Лагерная проза

ЛАГЕРНАЯ  ПРОЗА В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ ХХ ВЕКА

1. Проблемно-тематическая специфика произведений, объединённых термином «лагерная проза». Её место в русской литературе второй половины ХХ века.

«Лагерная проза» - литературные произведения, созданные бывшими  узниками мест заключения. Она порождена  напряженным духовным стремлением  осмыслить итоги катастрофических событий, совершившихся в стране на протяжении ХХ столетия. Отсюда и  тот нравственно-философский потенциал, который заключен в книгах бывших узников ГУЛАГа И. Солоневича, Б. Ширяева, О. Волкова, А. Солженицына, В. Шаламова, А. Жигулина, Л. Бородина и др., чей личный творческий опыт позволил им не только запечатлеть ужас гулаговских застенков, но и затронуть «вечные» проблемы человеческого существования.

Естественно, что в своих  творческих исканиях представители  «лагерной прозы» не могли пройти мимо художественно-философского опыта  Достоевского, автора «Записок из Мертвого дома». Не случайно в книгах А. Солженицына, в рассказах В. Шаламова, в повестях Л. Бородина и др. мы постоянно встречаемся  с реминисценциями из Достоевского, ссылками на его «Записки из Мертвого дома», которые оказываются отправной  точкой отсчета в художественном исчислении. В своих размышлениях о человеческой душе, о борьбе добра  и зла в ней эти прозаики приходят к тем же выводам, к каким  приходил их великий предшественник, утверждавший, что зло таится в  человечестве глубже, чем предполагают социалисты.

Первые лагерные вещи явились на свет в разреженной  атмосфере неведения о жизни  Архипелага. Информация о тюрьмах  и зонах была заблокирована в  закрытых отделах архивов и библиотек.

Значение «лагерной прозы» определяется тем, что она позволяет  глубже осознать процессы, происходящие в современной действительности. Знакомство с «лагерной прозой»  убеждает, как неисчерпаемы психологические  глубины человека, способного не только на духовный взлет, но и на разнообразные  формы морального падения. При всем эстетическом разнообразии и стилевой разноплановости «лагерная проза» пронизана мыслью, что в кровавых событиях ХХ в. виновен и сам человек, оказавшийся не столь совершенным.

  2. Мемуарно-биографические книги Е.С. Гинзбург «Крутой маршрут» (1967), А.В. Жигулина «Чёрные камни» (1988), О.В. Волкова «Погружение во тьму» (1957-1979). «Архипелаг ГУЛАГ» А.И. Солженицына – главная книга на эту тему.

Мемуарно-биографические книги, всегда тяготевшие к историческому  жанру, приобретают особое значение. «Крутой маршрут» Е. Гинзбург, «Черные  камни» А Жигулина, «Погружение во тьму О. Волкова написаны людьми, попавшими в сталинскую мясорубку. Оказавшись в лагерях по навету, пережив ужасающие страдания и унижения, эти авторы выплеснули на страницы книг всю боль своих измученных душ, тяжелую обиду на вопиющую несправедливость, и их произведение приобрели звучания подлинных, исторически достоверных документов.

"Крутой маршрут" (1965) Е.С. Гинзбург - интереснейший показательный документ эпохи и в то же время страстный, очень субъективный монолог женщины, интеллигента, мыслящего человека. В этой книге обнаруживается попытка осмыслить причины трагедии, которая стряслась с ней и ее товарищами по несчастью, веру в конечное торжество справедливости и в то же время наивность многих суждений, рожденную представлениями ее времени. 

Книга Е.С.Гинзбург — драматическое  повествование о восемнадцати годах  тюрем, лагерей и ссылок, потрясающее  своей беспощадной правдивостью и вызывающее глубочайшее уважение к силе человеческого духа, который  не сломили страшные испытания.

Нельзя не увидеть, как  бьется в книге мысль автора в  поисках ответа на вопросы, волнующие  общественность в 50-60-е гг.: кто виноват? Как и почему произошли события, связанные с эпохой культа личности? Где гарантии, что это не повторится? Но четкого ответа в книге нет. Не случайно в книге четко определена исходная позиция автора "Крутого маршрута" и весьма туманно изложены взгляды автора на одном из завершающих этапов ее пути: "...я считала своим долгом дописать все до конца... чтобы раскрылась внутренняя душевная эволюция героини, путь превращения наивной коммунистической идеалистки в человека, основательно вкусившего от древа познания добра и зла..." 

«Чёрные камни» (1988) А.В. Жигулин считал главной книгой своей жизни.

Ещё в застойные годы он прочитал в самиздате произведения Александра Солженицына и Варлама Шаламова и был поражён их содержательной глубиной и художественной мощью. Естественно, он не мог пройти мимо жизненного и философского опыта Ф.М. Достоевского, которому тоже пришлось провести годы «во глубине сибирских руд». 

Попав на Колыму, Жигулин стал заинтересованно изучать лагерный фольклор: блатные (а по существу, народные) песни, анекдоты, шутки, «переводы» отдельных слов, произнесённых на «фене».  
Всё это он записывал в особую тетрадку, которую у него изъяли при освобождении в 1954 году. Собирание словарей русского языка на протяжении всей жизни было увлечением поэта, они занимали значительное место в его домашней библиотеке. 

Сразу после освобождения Жигулин, по собственным словам, «не умевший толком писать ни стихи, ни прозу», с присущей ему аккуратностью и вниманием к деталям зафиксировал в своём дневнике воспоминания о наиболее важных событиях, относящихся к периоду КПМ и тюремно-лагерной одиссеи. Спустя 30 лет эти записи очень пригодились ему в работе над «Чёрными камнями». 

«Писать в небольших записных книжках Анатолий начал с 1954 г., когда  его привезли с Колымы в один из воронежских лагерей в связи  с пересмотром дела молодёжной антисталинской организации, – вспоминала Ирина Жигулина.– Первые две записные книжки (№1 и №2) написаны карандашом. Первая почти вся посвящена поэзии. Он восстанавливает первые строчки стихов, написанных в тюрьме во время долгого следствия 1949-1950 гг., в лагере (без объяснения, что это за строчки). Тексты из осторожности не записывались. Он жадно пытается писать новые стихи, делает вольные переводы из Горация, размышляет о поэзии, о жизни, но ни слова – о лагерном прошлом… 

Записная книжка №2 –  как пульсирующее обнажённое сердце. Он уже откровенно пишет о своих  мучительных ощущениях, сомнениях. Делает записи о Колыме и о военном  детстве. 
 
Своим «Архипелагом ГУЛАГ» А.И. Солженицын сделал самый решительный шаг по пути синтеза искусства и истории. Не случайно он дал своей книге такое жанровое обозначение — «опыт художественного исследования». И именно эта книга, несмотря на ее «судорожность и недоработанность» (что автор объяснял гонениями, которым он тогда подвергался), произвела самое сильное впечатление на читающее общество как в Советском Союзе, так и за рубежом.

Самым главным источником потрясения был тот фактический  материал, который представил Солженицын на основании 227 свидетельств бывших узников  ГУЛАГа, бесед с разными людьми, собственных изысканий и своей биографии. В годы «оттепели» кое-что о массовых репрессиях в «период культа личности» стало известно, кое-что бродило в слухах и молве. Но то, что сделал Солженицын, оглушило читателей 1970-х годов. Он первым дал систематический обзор преступлений правящего режима против своего народа: тут и история всех волн массовых репрессий, начинаяс 1921 года (концлагеря для семей крестьян во время Тамбовского восстания) и кончая 1948-м (высылкой причерноморских греков); тут и история самых громких политических процессов, начиная с 1918 года и вплоть до судилищ 1937—1938 годов; тут и обозрение всех разновидностей карательных учреждений, созданных советской властью, всех «островов» и «портов» ГУЛАГа; тут и длиннейший список строек, выполненных рабским трудом арестантов «с первой пятилетки по хрущевские времена»; тут и жуткая классификация приемов сламывания воли и личности арестанта во время следствия.

Эта книга окончательно развеяла иллюзии насчет так называемых «преимуществ реального социализма». Она показала всему миру, что тот режим, который  пришел к власти в результате октябрьского переворота, был изначально преступен.

Что на совести этого режима — уничтожение десятков миллионов

советских людей, т.е. геноцид  собственного народа. Все, названное  выше, конечно же, относится к  сфере исторического знания. Но то эмоциональное впечатление, которое  вызывали представленные в «Архипелаге» реальные факты и документальные материалы, рождало, как цепную реакцию, эффект эстетический — ценностное отношение читателя. Нельзя не учитывать  и того, что отдельные факты, приводимые Солженицыным, это, можно сказать, готовые  образы, перед ними меркнет фантазия самого изобретательного беллетриста  — настолько они ошеломляющи  сами по себе, настолько емки по своей  обобщающей силе. Эти факты, к тому же, изложены пластическим словом Солженицына-художника  и эмоционально окрашены его нескрываемым чувством. А из сплава жизненного материала  и раскаленного чувства автора-исследователя  возникает определенная поэтика.

Солженицын в своем  исследовании советской карательной  системы во главу угла ставит «человеческое  измерение». Главное, на чем сосредоточено  внимание автора: что ГУЛАГ делает с человеческой душой? Есть ли у человека возможность сопротивляться этой бездушной  махине? Из семи частей в «Архипелаге» только одна небольшая по объему часть  непосредственно посвящена обозначенной проблеме — это часть четвертая, которая называется «Дуща и колючая проволока». Но в ситуации «душа и колючая проволока» представлены автором рассказанные во всех других частях судьбы сотен людей, прошедших через «канализационные трубы» ГУЛАГа. Солженицын показывает, как целенаправленно и беспощадно ГУЛАГ растлевал душу отдельного человека, как системе удавалось добиваться растления миллионов («массовой паршой душ» называет автор эту эпидемию) и в чем это растление проявлялось (страх, ложь, скрытность, жестокость, стукачество, а главное — рабская психология).

В сущности, воспоминания Автора о своих постыдных поступках  и о своих прежних политических убеждениях носят характер покаяния. И с этого начинается процесс  его духовного восхождения. Солженицын отмечает основные ступени, по которым  поднимается душа узника ГУЛАГа: тут и уроки интеллектуального самостоянья, извлекаемые из общения с умными людьми, с которыми его свела тюремная доля, тут и трезвое осознание несоизмеримости своей собственной беды с эпическим разливом трагедии миллионов жертв тирании. И наконец, это близкое к религиозной идее великомученичества благодарное чувство к своему узилищу.

3. Тема репрессий в романах А.Н. Рыбакова «Дети Арбата», «35-й и другие годы» (1988-1989).

В своем романе "Дети Арбата" (1966-1983) А.Рыбаков пытается постигнуть внутреннюю жизнь "человека с тигриными глазами" - Сталина. Писатель уверен, что диктатор исказил основные идеи Ленина, предал дело создателя партии. Проявилось это в Свертывании НЭПа, в насильственной коллективизации, в пестовании гигантского бюрократического аппарата, в культивировании вождизма, в подмене "социалистической демократии совсем другим режимом". Сталин "еще тогда, в молодости...понял, что демократия в России - это лишь свобода для развязывания грубых сил. Грубые инстинкты можно подавить только сильной властью, такая власть называется диктатурой". Во имя "социалистического рая" на земле нужно, по мысли Сталина, безжалостно расправляться с политическими противниками. "Смерть решает все проблемы. Нет человека и нет проблем". Власть должна опираться на страх. "Страх надо поддерживать любыми средствами, теория непотухающей классовой борьбы дает для этого все возможности. Если при этом погибнет несколько миллионов человек, история простит это товарищу Сталину".

Тема сталинских репрессий - важнейшая в романе "Дети Арбата". Книга воссоздает события 1933-1934 годов: ХУП съезд партии, подготовку покушения на С.М.Кирова, яростную борьбу за власть различных сил в партии и стране, многочисленные аресты невинных людей, повседневный быт политических заключенных. Интересна полная абсурдность поводов для ареста: Борис Соловейчик отбывает ссылку за неправильную пунктуацию в лозунге, сын белоэмигранта Игорь расплачивается за свою комсомольскую наивность, типографский наборщик Ивашкин сослан за пустяковую опечатку в газете , повар районной столовой наказан за наличие в меню блюда под названием "щи ленивые", Саша Панкратов осужден за предложение изучать в институте бухгалтерию и выпуск стенгазеты... Конечно же, все эти нелепые обвинения не являются случайными. Они помогают насаждать в народе страх, покорность. А страх рождается тогда, когда нет уверенности в собственной безопасности.

Рыбаков показывает в своем романе, что система  страха держится на молчаливом непротивлении  злу многих людей. Вот описание незаконного  исключения из партии заместителя директора  института Криворучко: "Стараясь не глядеть на Криворучко, члены  бюро проголосовали за исключение его  из партии". Все понимают, что совершается  подлость, но никто не протестует.

В романе "Дети Арбата" встречаются образы кровавых палачей, работников НКВД, верных исполнителей воли Сталина. Перед нами предстают реальные исторические фигуры (Ягода, Вышинский, Ежов, Поскребышев) и фигуры вымышленные (Юрий Шарок, Баулин, Дьяксв, Баранов). Довольно подробно описывается восхождение к высотам власти "тихого человека с фиалковыми глазами" - Ежова: работа в 1927 году в ЦК, руководящий пост в Казахстане, умелое проведение сталинской кадровой политики. Страшно то, что фактический руководитель НКВД "свободен от всякого нравственного тормоза, от этических условностей". Под стать шефу НКВД и следователь Дьяков, который верит "не в действительную виновность людей, а в общую версию виновности". Понятно, что суть следствия сводится к тому, чтобы "общую версию...умело применить к данному лицу и создать версию конкретную". Подследственный для Дьякова - всего лишь единица, необходимая для протокола. Протокол же нужен для вынесения приговора. Внутренне близок Дьякову подлец и предатель Юрий Шарок. Путь в "органы" лежит через отречение от родного брата, от Лены Будягиной и Саши Панкратова. Именно в НКВД молодой карьерист ощущает себя в безопасности: "Там его никто не тронет, они сами всех трогают". В Юрии Шароке в полной мере проявляются задатки приспособленца и изощренного палача. Подобные качества быстро находят себе применение в НКВД. "Юра сразу привился в новых условиях, подошел этому учреждению..." В "Детях Арбата" показан еще один тип палача - уполномоченный НКВД Баранов. Именно на совести этого "толстого человека с сытым казенным лицом" лежит смерть ссыльного Карцева...