Белинский и Жуковский как переводчики XIX века

      Позднее, однако, Белинский осознал уязвимость этой формулировки, поскольку она  допускала уничтожение национальной определенности подлинника. Такая точка зрения была распространена. Н.А. Полевой писал, например, в 1826 году, рецензируя «Абидосскую невесту» Байрона в переводе И. Козлова: «…перевод на отечественный язык освоивает нам особенным образом чужеземное творение <…>. Английский, французский перевод радует меня: читаю его охотно, но порадуюсь едва ли не более и не охотнее, если увижу перевод русский. Здесь как будто забываешь, что великий сочинитель его был англичанин, француз. Переводчик, разумеется, умевший передать его творение, делает его мне более близким, родным» (Белинский. 1963: 284).

      Белинский, поначалу, был близок к такому воззрению. Но осознание национальной самобытности литератур привело к тому, что  в 40-е годы он постоянно требовал, чтобы переводчики воссоздавали национальный колорит оригинала. О Гнедиче, переводчике «Илиады», он писал, что тот «умел схватить в своем переводе отражение красок греческого созерцания и сделать его фоном картины своего перевода». Высоко оценивая выполненный Я.К. Гротом перевод поэмы шведского поэта Тегнера «Фритиоф, скандинавский богатырь», Белинский подчеркивал, что переводчик «умел сохранить колорит скандинавской поэзии подлинника, и потому в его переводе есть жизнь, а это уже велика заслуга в деле такого рода!». Напротив. Порок «Антигоны» Софокла в переводе А.А. Григорьева он находил в том, что «о древнем колорите <…> нет и помина» (Левин. 1985: 51).

      Таким образом, прежняя формулировка «правила для перевода художественных произведений»  уже не могла удовлетворить Белинского, поэтому в статье-рецензии 1845 г. на «Стихотворения Александра Струговщикова, заимствованные из Гете и Шиллера» Белинский ограничивает творческую свободу переводчика областью языка, поисками - в обширных пределах – языковых средств, наиболее подходящих для передачи подлинника. По поводу высказанной Струговщиковым точки зрения, что «…переводить иностранного писателя значит заставлять его творить так, как он сам бы выразился, если бы писал по-русски», Белинский замечает:

      «Подобное мнение очень справедливо, если он касается только языка; но во всех других отношениях оно более, нежели несправедливо. Кто угадает как бы стал писать Гете по-русски? Для этого самому угадывающему надобно быть Гете… Какая цель перевода? – дать возможно близкое понятие об иностранном произведении так, как оно есть» (Федоров. 1983: 55).

      Переводчик  и переводимый автор – разные люди, понимал Белинский. Но для того, чтобы в переводе был передан  «дух» оригинала, необходимо некое  соответствие таланта переводчика  этому «духу». Поэтому как достоинство  К.Н. Батюшкова, переводившего стихотворения из греческой антологии, Белинский отмечал, что «натура и дух этого поэта были родственны эллинской музе». «Жуковский, - писал он, - необыкновенный переводчик, и потому именно способен верно и глубоко воспроизводить только таких поэтов и такие произведения, с которыми натура его связана родственной симпатиею». А разбирая стихотворения А.И. Полежаева и признавая за ним «необыкновенную способность <…> переводить стихами», он указывал: «Только ему надо было переводить что-нибудь, гармонировавшее с его духом, и преимущественно, лирические произведения, по причине субъективности его натуры».

      Белинский выдвинул требование воспроизведения  в переводе стихотворной формы оригинала. Упомянутая выше рецензия на перевод  «Фритиофа» содержит весьма важное замечание: «Нам очень нравится, что г. Грот каждую песню переводил размером подлинника. Так как форма всегда соответствует идее, то размер отнюдь не есть случайное дело, - и изменить его в переводе значить поступить произвольно. Может быть, такой перевод и будет выше самого подлинника, но тогда он – уже переделка, а не перевод». В рецензии на «Римские элегии» Гете в переводе Струговщикова Белинский отмечал как достоинство сохранение переводчиком гекзаметра оригинала (Левин. 1985: 53).

1.3. Преодоление переводческих проблем

      Однако, осознавая всю важность воссоздания  в переводе поэтической формы  оригинала, Белинский учитывал состояние  современной ему русской переводной литературы, и это побуждало его  одобрительно относиться к прозаическим переводам стихотворных литературных памятников, рассматривая эти переводы как промежуточный этап в ознакомлении русской публики с сокровищами мировой литературы. Так, он решительно поддерживал Н.Х. Кетчера, предпринимавшего издание всех пьес Шекспира в прозаическом переводе. «…Переводы Шекспира в стихах, - писал в этой связи Белинский в 1841 году, - пока еще роскошь для нашей публики <…>. Русской публике надобно сначала освоиться с манерою Шекспира, с его кистью, сблизиться с ним, почувствовать его миросозерцание, его дух. Тогда только публика будет в состоянии оценивать переводы Шекспира в стихах». Точно так же он приветствовал появление «Божественной комедии» Данте в прозаическом переводе Ф. Фан-Дима (псевдоним Е.В. Кологривовой): «Г-н Фан-Дим заслуживает величайшую благодарность за прекрасное и благое намерение познакомить в прозаическом переводе русскую публику с совершенно незнакомым ей поэтом. Мы находим достойной похвалы и мысль переводчика – переводить Данте не стихами (для чего требовался бы огромный поэтический талант), а прозою, где главное достоинство – буквальная близость и верность, без насилия русскому языку и без ущерба плавности и правильности слога» (Левин. 1985: 53).

      Как видно из этих цитат, Белинский не считал задачи перевода неразрешимыми  при всех их трудностях и при всей строгости требований, предъявляемых им к переводу. Исключение Белинский делал для басен Крылова, в силу их национального своеобразия, считая их, подобно Жуковскому, непередаваемыми на другие языки.

      В целом взгляды великого критика на перевод составляют последовательную и устойчивую систему, несмотря на ту сложную линию развития, которую прошли его воззрения на общефилософские и эстетические вопросы. Конечно, взгляды Белинского на перевод тоже эволюционировали, но эволюционировали они, главным образом, в сторону более категорического признания возможности переводов, успешно решающих свою задачу. Так, например, он, ранее считавший произведения Гоголя непереводимыми в связи их национальной специфичностью, в 1846 году приветствовал удачу И.С. Тургенева и Луи Виардо, как переводчиков гоголевских повестей на французский язык: Белинский признал, что труднейшая задача оказалась преодоленной. А в 1844 году, в рецензии на перевод «Гамлета», сделанных А. Кронебергом, Белинский с величайшей резкостью оспаривал мнение реакционного журналиста О. Сенковского, настаивавшего на бесцельности и бесполезности иных переводов, кроме подстрочных или же переводов-переделок, и отстаивал самую возможность таких переводов, которые были бы точны и сохраняли бы художественный особенности подлинника, давая о нем верное представление. Белинский придавал важное значение и тому, чтобы замечательные произведения иностранных литератур, такие, например, как «Гамлет», появлялись в разных переводах, причем каждый новый перевод не дублировал бы уже имеющиеся, а являлся бы более совершенным и давал бы более близкое представление об оригинале. Такое требование к переводной литературе Белинский формулировал неоднократно; с особенной четкостью оно выражено, в частности, в его статье о кронебергском переводе «Гамлета».

      При этом во всех случаях оценки отдельных  переводов – отрицательной (например, «Гамлета» в переводе Н. Полевого) или положительной («Гамлета» в  переводе А. Кронеберга, переводов Струговщикова  из Гете и др.), Белинский исходил из интересов читателя, которому оригинал незнаком и который может познакомиться с ним только по переводу (Федоров. 1983: 56).

1.4. Прозаические переводы Белинского

     Проблема  перевода иностранной литературы на русский язык была проблемой, которую Белинский решал, опираясь на собственный опыт. Однако его переводческая деятельность, которой он начал свою журнальную работу, оказалась полезной и в других отношениях: она способствовала его обогащению научными и литературными знаниями, содействовала усиленному вниманию к русскому литературному языку. Вместе с тем она отразила до известной степени его общественно-политические и литературные взгляды 1832—1834 гг. — периода, почти не изученного в истории его развития (Филатова. 1976: 17).

     Белинский обратился к работе переводчика тотчас после исключения из университета в поисках заработка. Отсутствие практики, нетвердое знание французского языка потребовали от него чрезвычайно напряженного труда, который усложнился еще тем, что перевод выбранного им романа нужно было делать в кратчайший срок.  Жестокий  закон конкуренции подгонял его: в случае промедления его перевод мог не найти издателя (Белинский. 1949: 8).

     Для первого перевода Белинский выбрал только что появившийся в печати роман Поль де Кока «Madeleine». Все романы Поль де Кока были переведены на русский язык, многие переводились одновременно в Москве и Петербурге. Как указывал в своих позднейших рецензиях Белинский, эти переводы выходили и в роскошных, богато иллюстрированных изданиях, и в «дрянных», «сычовских» изданиях вместе с песенниками и другой литературой толкучих рынков. На сцене шли пьесы, переделанные из романов Поль де Кока, в журналах отмечалось его влияние на третьесортных русских писателей (Гурьянов. 1951: 255).

     Ситуация, созданная Поль де Коком в «Магдалине», дала ему возможность резче выступить против лицемерной морали богачей, их жестокости и черствости и противопоставить им честную, неподкупную правдивость представителя народа — батрака Жака (у Белинского— Якова). Изгнанную из дома богатых покровителей и ложно обвиненную Магдалину Яков принимает к себе и бросает в лицо аристократам обличающие их слова. Приведем несколько цитат в переводе Белинского:

      «Привести вас в Бревилль, из которого вас  недостойно выгнали! — вскричал Яков с гневом. …Разве эти знатные люди думают, что можно играть таким образом нами, бедняками!.. Разве потому что дали убежище сироте, они почитают себя в праве оскорблять ее... обходиться с нею как с несчастною (une malheureuse). Потом, когда этот каприз прошел, заставлять ее возвратиться к себе, чтобы снова надругаться над нею... Ибо, сударыня, хотя Магдалина и сказала, что она виновна, но я ничему этому не верю... Чтобы все было забыто! ...О как бы не так... Чорт возьми! не должно забыть так скоро того, что касается чести. Магдалина не сделает этого ни за все блага... и за это-то должны уважать ее... Она не воротится в Бревилль... она останется с Яковом... он никогда не прогонит ее от себя, он гордится тем, что может предложить ей убежище... Привыкают и к простой пище и к уединению, но не должно привыкать к унижению» (Нечаева. 1954: 211).

     В рецензии начала 1835 г. на роман Богемуса «Изгнанник» Белинский писал  об ошибках переводчика и снисходительно замечал: «Впрочем, так как этот перевод есть еще первый опыт, то можно надеяться, что последующие будут удачнее». Белинский хорошо знал по себе, как труден переводчику первый шаг, особенно при нетвердом знании языка, с которого он переводит. В переводе «Магдалины» Белинский действительно допустил много неточностей и просто ошибок, причиной которых было, конечно, незнание языка и невозможность при быстрых темпах работы постоянно обращаться к словарю. Укажем, что эти искажения касались главным образом отдельных слов, выражений, редко — фраз. Содержание, характеристика образов нигде от этого не пострадали. Но, допустив многие неточности в своем первом переводе, Белинский почти нигде не погрешил в переводе против русского языка и не давал точный буквальный перевод, который делал бы речь персонажей книжной и нежизненной. Наоборот, можно отметить, что Белинский отходил от текста, передавая разговорную речь, стремился оживить се оборотами, свойственными русской устной речи.

     Что касается «нравственной» стороны романа, изображения в нем каких-либо «соблазнительных» эротических  сцен, то надо признать, что такие сцены в этом романе Поль де Кока отсутствуют. Однако все же Белинский кое-где «подчистил» французский текст, выкинув скользкие намеки автора, и в этом отношении выполнил сам то, что требовал позднее от переводчиков Поль де Кока.

     С. А. Венгеров, стремясь доказать «невинность» текста «Магдалины», перепечатал сцену  «падения» Эрнестины, как наиболее «опасную», и заключил ее следующим  выводом: «Вот и вся сцена «падения». Едва ли кто станет спорить против того, что она не только не порнографична, а прямо целомудренна». Не сопоставив перевода Белинского с оригиналом, Венгеров не мог указать, что Белинский оборвал перевод, оставив непереведенными последние, имеющие далеко не столь «целомудренный» характер двенадцать строк главы «Как все это кончилось».

     Этот  пропуск текста наиболее значительный в переводе Белинского. Остальные совершенно ничтожны по размерам и мало существенны по содержанию.

     Перевод романа Поль де Кока надо рассматривать  в переводческой деятельности Белинского как период ученичества, период приобретения нужных знаний и опыта. Уже в третьей и четвертой части романа искажений и неточностей в переводе становится все меньше, стиль изложения — легче и свободнее.

     Приступая к переводам для «Молвы» и  «Телескопа», Белинский мог быть уже уверен в удовлетворительном качестве своей работы (Нечаева. 1954: 213).

     Среди переводов Белинского статьи общественно-исторического  содержания значительно преобладают  над произведениями художественными. Он перевел только две повести-новеллы: «Двадцать четыре часа в Риме» Жюля Сандо и «Беата» (автор не установлен). К этим произведениям нужно присоединить новеллу Дюма «Месть», которая включена была автором в сто «Путевые заметки» как рассказ встреченного им монаха.

     Рассмотрим  содержание переведенных Белинским статей и очерков общественно-исторического характера. Очень интересна статья, напечатанная в конце 1833 г. в «Телескопе» под заглавием: «Английские правы. Граф и альдерман».

     Статья  «Граф и альдерман» построена  на сравнении судьбы двух крупных деятелей Англии, представителей двух разных классов, почти одновременно умерших и заслуживших в печати некрологи: «Один — лорд, достигший высших административных степеней, другой — промышленник, облеченный всеми муниципальными почестями».