Вместе  с тем, советская модель модернизации имеет качественные особенности по сравнению с базовой европейской моделью, что радикально меняет содержание и общий смысл происходящих в Советском Союзе общесоциальных и культурных процессов. Советская модель реализуется как тоталитарный вариант модернизации, то есть проект индустриализации и урбанизации без экономической свободы (рыночных механизмов) и политической демократизации (институтов гражданского общества). Формируется диктатура с ее фундаментальным неравенством представителей властных структур и остального населения. Тоталитарное государство создает систему насильственного политического господства, которое характеризуется полным (тотальным) подчинением общества (его экономической, социальной, духовной и даже бытовой жизни) власти господствующей элиты, организованной в военно-бюрократический аппарат и возглавляемой лидером. В нормативной интерпретации личности доминирует образ «простого человека», не отягощенного грузом психологической и интеллектуальной рефлексии, готового в любой момент к самопожертвованию на благо народа.

     Особая  роль в тоталитарной системе и  соответствующей культуре отводится  идеологии. Возведенная в статус непогрешимой истины и высшей духовной ценности, идеология в совокупности с институтами пропаганды осуществляет постоянное и мощное давление на массовое сознание. Роль и значение культуры интерпретировалась как инструмент управления и манипулирования массовым сознанием. В отношении художественной культуры была декларирована доминанта метода «социалистического реализма», что нанесло развитию отечественного искусства огромный ущерб.

Глава 2. Массовый человек в сатирической прозе М.М.Зощенко

2.1. Своеобразие стиля М.М.Зощенко

     К середине 20 годов Зощенко стал одним  из самых популярных писателей. Его  юмористика пришлась по душе широчайшим читательским массам. Уже первые произведения молодого писателя свидетельствовали  о том, что сатирический цех пополнился мастером ни на кого не похожим, с особым взглядом на мир, со своим особым языком, разительно отличавшимся от языка всех до него и после него работавших в жанре сатиры писателей.

     Интересно то, что сам Зощенко говорил, что  первые работы свои он сделал, подражая А. П. Чехову. Ориентация на А. П. Чехова ощутима в некоторых поздних  рассказах 1922-1925г. Зощенко легко и естественно воспроизводит классический стиль, который импонирует ему, по-видимому, энергичной сменою фраз, коротких и просто построенных. "Я пишу очень сжато. Фраза у меня короткая. Доступная бедным. Может быть, поэтому у меня много читателей"⁶. Сжатое письмо, короткая фраза - вот, оказывается, в чём секрет небывалого успеха его литературы. «Герои и рассказчики Зощенко уже в начале 20-х годов охотно прибегают к новообразующей речи и понимают даже те ее слова, которые им совершенно не понятны»⁷. Зощенко с тщанием изучает окружающую среду и на ее реальной речевой жизни возводит художественную работу. Некоторые самые общие сходства между двумя классиками русской новеллы бросаются в глаза. Это: юмор, жанр «несолидно»-короткого газетно-журнального рассказа, ранний читательский успех вопреки сомнениям критиков, постепенное движение к более крупной и серьезной «форме», изображение и осмеяние повседневной мелочной «пошлости» у Чехова, «мещанства» у Зощенко, работа с бытовыми и литературными штампами, знаменитый полуграмотный сказ у Зощенко.

     Зощенко сопутствовала сформированная «социально»  настроенной критикой репутация  бытового писателя, отражающая реальность во всей неприглядности. Прозу Зощенко резко отличает ориентация на авторитетное авторское слово, построенное на фундаменте разнообразных стилей: краткость, предварение собственно повествования «философскими рассуждениями», глуповатость рассказчика,причастность перволичного рассказчика, наивно-бесконфликтная развязка сюжета. Зощенко, однако, не ищет опоры в какой-либо языковой традиции. Тем более не обращается он к старорусским устным и письменным языковым формам. Начиная с 1922 года, Зощенко обращается только к самым новым речевым явлениям, жизнеспособность которых еще не прояснилась. Это оказывала влияние на реальную жизнь языка.

     Очень интересна форма повествования  в рассказах. То, что рассказ велся от лица сильно индивидуализированного повествователя, дало основание литературоведам определить творческую манеру Зощенко как "сказовую". Академик В.В. Виноградов в исследовании "Язык Зощенко" подробно разобрал повествовательные приемы писателя, отметил художественное преображение различных речевых пластов в его лексиконе. «Сказ, в современной фольклористике термин, обозначающий жанры устной прозы, повествующей о современности или недавнем прошлом. Не содержит фантастического, сказочного элемента»⁸ Речь рассказчика (реального или подразумеваемого) выходит за пределы письменно-литературной нормы данного времени и может быть ориентирована на просторечие, диалект, профессиональную речь или представлять сложную комбинацию их с литературной нормой . Произведение может состоять из сказа или сопровождаться авторским введением, послесловием, перебивами. От стилизации сказ отличается использованием внелитературных жанровых и речевых форм». Самая общая установка на рассказывание , которая позволяет автору строить «живое» повествование , иногда столь же далекое от устной речи, как и от письменной традиции. Это лишь позволяет достигнуть желаемой трансформации узаконенных форм повествования, ведущегося от автора. Сказ «без рассказчика, характерен для большинства ранних рассказов Зощенко. Внутри этого сказа появляются «островки» сказа иного типа- с рассказчиком, выступающим вперед, стремящимся не рассказать о ситуации, а воссоздать ее, инсценировать, разыграть ее перед читателем. Писателю понадобился рассказчик «не умеющий» рассказывать. Этот рассказчик то забегает вперед, то затягивает рассказ многословными, нередко беспомощными объяснениями. Следовательно, такой речи присущ спутанный синтаксис, повторяющиеся словечки и рассуждения. Рассказчик обычно словоохотлив. Но уже к середине двадцатых годов функция зощенковского сказа заметно усложняется. Сказ все более превращается в средство характеристики рассказчика. Происходит отделение героя-рассказчика от автора-писателя. У Зощенко появляется «соавтор». Возникает возможность двойной оценки событий. Описания мира вещей, глазами героя-рассказчика. Отношения к изображению рассказчика-повествователя и стоящего за его спиной автора постепенно скрещиваются, чем и достигается возможность иронической оценки событий. Зощенко шёл по пути, проложенному Гоголем и Чеховым, не копируя, однако, в отличие от многочисленных обличителей 20-х годов, их манеры. К. Федин отметил умение писателя "сочетать в тонко построенном рассказе иронию с правдой чувства"⁹. Достигалось это неповторимыми зощенковскими приемами, среди которых важное место принадлежало особо интонированному юмору. А.К. Жолковский. в своей работе «Поэтика недоверия» подробно останавливается на некоторых деталях вещного мира рассказов Зощенко. «Следует ввести понятие вещного мира. Говоря о вещи в литературном произведении, мы обращаемся ко всей совокупности создаваемых человеком предметов, входящих в мир произведения. Это может быть костюм персонажа, интерьер его дома, личные предметы и многое другое, что составляет привычную сферу культурного быта».¹⁰ Так же очень интересную заметку насчет вещного мира в рассказах Зощенко даёт Чудакова: «Бытописи в привычном смысле слова в прозе Зощенко тоже нет. Владение изобразительной деталью, к тому времени достигшее у многих писателей, как мы видели, уровня настоящей виртуозности, этому писателю как бы вовсе не знакомо. Нет красок, нет ни формы, ни цвета предметов. Те шайки, примусы, «ежики», шкафы, кастрюли, которые обступают героев Зощенко и почти физически ощутимо наползают на его читателя, скорее только названы, чем описаны. Жирным угольным контуром обведены они, и контур этот не заполнен. Зощенко не выдергивает, как Олеша, вещь из привычного обихода, чтобы рассмотреть ее заново (вспомним «вазу-фламинго») Напротив, вещам у него придана заведомая, пугающая читателя знакомость. Все эти предметы «коммунального быта только упомянуты скороговоркой, вскользь, как нечто само собой разумеющееся, то, без чего нельзя существовать. В его прозе вещи не только ни на сантиметр не сдвинуты с привычных мест — его герой-рассказчик помыслить не может, что где-то (или когда-то) необходимые человеку для жизни предметы могут существовать в другом наборе» ¹¹. Но вряд ли можно согласиться с этим утверждением. Обилие вещей в рассказах Зощенко - это не просто примета времени. Зощенко, несомненно, зафиксировал формирование нового советского быта, появление новых вещей. Но мир вещей функционирует как система культурных символов и как таковой нуждается в интерпретации. Рассматривая вещный мир рассказов Зощенко, мы опираемся на понимание его как «совокупности предметов, созданных человеком. Мир вещей стал служить воссозданию социально-исторического колорита изображаемой жизни. Для большинства писателей характерно обстоятельное изображение современного, близкого им быта. Описание вещного мира характеризует уклад жизни персонажей. Характеристики вещного мира, обычно вспомогательные, в ряде произведений выдвинуты на первый план и становится доминирующим художественным средством. Мир вещей помогает писателю проникнуть в глубину сознания героя. Зощенко не занимается подробным описанием быта и вещей, но изображение предметно-вещного мира помогает показать эпоху и внутренний мир персонажей. Если в самом начале своего литературного пути Зощенко отдал, подобно В. Волкову, М. Козыреву, Г. Никифорову, В. Катаеву, многим другим писателям-сатирикам известную долю увлечения комизмом случайного, лежащего на поверхности жизни, то уже к середине двадцатых годов с уверенностью можно было сказать, что он идет своим собственным путем. По существу, герой большинства рассказов Зощенко- это средний человек, окруженный деталями, хоть и не явно выраженного быта.

     В середине 30-х годов Зощенко слегка перестраивает свое творчество. Меняется не только стилистика, но и сюжетно-композиционные принципы, широко вводится психологический  анализ. Даже внешне рассказ выглядит иначе, превышая по размерам прежний  в два-три раза. Зощенко нередко  как бы возвращается к своим ранним опытам начала 20-х годов, но уже на более зрелом этапе, по-новому используя  наследие беллетризованной комической новеллы. Уже сами названия рассказов  и фельетонов середины и второй половины 30-х годов ("Нетактично поступили", "Плохая жена", "Неравный брак", "Об уважении к людям", "Еще  о борьбе с шумом") достаточно точно указывают на волнующие  теперь сатирика вопросы. Это не курьезы  быта или коммунальные неполадки, а  проблемы этики, формирования нравственных отношений. В комической новелле  и фельетоне второй половины 30-х  годов грустный юмор все чаще уступает место поучительности, а ирония –  лирико-философской интонации. Теперь у писателя и гнев, и веселье редко вырываются наружу. Больше, чем прежде, он декларирует высокую нравственную позицию художника, отчетливо выявленную в узловых местах сюжета – там, где затрагиваются особо важные и дорогие сердцу писателя вопросы чести, достоинства, долга. Отстаивая концепцию деятельного добра, М. Зощенко все больше внимания уделяет положительным характерам, смелее и чаще вводит в сатирико-юмористический рассказ образы положительных героев. И не просто в роли статистов, застывших в своей добродетели эталонов, а персонажей, активно действующих и борющихся ("Веселая игра", "Новые времена", "Огни большого города", "Долг чести").

     В военные и послевоенные годы М. Зощенко  не создал произведений, существенно  углубивших его собственные достижения предшествующей поры. В созданных М. Зощенко в 1941-1945 годах фельетонах, рассказах, драматических сценках, сценариях, с одной стороны, продолжена тематика довоенного сатирико-юмористического творчества (рассказы и фельетоны об отрицательных явлениях жизни в тылу), с другой (и таких произведений большинство) – развита тема борющегося и побеждающего народа.

     О достоинствах творчества Зощенко подробно высказывался М. Горький: "Отличный язык выработали Вы, Михаил Михайлович, и замечательно легко владеете им. И юмор у Вас очень "свой". Я высоко ценю Вашу работу, поверьте: это – не комплимент. Ценю и уверен, что Вы напишете весьма крупные вещи. Данные сатирика у Вас – налицо, чувство иронии очень острое, и лирика сопровождает его крайне оригинально. Такого соотношения иронии и лирики я не знаю в литературе ни у кого... ".

     2.2. Герой Зощенко

     Поразивший  Зощенко с первых же шагов его  творчества разрыв между масштабом  революционных событий и консерватизмом человеческой психики сделал писателя особенно внимательным к той сфере  жизни, где деформируются высокие  идеи и эпохальные события. Так инертность человеческой природы, косность нравственной жизни, быт стали основными объектами  художественного познания Зощенко.

     Зощенко писал: «Обычно думают, что я искажаю  «прекрасный русский язык», что  я ради смеха беру слова не в  том значении, какое им отпущено жизнью, что я нарочно пишу ломаным  языком для того, чтобы насмешить  почтеннейшую публику. Это неверно. Я почти ничего не искажаю. Я пишу на том языке, на котором сейчас говорит  и думает улица... Я сделал это, чтобы  заполнить хотя бы временно тот колоссальный разрыв, который произошел между  литературой и улицей...»¹². Но речь героев Зощенко их, говоря литературоведческим языком, речевые характеристики — лишь внешнее отражение того, что происходит в их душе. В конечном счете самое важное в литературе — показать, чем живет человек, каковы его идеалы.

     Герой произведений Зощенко - обыватель, человек с убогой моралью и примитивным взглядом на жизнь. Такой тип человека существовал испокон веков и был совсем не уникумом — человек, словно нарочно созданный для того, чтобы принять лозунг «Каждому по потребностям» как конечную цель мироздания, как конечный, высший смысл бытия. Зощенко во многих своих произведения пытался подчеркнуть, что этот обыватель зачастую тратил все свои силы на борьбу с разного рода мелкими житейскими неурядицами, вместо того, чтобы что-то реально сделать на благо общества.

В рассказе «Счастье» его герою по случаю удается очень выгодно заменить разбитое стекло в трактире. Это  и было в его жизни счастье: «чистых тридцать рублей» барыша. «Эх, и пил же я тогда. Два месяца пил. И покупки, кроме того, сделал: серебряное кольцо и теплые стельки. Еще хотел купить брюки с блузой, но не хватило денег».

     В «Рассказах Назара Ильича Синебрюхова» главный герой – Назар Ильич предстает перед нами неудачником, при чем невезение – его основная черта. Не везет ему с поисками клада «старого князя вашего сиятельства»; отворачивается от него фортуна, едва завязываются «прелестные отношения» с «прекрасной полячкой» Викторией Казимировной; и даже жена Матрена Васильевна отказывается от него: «Идите себе с богом, Назар Ильич Синебрюхов, не мешайте за ради бога постороннему счастью». И до того не везет Синебрюхову в жизни, что как ни пытается он найти «свое назначение», ничем, кроме конфуза, дело не кончается. Жизненная позиция героя столь пассивна, что он и не стремится осмыслить происходящее, он способен лишь недоумевать по поводу "хода развития" своей жизни, терпеливо принимая удар за ударом. И, как и в ранних рассказах, жалоб к неудачнику, не нашедшему своего места в жизни, пронизывает "Рассказы Синебрюхова" с начала до конца, предопределяя пассивность занятой автором пассивность стороннего наблюдателя.

     В рассказе "Нищий" – повествуется о нагловатом субъекте, который повадился регулярно ходить к герою-рассказчику, вымогая у него полтинники. Когда тому надоело все это, он посоветовал предприимчивому добытчику пореже заглядывать с непрошеными визитами. "Больше он ко мне не приходил - наверное, обиделся", - меланхолически отметил в финале рассказчик. Нелегко Косте Печенкину скрывать двоедушие, маскировать трусость и подлость выспренними словами ("Три документа"), и рассказ завершается иронически сочувственной сентенцией: "Эх, товарищи, трудно жить человеку на свете!". Вот это грустно-ироническое "наверное, обиделся" и "трудно жить человеку на свете" и составляет нерв большинства комических произведений Зощенко. В этих произведениях автор как бы срезает различные социально-культурные пласты, добираясь до тех слоев, где гнездятся истоки равнодушия, бескультурья, пошлости, которые олицетворяют массового человека.

     Но  писатель высмеивал не самого человека, а обывательские черты в нём. «Я соединяю эти характерные, часто  затушёванные черты в одном герое, и тогда герой становиться  нам знакомым и где-то виденным»¹³, - писал Зощенко. Своими рассказами Зощенко как бы призывал не бороться с людьми, носителями обывательских черт, а помогать им от этих черт избавляться. Простодушно-наивный рассказчик уверяет всем тоном своего повествования, что именно так, как он делает, и следует оценивать изображаемое, а читатель либо догадывается, либо точно знает, что подобные оценки-характеристики неверны. Это вечное борение между утверждением рассказчика и читательским негативным восприятием описываемых событий сообщает особый динамизм зощенковскому рассказу, наполняет его тонкой и грустной иронией. Персонажи его произведений были для него прежде всего «запущенными людьми», живущими трудной жизнью. В рассказе «Нервные люди» рассказчик объясняет все происшедшее – взаимное неуважение, душевную глухоту, болезненную раздражительность, склоки – теми переживаниями, перегрузками, напряжением, которые были вызваны гражданской войной. Через быт, сознание, через души зощенковских героев идёт война с невоспитанностью, разнузданностью чувств и жестоким эгоизмом, глухотой, замкнутостью лишь на своих ближайших, суетных интересах, с оглушённостью людей обрушившимися на них заботами. «Главная причина, - простодушно объясняет рассказчик, - народ очень уж нервный. Расстраивается по мелким пустякам. И через это дерётся грубо, как в тумане».

     Туман искривлённых чувств, непонимания, недоразумений, невежества окутывает людей. Писатель понимает, что происходит с его  «уважаемыми гражданами», но очень  далёк от оправдания тех, кто покорно  позволяет «туману» заполнять их души и разум.