовали литературная критика, научное литературоведение и театроведение. Они помогали раскрывать идейное содержание, психологическое богатство, бытописные особенности, драматургическое строение, высокие достоинства языка и стиха, сберегали и передавали другим исполнителям и постановщикам накопляемую традицию из далекого и недавнего прошлого. Художники, оформлявшие спектакли, создали грим, костюмы, декорации, обстановку, способствовавшие историческому и эстетическому пониманию комедии.

Однако самый текст «Горя от ума» не всегда оберегался от искажений актерами и постановщиками. Тягостным игом были цензурные искажения текста, имевшие место при сценическом исполнении «Горя от ума» чуть не целый век — вплоть до 1917 г.

Первые даже еще отрывочные представления «Горя от ума» проходили с большим успехом. О первом представлении III действия на петербургской сцене в 1830 г. театральный рецензент «Северной пчелы» писал: «Все любители драматического искусства благодарны г-же Каратыгиной за выбор сего отрывка в свой бенефис... С каким напряженным вниманием слушали в театре каждый стих, с каким восторгом аплодировали! Если бы не боялись помешать ходу представления, то за каждым стихом раздавались бы рукоплескания». «В продолжение всего акта рукоплескания почти не смолкали», — писал рецензент журнала «Северный Меркурий».

В частной переписке И. Е. Гогниева к А. К. Балакиреву (от 1 июля 1830 г.) писала о тех же ранних спектаклях «Горя от ума»: «Как часто ни играют — не могут утолить жажду публики <...> Всякую неделю раза два, три "Горе от ума"! "Горе от ума"! таков был Грибоедов! такова его комедия! Играют только два последние действия: Московский бал и Разъезд после бала. Чудо! чудо! Ах милый, как жалко, что без тебя ею любуюсь. Какой разгул, какая живость на сцене! Смех, радость, аплодисман по всему театру!.. То-то радость! то-то праздник смотреть на все это!»

А. В. Никитенко, профессор и цензор, в своем дневнике 16 февраля 1831 г. представлял другую точку зрения: «Был в театре на представлении комедии Грибоедова "Горе от ума". Некто остро и справедливо заметил, что и этой пьесе осталось одно только горе: столь искажена она роковым ножом бенкендорфской литературной управы. Игра артистов тоже нехороша. Многие, не исключая и Каратыгина-большого, вовсе не понимают характеров и положений, созданных остроумным и гениальным Грибоедовым. Эту пьесу играют каждую неделю. Театральная дирекция, говорят, выручает от нее кучу денег. Все места всегда бывают заняты, и уже в два часа накануне представления нельзя достать билета ни в ложи, ни в кресла». Любовь к «Горю от ума» в русском обществе становилась благотворным фактором сценической истории; в борьбе с цензурой, с администрацией за постановки «Горя от ума» деятели театра всегда опирались на общество, на зрителей и читателей. По удачному определению театроведа В. Маслих, «зритель был знаком с комедией Грибоедова по многочисленным спискам, которых не касался красный карандаш цензора, а актеры играли по экземпляру, изуродованному цензурой. У зрителя образ Фамусова вырастал из полного текста комедии, а актер лепил свой образ из остатков текста, оставленных цензурой, лишенных многих характернейших черт персонажа» .

Из знаменитого монолога Фамусова «Вот то-то все вы гордецы!», содержащего 34 стиха, в театральном тексте цензура оставила только первые три стиха, самые невинные; все остальное было беспощадно выброшено. Между тем, этот монолог — одна из основ общественно-этической характеристики Фамусова и одновременно — «вельможного» дворянства екатерининского времени. Нечего и говорить, как осложняло это задачу актера, сколько богатых возможностей гибло при этом для артистического воплощения в интонациях, мимике, во всей игре актера. Из реплик того же Фамусова театральная цензура выбросила много других важных и веских слов, например:

Сергей Сергеич, нет! Уж коли зло пресечь:

Забрать все книги бы, да сжечь.

Вместо стиха: «Попробуй о властях, и нивесть что наскажет» — в текст внесена бессмысленная фраза: «Попробуй говорить, и нивесть что наскажет». Большие изъятия были сделаны в репликах и монологах Чацкого. И другие роли пострадали от насилий цензуры. Весь театральный текст комедии был искалечен. Не только смягчалась или вытравлялась социально-политическая сатира, но даже психологические и бытовые черты стирались. Так, не была допущена следующая самохарактеристика Фамусова:

Смотри ты на меня: не хвастаю сложеньем;

Однако бодр и свеж, и дожил до седин,

Свободен, вдов, себе я господин...

Монашеским известен поведеньем!..

И актер, знавший подлинный, полный грибоедовский текст, вынужден был давиться словами на глазах у зрителей.

Бедственное состояние театрального текста «Горя от ума» в 30 — 50-е годы XIX в. препятствовало русскому драматическому театру выявить в сценическом исполнении высокий реализм пьесы.

Но в самой театральной среде того времени имелись внутренние ограничения, мешавшие выявить в сценическом воплощении новаторские достижения комедии.

Грибоедов был новатором драматургического творчества и великим реалистом. А в русском драматическом театре еще господствовал классицизм (или, вернее, псевдоклассицизм) в трагедийном репертуаре и исполнении, а в комедийном — «мольеризм». В условиях политической реакции заметно было увлечение легкой комедией и водевилем.

«Горе от ума» вторглось в репертуар как инородное тело. «...Для каждой роли "Горя от ума", — писал Н. А. Полевой в «Московском телеграфе», — надобно амплуа новое... Для таких ролей нет образцов, нет примеров, словом, нет преданий французских». Даже у Щепкина в исполнении им роли Фамусова тогдашняя критика находила сильные отголоски исполнявшихся им мольеровских ролей. «Г-жа Семенова, — писала в 1831 г. газета «Русский инвалид», — решительно не поняла характера Софьи Павловны. Она представила жеманную форменную любовницу из старопечатной какой-нибудь комедии». Однако и сами критики оказывались порой во власти привычных старых представлений и ассоциаций, восхищаясь, например, тем, что Каратыгин в роли Чацкого «являлся Агамемноном, смотрел на всех с высоты Олимпа и читал тирады — сатирические выходки на наши нравы — как приговоры судеб»[1]. Неудачен в роли Чацкого оказался и актер противоположного направления — Мочалов: «Он представлял не современного человека, отличного от других только своим взглядом на предметы, а чудака, мизантропа, который даже говорит иначе, нежели другие, и прямо идет в ссору с первым встречным»[2].