Бертольд Брехт (Ойген Бертольд Фридрих Брехт) (1898-1956)

Введение. 

      Вот уже шестое десятилетие, как универсальный  гений Брехта – драматурга, поэта  и прозаика, режиссера и теоретика  театра – завоевал всемирное признание. Утвердившись в репертуаре театров  множества стран еще в 50-е годы, пьесы Брехта по сей день владеют подмостками Берлина и Гамбурга, Москвы и Нью-Йорка, Парижа и Варшавы, Токио и Лондона, Праги и Будапешта, Милана и Афин… Когда Брехт умер, известный западногерманский публицист Себастиан Хаффнер писал в английской газете «Обсервер»:  «В лице Бертольда Брехта Германия и мир потеряли творческого гения первой велечины. Он был, без сомнения, величайшим немецким писателем своего поколения и (даже не забывая о существовании Шиллера и Клейста), вероятно, величайшим драматургом из всех, которых знала Германия… Короче говоря, он стоит ближе к Шекспиру, чем какой бы то ни было другой драматург». Многие критики, несомненно,  будут готовы присоединиться к этой оценке и сегодня. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

    Бертольд  Брехт

    (Ойген Бертольд Фридрих Брехт)

    (1898-1956) 

    Б.Брехт родился 10 февраля 1898 года в небольшом баварском городке Аусбурге в семье директора фабрики. В 1908 году Брехт поступил в аусбургскую гимназию. Годы учебы в гимназии(а особенно в 1913-1917гг.) приходятся на период, когда в Германии усилено развивались призывы к братоубийственной войне, когда милитаристский психоз охватил не только прусскую военщину, но и не в меру верноподданных баварских учителей. В связи с этим следует вспомнить случай, происшедший с Брехтом в 1915 году: семнадцатилетнему Бертольду предложили написать сочинение на слова Горация «сладко и почетно умереть за отчизну». В той работе, еще молодого Брехта, мы находим знаменательные слова, которые свидетельствовали о неприязни им не только кайзеровского(нем.kaiser – правитель) верноподданнического патриотизма, но и фарисейской морали общества в целом. «Выражение, что умереть за отчизну сладко и почетно, - писал Брехт, - можно расценивать как тенденциозную пропаганду, Прощание с жизнью всегда тяжело, в кровати также как и на поле боя, и особенно, конечно, молодым людям в рассвете лет. Только пустоголовые дураки могут зайти в своём краснобайстве так далеко, чтобы говорить о лёгком прыжке сквозь тёмные ворота».¹

    Брехт, которого учили искусству повелевать, выламывался из своего класса и проникался состраданием к униженным и оскорблённым.

    После окончания гимназии Б.Брехт начинает изучать естественные науки в  университетах Мюнхена и Берлина. Но война требовала всё новых  и новых солдат: Брехта призывают  в армию и служит он санитаром  аусбургского военного госпиталя. Продолжающийся в Германии шовинистический удар вызывает у Брехта не только возмущение, но и откровенный бунт против власти насилия. Именно с первой мировой войной связаны ранние литературные выступления Брехта: в это время(1918) появляется его сатира на милитаристскую машину кайзеровской Германии – «Легенда о мёртвом солдате».

    Четыре  года длился бой,

    А мир не наступал.

    Солдат  махнул на всё рукой

    И смертью героя пал 

       Однако шла война ещё,

    Был кайзер огорчен:

    Солдат  нарушил весь расчет,

    Не  вовремя умер он. 

    Над кладбищем стелилась мгла,

    Он  спал в тени ночей,

    Но  как-то раз к нему пришла

    Комиссия  врачей. 

    И дальше поэт с убедительной иронией  говорит об усилиях этой                    комиссии вернуть солдата в строй.

«Легенда  о мёртвом солдате»  зафиксировала в поэтике Брехта не только утверждение социальных проблем, но и новаторских принципов действительности. Невероятное с точки зрении элементарной логике» воскрешение из мёртвых» помогает постигнуть всю абсурдность мира, где господствуют идеи капитала. Не потому ли само понятие «героическое» осознаётся Брехтом как насилие над человеческой природой. Благодаря воспроизведению АЛОГИЗМА обыденного (призывная комиссия свидетельствует мертвеца на предмет его годности к строевой службе!), Брехт не только показывает античеловечность, противоестественность войны, но и абсурдность мира с воинствующим антигерманизмом. Закономерно поэтому, что в 1939 году пришедшие к власти фашисты указали на «Легенду о мёртвом солдате» как на причину лишения Брехта немецкого гражданства: фашистская диктатура в Германии увидела в стихотворении, написанном ещё в 1918 году, прямой вызов собственным идеологическим и политическим установкам.

      В стихотворении «Легенда о  мёртвом солдате» сатирические  приёмы напоминают приёмы романтизма: солдат, идущий в бой на врага, - давно уже только призрак, люди, провожающие его, - филистеры, которых немецкая литература издавна рисует в облике зверей. И вместе с тем стихотворение Брехта и сейчас злободневно – в нём и интонации, и картины и ненависть к войне вообще (хотя речь шла о времени первой мировой войны). Немецкий милитаризм, войну Брехт клеймил и в стихотворении 1924 года «Баллада о матери и солдате», поэт понимает, что Веймарская республика (он принимал участие в боевых событиях 1918г. в Германии) далеко не искоренила воинственный ПАНГЕРМАНИЗМ.

    В годы Веймарской Республики поэтический  мир Брехта расширяется. Действительность предстаёт в острейших классовых  потрясениях. Но Брехт воссоздаёт не только картины угнетения: «Песня единого фронта», «померкшая слава Нью-Йорка», «Песня о классовом враге» - это стихотворения – революционные призывы. Лирика Брехта очень широка по своему диапазону,  поэт может запечатлеть реальную картину немецкого быта во всей ее исторической и психологической конкретности, но он может создать и стихотворение-раздумье, где поэтический эффект достигается не описанием, а точностью и глубиной мысли, соединённой с изысканным, отнюдь не надуманным иносказанием.

    В 1919г. Брехт возобновляет занятия  в Мюнхенском университете, но его всё больше привлекает искусство театра, он пишет театральные рецензии на постановки Аубургского театра, пробует свои силы в драматургии. Брехт-лирик помог Брехту-драматургу. В Мюнхене он становится режиссером, а затем драматургом городского театра.

    В 1924 Брехт переселяется в Берлин, где работает в театре. Он выступает  одновремённо и как драматург  и как теоретик-реформатор театра. Уже в эти годы в своих решающих чертах сложилась эстетика Брехта, его новаторский взгляд на искусство. Брехт изложил в 20-е годы в отдельных статьях и выступлениях, позднее объединенных в сборник «Против театральной рутины» и «На пути к современному театру». Позднее, в 30-е годы, Брехт систематизировал свою театральную теорию, уточняя и развивая её, в знаменитых трактатах «О неаристотелевской драме», «Новые принципы актёрского искусства», «Малый органон театра», «Покупка меди» и некоторых других.

    Эпическая драматургия Брехта, родившаяся в  эпоху соц. потрясений и революций, требовала осмыслить судьбы не отдельных, пусть и трагически великих одиночек(Король Лир, Гамлет), а человеческие судьбы в XX веке.

Вот почему предметом драматического конфликта у Брехта становится не столкновение отдельных индивидуалов, а БОРЬБА ИДЕОЛОГИИ, различных соц. систем, классов. Именно в силу этого, как неоднократно подчеркивал сам Брехт, драма стала повествовать о бирже, инфляции, кризисах и войнах. Самым решительным образом в эпическом театре изменяется и природа эмоций. Главным для Брехта является воздействие на разум зрителя, а не на его чувства. Он активизирует рассудочное, аналитическое начало, которое способно росту самосознания человека, воспринимающего акт(действие) искусства.

    В брехтовской эпической драме  важным является не действие, а рассказ; пробуждается интерес не к развязке, а к ходу изображаемых событий; каждая сцена в пьесах Брехта представляет собой в сюжетно-композиционном отношении завершенное целое. Например, драма «Страх и нищета в третьей империи», - пьеса состоит из 24 сцен. Это обстоятельство дало повод некоторым исследователям толковать пьесу Брехта как сборник одноактных драм. Более того, все сцены никогда не были поставлены в рамках одного спектакля. И тем не менее «Страх и нищета в третьей империи» - драматически целое, состоящие из 24 композиционно и содержательно завершенных сцен.

    Брехт в названной пьесе рассказывает то о судьбе лиц неарийского происхождения  в Германии времён Гитлера(«Жена  – Еврейка»), то о распаде семейных уз и отношений, то о продажности  немецкого правосудия(«Правосудие»), то о системе шпионажа и предательства, получивших широкое распространение в годы фашистской диктатуры(«Меловой крест»), то о лживости тезиса «классового мира» в условиях фашистской диктатуры («Трудовая повинность») и т.д. При этом ни один из названых эпизодов в фабульном отношении не продолжает предыдущий, но взятые вместе они составляют впечатляющую картину распада фашистского государства задолго до его фактической гибели. Брехт прибегает в данном случае к технике мозаичного панно, где значим каждый штрих для выявления сути каждого. «В отличие от драматического произведения эпическое можно, условно говоря, разрезать на куски, причём каждый кусок сохранит свою жизнеспособность», - утверждал Брехт. Эпическая драма тем и отличается от традиционной, что в силу своей композиционной завершенности каждая сцена, взятая отдельно, может существовать отдельно, но получить наиболее полное свое воплощение может только в системе всех предусмотренных драматических сцен. Как уже говорилось, эпическая драма предполагает пробуждение интереса зрителя не к исходу действия, а к ходу его. Дело в том, что интерес к развязке усиливает эмоциональное восприятие спектакля, в то время, как интерес к ходу действия стимулирует аналитическую позицию зрителя.

    Эстетика  Брехта выросла из потребностей новой  культуры, из стремления усилить идеологическое воздействие искусства, утвердить новое отношение зрителя к театру, придать театру черты, которые бы роднили его со значительностью политического митинга, с глубокой серьёзностью университетской аудитории. Драматическая система Брехта – непосредственное отражение необычайной активности художественной мысли, вызванной Октябрьской революцией в России и Ноябрьской в Германии. Для драматурга характерно бережное и тонкое отношение к мировому опыту театра и искусства, но он верил, что подлинный расцвет театра ещё впереди – в обществе раскрепощённых людей. Брехт внимательно читал и чтил античную литературу и драматургию, Шекспира, французских классицистов, Ибсена и Чехова. Но это не мешало ему понимать, что даже наследие Шекспира связано с определённым этапом развития человечества и не может быть абсолютным образцом.

    Брехт называет свою эстетику и драматургию  неаристотелевским театром; этим названием  он подчёркивает своё несогласие с  важнейшим, по мнению Аристотеля, принципом античной трагедии, воспринятым впоследствии в большей или меньшей степени всей мировой театральной традицией. Драматург выступает против аристотелевского учения о катарсисе(необычайная, высшая эмоциональная напряженность, очищающая «душевное состояние зрителя»). Пафос, эмоциональную силу, открытое проявление страстей мы видим в его пейзажах. Но очищение чувств в катарсисе, по мнению Брехта, вело к примирению с трагедией, жизненный ужас становится театральным и поэтому привлекательным, зритель даже был бы не прочь пережить нечто подобное. Гуманисту Брехту мысль о красоте и неубеждённости страдания казалось кощунственной. С проницательностью художника, создавшего свой театр для будущего, он постоянно пытался развеять легенды о красоте страдания и терпения. В «Жизни Галилея» он пишет о том, что голодный не имеет права терпеть голод, что «голодать – это просто не есть, а не проявлять терпение, угодное небу». Брехт хотел, чтобы трагедия возбуждала размышления о путях предотвращения трагедии. Поэтому он считал недостатком Шекспира то, что на представлениях его трагедий не мыслимо, например, «дискуссия о поведении короля Лира» и создаётся впечатление будто горе Лира неизбежно.

    Идея  Катарсиса, порождённая античной драмой, была тесно связана с концепцией роковой предопределённости человеческой судьбы. Драматурги силой своего таланта раскрывали все мотивировки человеческого поведения, в минуты катарсиса словно молнией освещали все причины действий человека, и власть этих причин оказывалась абсолютной. Именно поэтому Брехт называл «аристотелевский» театр фаталистическим.