Суд присяжных в России

Согласно  «Сведениям о присяжных заседателях  по Великолуцкому уезду», 85 процентов крестьян, внесенных в списки присяжных с 1879 по 1882 год, были сельскими старостами, волостными старшинами и крестьян, имевших не менее 100 десятин земли, насчитывалось в этих списках 11 процентов, а получавших доход не менее 200 рублей в год — только 4 процента.  

Освобождая  часть крестьян от имущественного ценза, авторы судебной реформы явно исходили из того, что на должности по крестьянскому общественному управлению избираются самые зажиточные и «благонамеренные» люди. Однако в реальной действительности богатые крестьяне старательно избегали выборных должностей. В результате идея «крепкого мужика» на скамье присяжного заседателя не была осуществлена. Большинство крестьян, попавших в списки присяжных на основании «служебного» ценза, являлись выходцами из беднейших слоев народа. 
 

Нищенство присяжных было распространенным явлением, постоянно привлекавшим к себе внимание общества. Газеты пестрели десятками сообщений о голодающих «судьях совести» и порой называли суд присяжных «судом нищих». Некоторые земства по своей инициативе стали выдавать нуждающимся присяжным небольшие пособия. Однако Указом от 5 сентября 1873 года Сенат запретил это, исходя из того, что Положение о земских учреждениях (принятое еще до Судебных уставов) не предусматривало таких расходов. Лишь в 1887 году неимущим было дано право отказаться от участия в суде присяжных. 

Состав  русского суда присяжных отражал  структуру сословного деления жителей  страны. В крупных городах в  нем преобладали дворяне, чиновники  и купцы, а в мелких — мещане и крестьяне. В целом же по России, население которой было преимущественно крестьянским, суд присяжных состоял почти на 2/3 из крестьян. Вместе с мещанами крестьяне составляли в среднем 3/4 всех русских присяжных заседателей. Это имело двоякое значение. С одной стороны, в наибольшей степени соответствовало представлению о суде присяжных как о «суде общественной совести», отражавшем уровень правосознания большинства населения и его понятия о соотношении преступления и наказания. С другой— не могло не сказаться отрицательно на деятельности суда присяжных в целом, поскольку половина русских присяжных были вовсе неграмотными. Несмотря на численное преобладание в жюри, мнение крестьян не всегда определяло приговор. Иногда они попадали под влияние красноречивых представителей привилегированных сословий, умевших убедить неграмотное и косноязычное большинство в вынесении того или иного вердикта. 

Суд присяжных  в России несколько отличался  от европейского. Его компетенция  была ограничена делами о тяжких уголовных  преступлениях, тогда как в большинстве  стран она распространялась и  на гражданские дела, а в Англии и Северной Америке существовало т. н. «большое жюри» (или обвинительное), решавшее вопрос о возможности судебного преследования. 

Юрисдикция  русского суда присяжных определялась не родом или характером преступления, а мерой установленного за него наказания. Компетенция присяжных распространялась на те уголовные преступления, «за которые в законе положены наказания, соединенные с лишением или ограничением прав состояния». Мелкие уголовные дела решались мировыми судьями; без участия присяжных заседателей рассматривались в окружных судах дела о бродяжничестве, а первой инстанцией для дел о государственных преступлениях являлись судебные палаты с участием сословных представителей.  

Несмотря  на ряд изъятий и ограничений, в ведении суда присяжных оставалась основная масса — три четверти — уголовных дел, большинство из которых представляли собой дела о наиболее распространенных преступлениях — против собственности и личности: кража, грабеж, разбой и убийство. 

Абсолютное  большинство уголовных процессов происходило в окружных судах: лишь около трех процентов всех дел были решены в судебных палатах и в Сенате. В литературе прочно укоренилось мнение, что суд с участием присяжных допускался только в окружных судах. Это неверно. Судебные уставы предусматривали призыв присяжных как в палаты, так и в Сенат. Около четверти дел, решенных в 1884–1885 годах в судебных палатах, рассматривалось с участием присяжных заседателей. В судебное присутствие Сената, где разбирались преступления лиц, состоящих в генеральских чинах, присяжные приглашались еще реже. Летом 1866 года суд присяжных решал в Сенате три дела о должностных преступлениях, а в 1883 году за «нанесение тяжких побоев» нескольким жителям суду присяжных был предан казанский губернатор Скарятин. 

Практически все дела решались судом присяжных в условиях гласности; двери закрывались для публики в одном случае из ста.

По количеству дел, приходившихся на суд присяжных, Россия значительно превосходила страны Западной Европы. В середине 1880-х  годов, по подсчетам А. Ф. Кони, «суду присяжных в России подсудно втрое больше дел, чем во Франции, и вчетверо больше, чем в Австрии». 

По своей  репрессивности суд присяжных почти  втрое превосходил дореформенный  суд. Количество осужденных постоянно  превышало количество оправданных. Хотя присяжные заседатели решали втрое больше дел, чем коронные судьи, они мало уступали последним в постоянстве взглядов на те или иные преступления. О высоком уровне добросовестности присяжных говорит и тот факт, что с 1866 по 1872 год новому составу присяжных заседателей пост.818 Устава уголовного судопроизводства (случай несправедливого обвинения невиновного) было передано всего 56 дел, что составляет около 0,1 процента всех дел, решенных присяжными за это время. Присяжные обвиняли невиновного лишь в одном случае из тысячи. 

В русском  суде присяжных репрессивность была ниже, чем в суде без участия  присяжных, в среднем на 12 процентов. «Судьи общественной совести» не зависели в своих суждениях от каких-либо предписаний свыше, в отличие  от профессиональных судей, получавших строгие циркуляры из Министерства юстиции и обязанных объяснять причины выносимых ими оправдательных приговоров. 

Заметное  влияние на соотношение репрессивности суда присяжных и коронного суда оказывал сам характер тех дел, которые рассматривались без участия присяжных заседателей. Так, в окружных судах без присяжных решались многочисленные (составлявшие около четверти всех дел) дела о бродяжничестве, само существо которых практически исключало возможность оправдательного приговора. В судебные палаты, где присутствие присяжных было редкостью, от 80 до 90 процентов дел поступало в апелляционном порядке, что уменьшало возможность оправдательных приговоров. 

Присяжные заседатели и профессиональные судьи  по-разному относились к различным видам преступлений, а в отношении к служебным преступлениям имели прямо противоположные взгляды. По степени строгости присяжных три первые места занимали:

а) религиозные  преступления,

б) кражи,

в) убийства и грабежи.

 Коронные  судьи строже всего относились к:

 а)  преступлениям против порядка  управления, б) служебным преступлениям, 

в) религиозным  преступлениям и убийствам.

Таким образом, к наиболее распространенным преступлениям против собственности  и против личности присяжные относились строже судей. 

На общий  процент оправдательных приговоров суда присяжных сильно влияли три  рода дел, по которым присяжные чаще оправдывали, чем осуждали: дела о  преступлениях должности, против порядка  управления (их основную массу составляла дела о сопротивлении властям и нарушении паспортного режима) и дела о мелких кражах со взломом. Они составляли более трети всех подведомственных суду присяжных дел. 

Таким образом суд присяжных, являясь  выразителем общественного правосознания, указывал на вопиющие недостатки уголовного законодательства и на способ их устранения. Систематически оправдывая большинство обвинявшихся в нарушении паспортного режима и в мелких кражах со взломом, присяжные заседатели практически парализовали действие ряда статей устаревшего Уложения о наказаниях и вынудили правительство в законодательном порядке изменить их. Законами 1881 года (18 мая и 27 октября) и 18 декабря 1885 года мера наказания за указанные выше преступления, а также для несовершеннолетних была уменьшена настолько, что дела об этих преступлениях перешли в ведение мирового суда[2]. Эти законы уменьшили компетенцию суда присяжных почти вдвое.  

Некоторые современники и советские историки расценивали законы об изменении  порядка составления списков  присяжных и сокращении их компетенции как стремление реакционного правительства свести на нет деятельность прогрессивного судебного института. Представляется, что данные законы не только исправляли недостатки уголовного законодательства в целом, улучшая состав присяжных и качество их работы, но и спасли суд присяжных, снимая напряженность по отношению к нему со стороны тех, кто требовал немедленного и полного его уничтожения.  

Большее возмущение власти и общества вызывали случаи оправдания подсудимых, факт преступления которых был налицо и сами подсудимые не отрицали его, как это было, например, в деле В. И. Засулич. Наличие собственного признания обычно считалось неоспоримым доказательством вины, и между понятиями «совершил» и «виновен» ставился знак равенства. Однако присяжные заседатели «оправдывали при сознании... ученика, неудачно поджигающего дом своего мастера-хозяина в отместку за понесенные от него истязания, ...похитителя, совершающего похищения под влиянием голода или желания попасть в тюрьму для того, чтобы иметь после долгих скитаний теплый угол и кусок хлеба... и проч. И проч. Преступника по форме присяжные не решаются признать преступником по существу» (выделено мною. — А. А.)[3]. 

Отсутствие  формализма, свойственного профессиональным судьям, и глубокое знание присяжными заседателями условий народной жизни выгодно отличали суд присяжных от коронного суда. Присяжным заседателям из крестьян были понятны побудительные мотивы к преступлению большинства подсудимых, также принадлежавших к крестьянскому сословию. Они составляли 86,8 процента населения действовавших в 1873 году судебных округов и 61,9 процента всех осужденных судом. 

В огромном большинстве случаев приговоры  присяжных были просты и справедливы. В них выражалось отношение народа к явлениям российской действительности, они заставили изменить ряд устаревших и жестоких законов, не соответствовавших представлениям общества о соотношении преступления и наказания.  

Относительная слабость репрессии присяжных явилась  главным поводом для недовольства новым судом и ограничения  его компетенции. Было достаточно примеров и пристрастия присяжных-крестьян по некоторым категориям уголовных дел: беспощадность к конокрадам и святотатцам, снисходительность к злоупотреблениям должностных лиц и к преступлениям против женской чести. Наблюдалось также увеличение числа оправдательных вердиктов во время поста и перед большими христианскими праздниками. Недовольство вызывали и т. н. «громкие» судебные процессы. Вот некоторые из них. 

В марте 1867 года в Петербурге состоялся процесс  по делу чиновника Протопопова, ударившего своего начальника. Присяжные оправдали Протопопова ввиду его невменяемости в момент совершения преступления. Это вызвало бурю негодования в высших сферах, считавших вердикт опасным прецедентом. 

В 1874 году присяжные осудили за подлог игуменью Митрофанию — в миру баронессу Розен, дочь наместника Кавказа и любимицу императрицы.  

В 1885 году во владимирском окружном суде присяжные  заседатели 101 раз сказали: «нет, не виновен» в адрес бастовавших  рабочих Морозовской фабрики. В  прессе отмечалось, что это был салют в 101 залп в честь возникшего в России рабочего вопроса. В результате этого процесса в законодательном порядке был установлен надзор за взаимоотношениями между фабрикантами и рабочими.

Высшим  проявлением гражданского мужества присяжных заседателей было оправдание В. И. Засулич, которая выстрелом из пистолета ранила петербургского градоначальника генерала Ф. Ф. Трепова (по слухам, внебрачного сына Николая I), приказавшего высечь одного из заключенных. Присяжные заседатели (жюри состояло на 3/4 из дворян и чиновников) своим вердиктом не столько оправдали Засулич, сколько обвинили Трепова, отстаивая таким образом свое личное право и право каждого гражданина не быть высеченным по произволу какого бы то ни было начальника.  

Вердикт по делу Засулич произвел эффект разорвавшейся бомбы. По воспоминанию современника, «…торжественное оправдание Веры Засулич происходило как будто в каком-то ужасном, кошмарическом сне... Никто не мог понять, как могло состояться в зале суда самодержавной империи такое страшное глумление над Государевыми высшими слугами, столь наглое торжество крамолы»[4]. 

На присяжных  заседателей посыпались обвинения  в подстрекательстве к бунту, сочувствии терроризму и т. д. Председательствовавший в суде А. Ф. Кони писал впоследствии: «Достаточно вспомнить нарекания на присяжных по поводу дела Веры Засулич, когда один ленивый не бросал в них не только камнями, но, по выражению автора “Былого и дум”, даже целой мостовой»[5]. Понятие «суд присяжных» стало ассоциироваться с делом Засулич, народовольческим террором и убийством Александра II. 

Реакционные публицисты, основываясь на отдельных  примерах несправедливых вердиктов  и многократно тиражируя их, называли суд присяжных «судом улицы» и  требовали немедленного его упразднения.