Гражданская война как вид политического конфликта

Но с той же проблемой  столкнулись и красные. Крестьянство готово было воевать за землю и  самостоятельность, но не восприняло лозунг мировой революции и коммунистические идеалы. Идеологи, политики, а отчасти и военные вожди противоборствующих лагерей вышли из одного политического поля. Однако красные руководствовались иными целями и выстраивали иную систему управления. Принципиально дистанцировавшаяся от народа власть, превыше всего ставившая свое самосохранение, активно использовала любой подходящий ресурс:

• социальные, имущественные, сословные противоречия (голодающие рабочие изымают хлеб в деревне и навязывают политические формы; состоящие из крестьян отряды подавляют возмущения в городах);
• предрассудки и фобии;
• ситуативные.

Итак, гражданская война  явилась выражением функционального  конфликта в обществе и катастрофой  для страны и народа, прежде всего  крестьянства. Известно, что перевес  в политическом конфликте достигается благодаря поддержке стратегических групп, т.е. тех (как правило, профессиональных) групп, позиция которых наиболее значима для победы в сложившейся ситуации. Победителем в России оказался тот, кто сумел склонить на свою сторону крестьянство, составлявшее более трех четвертей населения страны. В ходе вооруженной борьбы поддержка крестьян обеспечивалась скорее их реальным коммуникативным опытом и эффектом контраста (ожидание избавителей, а потом — избавления от избавителей), а также социокультурной близостью, нежели лозунгами, программами и другими политическими средствами.

В то же время общеизвестен громадный вклад активных меньшинств в дело революции (как внутри страны, так и за ее пределами; как инородных, так и коренных) и именно в победу красных. Кто же выступал в качестве «стратегической группы»? Можно предположить, что в масштабах страны повторилась ситуация, с которой сталкиваются многие парламенты: противостояние основных фракций увеличивает значение «третьей силы» — меньшинства. Получается, что неадекватно большая роль меньшинств в гражданской войне была обусловлена дезорганизованностью, растерянностью, волевым коллапсом основной массы населения.

Этот вывод возвращает нас к теме взаимодействия народа и государства. Революционный всплеск начала ХХ в. породил глубокие расколы: люди стали делиться на сажавших и отсидевших, черносотенцев и левых, экспроприаторов и пострадавших, выделенцев и общинников. Эти субъекты находили себе «политическую крышу» в рамках сложившихся управленческих структур и хозяйственной практики (например, правые — левые на сельском сходе; торговцы-правые — кооператоры-левые). Положение осложнила мировая война и революция 1917 г., нарушившие хозяйственное единство страны [7].

По мнению многих наблюдателей, в пореформенной деревне противостояние власти стало с определенного момента прочно ассоциироваться с неприятием всего сельского уклада жизни, самого крестьянского труда. Село заимело «своих» буянов и хулиганов, и новое разделение, видимо, шло «поверх» оппозиций «богатые — бедные», «общинники — выделенцы», «торговцы — землепашцы», «левые — черносотенцы» и т.д. Слом привычного государственного порядка вывел эти элементы (точнее, некий набор человеческих качеств и стереотипов поведения) на первые роли в «красном» лагере.

В годы гражданской войны  наблюдался парадокс: пока деревню  не трогают, она не против быть советской, а значит, как-то вписывается в  новый порядок. Когда же власть к  ней приближается, возникают «антисоветизм» и «контрреволюция», вспыхивает борьба за «настоящие» Советы и «честных коммунистов». Но эти искания крестьян не вылились в создание, скажем, крестьянского союза, хотя подобные идеи в сельской среде возникали, особенно после перехода к нэпу. В 1906 — 1907 гг. роль народных пытались сыграть правые партии, но антиреволюционная волна спала и они перестали быть массовыми организациями. В 1917 г. в качестве таковых недолго выступали эсеры и большевики. Почему же претензии всех этих партий на народность оказались нереализованными? Потому, очевидно, что в России субъектом общественно-политической активности (в корреляции с царской правдой) выступала община. Партия, даже монархическая, не вписывалась в подобную систему отношений, как не вписались в нее хозяева - «столыпинцы». Современные авторы склонны называть партии аттракторами, притягивающими идейно близких людей. Для большинства россиян начала ХХ в. таким «аттрактором» было представление о должном мироустройстве. Отсюда и спонтанный, но настойчивый поиск того идеала «настоящего» государства, достижение которого успешно имитировал наименее связанный «условностями» субъект и тем самым политически эксплуатировал наиболее массовый класс — крестьянство.

Любое жесткое противостояние в обществе, тем более военное, сопряжено с запуском механизма  конфликта идентичностей. Описаны процессы и субпроцессы, ведущие к разделению на «своих» и «чужих». Что же изменилось в России после крушения Империи? Община перестала быть монолитной, в нее вошла политика. Клановые противостояния стали встраиваться в вертикальное противостояние в рамках «большого» общества. Это открывало перед его акторами принципиальную возможность для мощнейшей мобилизации ресурсов. При движении страны в сторону интенсивного, рыночного хозяйства возникла крайне противоречивая ситуация. С одной стороны, община оставалась для крестьянина значимой (и часто определяюще значимой) величиной, а следовательно — субъектом взаимодействия с внешним миром. С другой — она оказалась куда менее единой, чем прежде, и при этом была способна выделять активные импульсы во внешний мир. Такая двойственность осваивалась большевиками с помощью описанной выше двуликой системы управления — репрессивно-революционной чрезвычайщины.

Как отмечает А.А.Вилков, «большевики не могли не нести  на себе отпечаток типичных характерных  черт русского народа, но это еще  не означает их ментальной близости, а  лишь — похожесть, причем не по сущностным качествам. Их двойственность определена различной природой и направленностью двоецентричных менталитетов. У крестьян наличие «негативного», «дезорганизующего» ядра есть не что иное, как своего рода накапливающаяся защитная реакция на внешние обстоятельства, мешающие жить в соответствии с сущностными положительными архетипами. Системообразующим ядром менталитета крестьянства являются те структуры, в которых отражается его созидающая сущность… Дезорганизующие начала крестьянского менталитета становились определяющими лишь периодически, в виде выброса негативной энергии. Большевистское двоецентрие имело другое соотношение. Агрессивно-разрушительное начало было определяющим, в т.ч. и по отношению к крестьянству. Их «позитивные» ценностные ориентации отнюдь не совпадали с крестьянскими и в качестве конечной цели предполагали ликвидацию крестьянства как класса».

Реалистичность ленинского проекта вовсе не равнозначна  его соответствию ментальным ценностям  крестьянства. Большевики поэтапно эксплуатировали  выгодные для себя черты крестьянства. Хотя “большая крестьянская революция” меняла установки большевиков в тактическом плане, их стратегические цели сохранялись [Вилков 1997: 88]. Другими словами, в ходе гражданской войны произошла крупномасштабная подмена: антироссийская и антинациональная власть сумела завладеть государственническим сознанием крестьянского большинства. Принципиально важно при этом, что напряженность в самом “почвенном слое” общества не могла реализоваться через межпартийную борьбу. Не раз было описано сознание массового человека, выпавшего из привычных форм бытия, — это общинник без Бога, без его образа, в слепом и агрессивном поиске утраченной гармонии. Именно в таком состоянии оказались массы русского крестьянства, что открывало перед большевиками широкие возможности для “утилизации” распавшегося единства, при условии овладения стереотипами крестьянского восприятия жизни и управления.

Если в отношениях русского государства и крестьянской общины ранее можно было усмотреть  конструктивное, взаимокоррелирующее  напряжение, то после 1917 г. мы имеем  дело с другим явлением: чуждая, имеющая далекие и непонятные народу цели власть старалась, не выпуская массы из орбиты своего влияния, погасить недовольство, оставить энергию протеста на “нижних этажах” [3].

3.2 Современные  методы гражданской войны в  России

Формы утилизации политической конфликтности, использованные большевиками в гражданскую войну, не раз применялись различными политическими силами на протяжении ХХ в. В частности, речь идет о неискреннем и корыстном «союзничестве», которое нередко оказывалось более действенным, чем открытое противостояние.

В современной политической жизни либерально-социалистический (революционный по происхождению) проект расколот на множество активно враждующих фракций. На деле эта раздробленность  работает на его усиление: не остается места для подлинно консервативных, религиозных сил, их роль выполняют вполне предсказуемые персонажи политического поля. Политический раскол обеспечивает общее идеологическое доминирование указанного проекта. Немалая доля ответственности за то, что на протяжении десятилетий развитие российской общественно-политической жизни протекало в таком русле, лежит на белом движении.

В ходе гражданской войны  в России впервые была применена  та властная технология, которая, на наш  взгляд, преобладает в современном мире: освоение дезориентированного сознания через «сваривание» реальной конфликтности и управление конфликтом в интересах элитных групп. Успеху такой технологии способствует создание политического поля, где любая оппозиция объявляется «врагом», а опасные для статус-кво силы не имеют возможности консолидироваться или вынуждены бороться под чужими знаменами и идти по пути политиканства. Заставить противника говорить на своем языке — значит во многом обезоружить его, лишить собственной логики, принудить к метаниям между сопротивлением и диалогом [6].

«Делать» таким образом  политику можно до определенного  предела, заданного национально-религиозным  самосознанием, исторической памятью  народа и традиционными основами народного быта. Именно ослабление этих органических начал и открывает дорогу «технологиям».

Возвращаясь к теме гражданской  войны, можно сказать, что белое  движение было сильно постольку, поскольку  опиралось на эти начала и поскольку  сами они присутствовали в народной жизни. Неуспех движения объясняется тем, что в условиях крушения Империи после кровопролитной войны с Германией и ее союзниками главные исторические силы — служилое сословие и крестьянство — оказались дезориентированы и распылены. В таких обстоятельствах и сошлись два разных вида «инструментального» отношения к другому: партийно-групповое, которого последовательно придерживались большевики, и мужицкое, крестьянское, что породило трагический, катастрофический эффект.

В настоящий момент необходима классификация гражданской войны  во внутренней политике современной России: политическая война скрывается и завуалирована под экономическую, информационную и т.д.

Действительно, не совсем уместно говорить о классовой  вражде или войне при провозглашенной  политиками толерантности и уголовным  преследованием за разжигание всяческих войн, тем более, де-юре: класс дворян, духовенства, казачества и другие остался на рубеже прошлого столетия. В общем, нет классового врага «дворянства», но есть рейтинг России как развивающейся страны (на Западе Россия входит в классификацию «страна третьего мира». Не приятно слышать, но таковы реалии).

Итак, с Октябрьской  революцией, сто лет назад, пришла к власти партократия, которая стала  правящей движущей силой в политике, провозгласили бесклассовое общество на бумаге? Поэтому гегемоном называли народ, но правящий класс был сформирован.

После начала перестройки, с объявлением демократии правящий класс рванул управлять народным богатством, переводя его на свои счета  и объявил себя « новыми русскими». Успехи за сто лет весьма сомнительны. На поверку, рейтинг России в мировой экономике ниже сотой строчки, подвиг чиновников списать коррупцию и многое другое на внутреннего врага. Какой же враг внутренний при провалах в экономике и безудержном воровстве, которое носит характер экономической войны чиновников против народа, конечно, «враг крестьян и рабочих» не современный партократ и госслужащий, а дворяне, которых нет сто лет (официально, как класса)?

Причина банальна - воровство, вымирание нации списать надо, более того, списать надо и политрепрессии. Современные информационные войны выглядят как продолжение экономической войны против народа, который «сам не знает, что хочет». Большая часть граждан находится за чертой бедности, при этом со всех сторон рекламируется ворованное благополучие чиновников и партийных бонзов. Слава Богу, дело не дошло до разоружения Армии, вовремя спохватились.

По провалам армии - объявляют  внешнего врага. Это такой способ оболванивания через СМИ - наворовать миллионы, миллионы уничтожить и списать  на некого врага – «врага народа».

Кризис власти в новейшей истории, по моему наблюдению, исходит  из того, что место класса дворянства, который практически создал Великую  Россию, заняли вороватые чиновники  и партийные лидеры, не способных  управлять страной. Нет дворянства - за то есть рейтинг ниже сотого места в мире. Такой итог столетнего управления партий, ФСБ и других силовых структур.

Недавние заявления  в политических дебатах с претензией одной партии на «Пятую строчку в  мировой экономике «популизм  при таком уровне коррупции и классовом уничтожении народа в виде экономического истребления - зачем расстреливать, когда можно оставить без работы, лошади и прочих средств производства, отрезать от рынка сбыта - поставить посредников? Война «новых русских» (партократов и бюрократов) против граждан привела их к нищенскому существованию и не потому, что ленивы, а потому, что работать не дают и активно истребляют.

Такова, по нашему мнению, современная российская политика при  которой «Верхи не могут, а низы давно  не хотят» видеть во власти новый класс партократии и бюрократии в управлении страной.