Коллизии Мастера и Маргариты

  Ваши предположения, что правка романа была связана с  тем, чтобы преодолеть рогатки цензуры, мне показалась неубедительными. Уже  в первых главах романа (окончательный  вариант) автором брошен решительный, бескомпромиссный и осознанный вызов  официальной атеистической советской  пропаганде и ее агитпропу в лице литслужащих, и самые антисоветские страницы романа остались.

  Советская идеология - атеизм - развенчана Булгаковым уже  в первых главах (на Патриарших) совершенно, и блестяще. Основная тема эпизода - неверие - проведена великолепно. "Неужели..." - последние слова Берлиоза логично завершают эпизод. Отделенная голова от тела (причем, насильственным, скандальным, безобразным образом) - это бугаковский образ атеизма.

  Но вернемся к замыслу. К беседе Берлиоза и  Иванушки на Патриарших прудах о том, что Бога нет... А если Бога нет, тут  же из небытия появляется иностранец (впрочем, мы уже знаем, что это  Воланд). Гениальный замысел! Если нет Бога, на этом месте появляется Сатана.

  Совершенно  верно: атеизм - это не объективный  научный взгляд на явления - такая  независимая позиция между Иисусом  и Сатаной (впрочем, с точки зрения атеизма то и другое вымысел). Нет, атеизм (на что Вы справедливо указываете) - это крыло Сатаны, а не независимость от предрассудков. Что гениально выразил Булгаков. Но это только самое начало романа, а дальше... А дальше открывается свободная даль романа. Куда приведет замысел, еще не предрешено. Что же, после развенчания атеизма - назад в Православие, к народной духовной традиции? Но тут (как черт из табакерки) появляется этот нелепый рассказ об Иешуа. Дальше начинается чертополох.

  Развенчать  евангелие от Толстого - эта тема в советскую эпоху не была актуальной. Толстовство, как идеология и общественное движение, потерпело полный крах еще в предреволюционное время (Бунин. Дни Арсеньева, например). Актуален был атеизм (в каждом окне по атеисту). Атеизм - это вера не шариковых, Берлиоз был вполне просвещенным атеистом. Это была новая вера интеллигенции (теперь советской). Именно против нее было направлено жало булгаковской сатиры.

  Рассказ Воланда о Понтии Пилате предназначен не для ушей толстовца, иначе Воланд был бы не мнимым, а в самом деле сумасшедшим - обращаться к тому, кого уже нет в помине. И не для убежденных атеистов - в учености Берлиоза сомневаться не приходится, он знает Евангелие. Убеждать Берлиоза в том, что существует другое евангелие, Воланду нет никакой необходимости - он-то и в каноническое не верит.

  "Да, это  было около десяти утра, досточтимый  Иван Николаевич, - сказал профессор". Так заканчивает свой рассказ  Воланд о Понтии Пилате, обращаясь именно к молодому поэту.

  Дважды роман  прозвучал для ушей и сознания Ивана Николаевича (из уст Воланда и продолжение на больничной койке в лечебнице, во сне). В эпилоге романа происходит передача последних смыслов от Мастера и Маргариты Николаю Ивановичу, подрастающему поколению интеллигентов: "Это - тот номер сто восемнадцатый, его ночной гость. Иван Николаевич во сне протягивает к нему руки и жадно спрашивает:

  - Так, стало  быть этим закончилось?

  - Этим и  закончилось, мой ученик, - отвечает  номер сто восемнадцатый, а  женщина подходит к Ивану и  говорит:

  - Конечно,  этим. Все кончилось и все кончается... И я вас поцелую в лоб,  и все у вас будет так,  как надо."

  Это был своеобразный "роман воспитания" для новой  интеллигенции (Берлиоз - человек конченный, его не перевоспитаешь). Должна прийти постатеистическая эпоха (Булгаков был совершенно убежден в полном крахе атеизма) - и чем будет "духовно" питаться новая интеллигенция?

  Каков исторический культурный контекст, на который опирался Булгаков? К кому собственно был  обращен роман, который стал необыкновенно  популярен? Только в атеистической  булгаковской Москве (он знал московскую публику как никто другой) и мог появиться этот роман, когда голос священников и богословов был запечатан.

  Важно понять, что хотел Булгаков: подчеркнуть  фольклорный, легендарный (использовать Евангелие как литературный мифологический источник) характер рассказа о Понтии Пилате и отделить его от Евангелия, или, напротив, создать некое обновленное "евангелие" для русской интеллигенции.

  Речь во вставной новелле идет об Иисусе, сомневаться  не приходится: "Имейте в виду, что  Иисус существовал. ... И доказательств  никаких не требуется" - начинает Воланд свой рассказ о Понтии Пилате. В пределах романе убедить меня в обратном никто не пытается, скорее наоборот, да и слишком очевидны намеки. Единственное оправдание композиции вставных глав романа Мастера (мастером композиции уже является Булгаков) - это подтвердить достоверность истории о Понтии Пилате.

  Какую сверхзадачу  ставит Мастер в своем романе? Рассказать евангельскую историю предельно  правдиво, освободив ее от предрассудков. И оправдать необходимость зла. Только Мастер пошел от обратного. Зло в своем абсолютно выражении, тотальности хиреет, "понимает" свою бессмысленность.

  Чтобы избежать богохульства и остаться корректным к христианским чувствам, допустим, что Иешуа литературный герой, прототипом, которого является не Иисус (так оно и есть, независимо от того, как его замыслил Булгаков) - и его проповедь об абсолютном добре - царстве истины и справедливости.

  Рассказ Воланда о Понтии Пилате - это спор с Берлиозом о вечности, о бессмертии. Понтий Пилат воплощение власти - насилия, зла. Но оно само по себе (само в себе) теряет смысл (нравственные и физические страдания прокуратора перед встречей с Иешуа, думы о бессмысленности своего поприща, как карающей силы власти, бесконечное одиночество, мысли о яде). Зло перманентно, оно не может само себя породить, из самого себя исходить, быть само себе достаточным. Только добро вечно и самодостаточно ("и вечно совершает благо"). Какое отношение это имеет к атеизму? После исчезновения добра (и вечности, на чем настаивает Берлиоз, отрицая Христа) исчезнет и зло, тогда и существование Воланда под вопросом: "... он испуганно обвел глазами дома, как бы опасаясь в каждом окне увидеть по атеисту". Но если "ни один из них не рождался и никого не было, в том числе и Иисуса" (с точки зрения атеизма), то нет ни добра, ни истины, ни справедливости, собственно и бытия. Такой постановкой вопроса возмущен даже Воланд.

  Нет, Он (Воланд) не объективный независимый свидетель евангелических событий, (это ему как-то даже не к лицу), Он - часть той силы, Он заинтересованный игрок, Он принимает в тех событиях участие, пусть и не явное, а метафизическое.

  Воланд нигде не позволял себе развязанного хамского тона. Везде подчеркнуто вежлив, в том числе, и со своими оппонентами - с Берлиозом и Николаем Ивановичем. (Воланд не лукавит, ему достаточно быть правдивым с падшими гражданами Москвы.) Только с Левием Матвеем. Они представляют две конторы, выполняющие одну работу - привести мир в состояние "истины и справедливости", но разными методами. Конторы отчасти конкурирующие - чем тогда объяснить хамский тон Воланда.

  Темные силы (свита Воланда) - такие чистильщики, делают зло, но защищают добро, милых, порядочных, но несчастных людей. Выполняют работу, грязную, неблагодарную, но нужную. Зачищают. Но не тупо, грубо, а в буквальном смысле с огоньком. С выдумкой, остроумно, и где-то даже талантливо.

  Такова теософия первой части (из трех, которые стилистически  и композиционно выделены) вставного  романа Мастера, которая в дальнейшем получает свое развитие. Она плавно перетекает в роман Булгакова  и становится там доминирующей.

  Если бы бал  Сатаны - вся чертовщина с ним  связанная - был только дурной спектакль, который после представления  превратится в пыльную дешевую  бутафорию, и со всем этим хламом провалится в тартарары. Или свернулся в  свиток, вспыхнул и истлел. Так нет, после бала продолжается такая корпоративная  вечеринка, куда приглашаются только близкие  и избранные, где и принимаются  самые существенные (для героев романа) решения. Хоть тон доверительный  и душевный, но не менее величественный, чем на торжестве, с той же интонацией, на полном серьезе принимаются последние решения. И это уже не роман Мастера, а роман Булгакова.

  Проект всемирно известного писателя создать сокращенное  евангелие, как настольную книгу  крестьян, потерпел полный крах. Текст  этого "евангелия" не только не стал широко известен, но теперь в него редко  заглядывают узкие специалисты. (Может быть, этому поспособствовал  своевременный решительный протест  Церкви.) Булгаковский проект (или Воланда?) стал более успешный. Здесь я вижу не замысел Булгакова развенчать евангелие от Толстого, а соблазн. Создать такое "евангелие для избранных, посвященных." Какой соблазн!

  Понтий Пилат

  Стоит заметить, что попытки использовать Христа для построения умозрительных теософий производились неоднократно, а также  оправдания зла. (Самая грубая из них  Блока в "Двенадцати", а также  Леонида Андреева "Иуда Искариот" и др.). Сергей Соловьев, поэт-символист, сначала православный священник, затем  католический православного обряда, отзываясь на публикацию "Двенадцати" пишет: "Наши террористы выставляют себя почитателями Христа, который  будто бы искажен в церковном  сознании. Насколько образ Христа, противопоставленный Христу церковному, соответствует евангельскому Христу, хорошо можно видеть из стихов певца  современного сатанизма Блока <...>, призывая к кровавой и дикой оргии, он кончает свои стихи такою сладенькой конфеткой: "в венчике из белых  роз впереди Исус Христос" (из ст. Марка Смирнова "Священник Сергей Соловьев"). Искажение евангельского Христа и поэтизация насилия Сергей Соловьев прямо называет сатанизмом.

  Что же это  за персонаж Понтий Пилат, и почему он стал центральной фигурой романа Мастера, и одной из главных романа Булгакова (ведь он легко и ненавязчиво  переходит в роман последнего)?

  Вы справедливо  замечаете: "Иешуа - не главный персонаж романа о Пилате. Роман не столько апология Иисуса (...) сколько апология Пилата. В этом романе оправдан Пилат". "Симпатии и сердце Мастера с Пилатом". Но почему?

  Евангелие не от Воланда, а от Понтия Пилата. (Фигура характерная, типичная, но в сравнении с теми неповторимыми событиями для человеческой истории, которые случилась, проходящая. Евангелисты более достоверны, уделив ей несколько фраз, а у Булгакова она стала главной. Не только роман Мастера заканчивается фразой пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат, но она заканчивает последнюю 32-ю главу и эпилог романа Булгакова (правда, там он уже всадник)).

  Какую же сверхзадачу  ставит Мастер в своем романе? И  почему Понтий Пилат стал главным  героем романа?

  "Евангелие"  от Понтия Пилата, наверное, это  был бы интересный роман. Посмею  предположить, что роман должен  быть юридический, а не мистический.  Как прокуратор относился к  Иисусу (как Сыну Божию), свидетельств мы не имеем. Эпизод с Понтием Пилатом (в канонических Евангелиях) - это объективное свидетельство того, что светских законов Иисус не нарушал (что не единожды прокуратор констатирует). И это свидетельство на века: казни первых христиан, гонения на Церковь и репрессии церковнослужителей в советское время юридически неправомерны и беззаконны. Но и предупреждение христианству от соблазнов стать над светским законом: нет, возлюбленные братья и сестры, под дышло закона. Юридический роман о Понтии Пилате был бы в советские времена как нельзя кстати.

  Но еще раз  вернемся к замыслу. Возможно, Булгаковым и задумывался роман, как евангелические события с точки зрения Понтия Пилата, но неожиданно произошла подмена, и получился роман о Понтии Пилате. Как он переживает это Событие. Причем никакого религиозного чувства  в нем нет. Может быть подмена произошла помимо воли Булгакова? И кто совершил подмену, сомневаться не приходится (и у меня такое ощущение, что это не романный Воланд). И то, что последние правки (и кардинальная смена замысла) происходили в то время, когда Булгаков был болен (расслабленный), говорит в пользу того: а владел ли он в полной мере своей волей?

  Евангелие не сюрреалистично, оно вполне реалистично (у всех событий есть свидетели, как  Вы верно заметили). В "новом же евангелии" - появились иные свидетели, где акцент сделан на человеческих слабостях Иисуса. Понтию Пилату приписывается  мистический взгляд, "евангелие" появляется перед героем (Иваном Николаевичем, будущим историком) то в наркотическом  сне, то в виде галлюцинации.

  Все пилатовские страницы - это разрушение всей евангелиевой композиции. Но разрушение происходит тонко (лукаво). Меняются акценты, взгляд переносится на другие детали, другая картинка. (Эти выпяченные подробности когорт, сопровождающих казнь Христа.)

  У Булгакова  есть пьеса "Последние дни (Пушкин)", где главный герой на сцене  не появляется на протяжении всего  действия. Но все действие происходит вокруг него, он главное событие  пьесы. В "Мастере и Маргарите" все наоборот: евангелические события (такие События!), собственно история  Христа, остались на втором плане, проходящие. Главным событием стал не Иисус, а  бесконечные мучительные терзания Понтия Пилата. (Истинно говорят: если Господь хочет наказать, то лишит  разума.)