Социально-политические и экономические условия

В. Цыпин в своей  работе «Церковное право» (1996), рассматривая данный вопрос, приходит к выводу, что  он был решен еще в 1926 г. С. В. Юшковым, который на основании анализа  текстов Устава, изданных в 1915 г. В. Н. Бенешевичем, выдвинул свою точку зрения, получившую всеобщее научное признание: «В основе Устава... лежит грамота  о выделении десятины церкви Богородицы в 995–996 гг., которая была переработана в первый Устав в начале XI в. (до 1011 г.) в связи с учреждением епископских кафедр, распространением на них церковной десятины и установлением церковной юрисдикции. Устав продолжал складываться и развиваться в XI–XII вв. вместе с укреплением и расширением церковной организации. В него были внесены перечни церковных судов и церковных людей. Архетипический текст, лежащий в основе существующих редакций, сложился в середине или второй половине XII в.» 

Прошедшие века не сохранили  нам подлинных письменных текстов  тех далеких времен, и каждая предложенная точка зрения – это всего лишь научное предположение, не дающее объективных  знаний по данному вопросу. Были в  прошлом и остаются в настоящем  как сторонники (митрополит Макарий [Булгаков], В. А. Неволин, В. А. Рогов и др.), так и противники (М. Н. Карамзин, Е. Е. Голубинский, Н. С. Суворов и др.) факта существования Церковного устава князя Владимира. Были также предприняты попытки найти какое-то компромиссное решение. Так, В. Цыпин в вышеназванной работе в качестве компромиссной точки зрения приводит цитату А. С. Павлова: «Письменные памятники древности могут быть подлинными в материальном отношении и неподлинными в формальном. То есть они могут содержать в себе юридические нормы, действительно принадлежащие тем законодательным авторитетам, которым приписывает их данный памятник, но самое письменное изложение этих норм может быть делом другой руки, современной и позднейшей. …Памятник этот (Устав кн. Владимира), несомненно, составился из частных и, по всей вероятности, разновременных записей о подлинных распоряжениях св. Владимира по делам Церкви. Некоторые из этих записей, именно те, в которых исчисляются суды и люди церковные, надобно думать, сделаны были еще при самом Владимире или вскоре после него. Это доказывается их языком». 

Но так или иначе, в древнерусском государстве с принятием христианства наряду с княжеским (светским) судом начинает действовать и суд церковный, производимый митрополитом или епископами, чему мы находим подтверждение и у С. Ф. Платонова (Владимирский-Буданов 1995): «Митрополит и вообще духовенство управляли и судили подчиненных им людей...», и у Н. М. Карамзина (Там же): «Нет сомнения, что духовенство российское в первые времена христианства решало не только церковные, но и многие гражданские дела, которые относились к совести или нравственным правилам новой Веры». И документальным закреплением церковного суда в структуре древнерусского государственного механизма, дошедшим до нас, явились Церковные уставы князей Владимира и Ярослава.  

В своем уставе князь  Владимир устанавливает: «…возре[в] в греческий номакан[о]н и обрет[я] в нем, юже не подобает сих тяж и судов судити князю, ни боярам, ни судьям его», и повелевает: «…не ступают ни дети мои, ни внуции мои, ни род мой в люди цероковныя во все суды. … а кто вступит, … суд с тем мне перед богом, а митрополиту проклинати его сбором».  

Ранее приведенные  редакции Устава князя Владимира, определяя  деяния, подсудные церковному суду, поступательно их расширяют. Так, согласно Макарию, если в целом к преступлениям, подсудным церкви, были отнесены дела против веры и дела семейные, то конкретизация их в краткой, средней и обширной редакциях различна. В списках средней редакции к преступлениям против веры были отнесены: святотатство, ограбление мертвых тел, повреждение могил, повреждение стен церковных, введение или внесение животных в церковь, а к преступлениям в брачно-семейной сфере – обвинение в незаконном сожительстве, что отсутствовало в краткой редакции Устава. Обширная же редакция Устава еще больше расширяет круг деяний, считающихся преступными: первое направление дифференцирует волшебство, второе – расширяет составы преступлений в брачно-семейных отношениях. Преступным считается: нанесение побоев снохою свекрови; защита мужа женою во время драки его с другим человеком, сопровождающаяся причинением вреда последнему; покидание матерью незаконнорожденного новорожденного ребенка; противоестественные пороки. 

В целом же можно  предположить следующую структуру  преступлений, относимых Уставом  князя Владимира к компетенции  церковного суда: 

1) Преступления против  христианской веры: еретичество, волшебство и колдовство («ветьство», «зелейничество», «потворь», «зубоежа», «чародеяние», «волхование»), равно как и обвинение («уреканье») в них.  

2) Святотатство: церковная  кража («татьба»); захоронение (по  языческому обряду) на неосвященном  месте («волочение мертвеца»); ограбление  мертвых тел, повреждение могил,  повреждение стен церковных, введение  или внесение животных в церковь.  

3) Преступления в  брачно-семейной сфере: развод («роспусть»); кровосмешение, то есть вступление в брак в запрещенных степенях родства и свойства (установления отношений в результате крещения); оскорбление действием (в том числе и укушение) родителей детьми, драка между супругами из-за имущества; тяжбы о наследстве (о «заднице») между детьми или братьями умершего.  

4) Преступления против  нравственности: прелюбодеяние; сводничество («потвор»); похищение девицы или жены («умычка»), противоестественные пороки (скотоложество); обвинение в незаконном сожительстве. 

5) Преступления против  чести, жизни и здоровья: изнасилование  («пошибание» – приводится согласно В. Цыпину; в иной интерпретации под «пошибанием» понимается драка); укушение и оскорбление словами; нанесение побоев снохою свекрови; защита мужа женою во время драки его с другим человеком, сопровождающаяся причинением вреда последнему; детоубийство; покидание матерью незаконнорожденного новорожденного ребенка. 

При этом Устав князя  Владимира установил и двойственную юрисдикцию церкви: 1) она судила всех христиан – как духовных лиц, так  и мирян – за ряд злодеяний, прежде всего нравственного характера; 2) она судила церковных лиц за все совершенные ими преступления; при этом круг церковнозависимого населения в различных редакциях Устава неоднозначен. Так, если в краткой редакции Устава в качестве субъектов, полностью переданных в компетенцию церковного суда как «митрополичи церковные люди», определены: «игумен, игумениа, поповичеве, чернец, черница, дьякон, дьякановая, проскурница, пономарь, вдовица, калика, сторонник, задшный человек, прикладник, хромец, слепец, дьяк и вси причетницы церковный…», то средняя редакция указывает на следующую группу лиц: «игумен, поп, дякон и кто во клиросе, чернец, черница (проскурница), попада, попович, лечец, прощеник, задушьный человек»; общая редакция обозначает: «игумен, игуменья, поп, диакон, диаконица и дети их и кто в клиросе, попадьа, чернец, черница, проскурница, пономарь, лечец, прощеник, баба вдовица, задушьный человек, прикладень, сторонник, слепец, хромец». Но характерным для всех трех списков является то, что ни в одном из них не прослеживаются церковнозависимые крестьяне и ремесленники. Это, на наш взгляд, подтверждает появление этого документа именно в период правления князя Владимира, времени, когда церковь только образовывалась как социально-политический институт Киевской Руси. По-видимому, если бы Устав был написан в более позднее время (в XII в. и позже), время, когда церковь уже успела превратиться в довольно крупного землевладельца, имеющего значительное количество крестьян, проживающих на церковно-монастырских землях, ремесленников, проживающих в цер-ковно-монастырских слободах посадов, то эти группы населения нашли бы обязательное отражение в тексте Устава. 

Как писал В. О. Ключевский, грех ведает церковь, преступление –  государство. Существовал также  и совместный церковно-мирской суд, который судил за наиболее тяжкие преступления церковнозависимое население (Владимирский-Буданов 1995).  

Но, по-видимому, он начинает функционировать в более поздний  период, так как ни в одной из редакций Устава он не обозначен. Более  того, в соответствии с Номоканонами князь Владимир подчеркивает невмешательство  в эти дела светских аристократов: «…не подобает сих тяж и судов  судити князю, ни боярам, ни судьям его…» (приводится по Списку краткой редакции). 

Итак, Устав князя  Владимира явился декларирующим  документом, утвердившим церковный  суд и установившим круг деяний и  лиц, подсудных ему. Меры же наказания  Устав не санкционировал, предоставив  церкви право действовать самостоятельно, опираясь по существу на основанное на законах Юстиниана византийское право, выраженное прежде всего в Номоканонах, Эклоге и Прохироне и представленное на Руси в Кормчих книгах.  

Дальнейшее развитие положения правовой направленности, обозначенные в Уставе князя Владимира, находят в Уставе князя Ярослава, обозначившем не только противоправные деяния, относящиеся к компетенции  церковного суда, но и воздаяния  за них. При этом Устав князя Ярослава в виде наказания предусматривает  не только применяемые в светском судопроизводстве всевозможные штрафы и компенсации, но и такой вид  наказания, как казнь, не нашедший отражения  в Русской Правде. Ряд статей Устава гласит: «князь казнит», «казнить по закону». Так, к примеру, за похищение, насилие  или посрамление боярской дочери предусматривалась выплата обидчиком  в ее пользу пяти гривен золота, равнозначная сумма выплачивалась в пользу епископа, но при этом указывалось  князю казнить нарушителей порядка. С учетом социальной дифференциации за аналогичные деяния в отношении  простолюдинов («добрых людей») сумма  выплат была значительно ниже – 5 гривен серебра, но при этом также указывалось  князю казнить их. По-видимому, даже на уровне обыденного сознания невозможно предположить, чтобы боярин древнерусского государства, дружинник князя, воин смог бы удовлетвориться золотом от обидчика в виде компенсации за надругательство над его дочерью, сестрой или женой. Не вызывает сомнения, что древнерусское право табуировало кровную месть как пережиток славянского языческого обычая, но это вовсе не означает, что оно отказалось от справедливого возмездия за содеянное. По-видимому, с развитием государственного механизма и отходом от патриархально-родовых отношений произошли изменения и в реализации карательной политики. Наблюдалась своеобразная трансформация карательных прав в отношении обидчика от непосредственно пострадавшего или его родственников к государству в лице князя, при этом степень справедливости воздаяния определялась церковным судом.  

Нормативной же базой  для функционирования церковных  судов по делам, переданным в их компетенцию, и явилось византийское каноническое право, основанное на законах Юстиниана. При этом византийское, а точнее – древнеримское, право уже много  веков знало уголовное нарушение (crimen), требующее жестокого возмездия. И ряд преступлений, переданных Уставами древнерусских князей в компетенцию церковного суда, соответствовали характеристике crimen и предусматривали довольно жестокое возмездие, наказание. Так, преступления против христианской веры – посягательства на порядок, установленный для церкви, и на отправление церковных служб, на неприкосновенность храмов (в том числе церковные кражи и святотатство), ересь, язычество, выход из христианства, магия и волхование, «зелейничество» (то есть приготовление ядов и «любовных» зелий) считались crimen и предусматривали довольно жесткое наказание. Причем последние из перечисленных приравнивались к намерению совершения убийства ввиду возможности наступления опасных последствий. Уголовным преступлением считались и нарушения норм брачно-семейного права: неравный брак, прелюбодеяние, двоеженство, похищение женщин, сводничество, педерастия и т. п. Признание правонарушения уголовно наказуемым ставило вопрос о наложении на виновного такого наказания (poena), как очищение общества от преступника и предоставление его во власть богов карающих. При этом наказание предусматривалось правом как воздаяние за конкретное злодеяние, то есть в условной мере соответствовало преступлению. Так, за особо опасные для общества или особо дерзкие преступления византийское право в виде наказания предусматривало смертную казнь (poena capitis), обычной формой которой были обезглавливание топором, а в военных условиях – мечом, и в дохристианскую эпоху – распятие на кресте. Специальными видами смертной казни были: утопление в мешке, сожжение, отдание на растерзание диким зверям (что сохранилось по сей день в русских народных сказках), сбрасывание со скалы и замуровывание в стене. Последний вид смертной казни применялся и в отношении монахинь за нарушения общественной или религиозной морали. Что касается штрафов, то они налагались за мелкие преступления (Омельченко 2000: 72–83).  

Вышеприведенное по описанию сходности деяний, требующих  наказания, подтверждает византийскую правовую рецепцию древнерусским государством, из чего можно предположить и рецепцию воздаяния как наказания за них, что, по-видимому, и находит отражение  в церковном Уставе князя Ярослава в виде указания «князю казнить». При  этом наибольшую часть преступлений Устав облагает двойным наказанием – денежным штрафом в пользу епис-копа и казнью в собственном смысле со стороны князя, что, по мнению Е. Е. Голубинского, было недопустимо «…как нечто противное разуму человеческому и нечто немыслимым образом выдававшееся из всех других законодательств…» (Голубинский 1997: 404). В отношении этого можно сказать, что двойственность наказания (как основного и дополнительного) имела довольно широкое применение в средневековой Западной Европе. Но, по-видимому, денежный штраф в древнерусском государстве в отличие от европейских государств имел свою специфику. Можно предположить, что он являлся не дополнительным наказанием к казни, а своеобразной оплатой судебного производства: «…источником для содержания нашего митрополита и епископов могли служить судные пошлины: не с судов только гражданских, с которых, как мы видели, отделяема была для Церкви одна лишь десятина, и притом из части собственно княжеской, но с судов церковных, предоставленных уставом исключительно ведомству иерархов» (Макарий 1995: 100). Как отмечал Е. Е. Голубинский (1997: 396–397), в Греции юридические понятия стояли на иной ступени развития, чем в древнерусском государстве: византийский суд был делом государственным, и отношения судьи с подсудимым ограничивались судебным разбирательством и вынесением приговора. С подсудимых судья за производство процесса не получал никакого вознаграждения. Напротив, у нас, в России, судей содержали сами судящиеся – с каждого судебного дела в их пользу шла определенная пеня или пошлина. И если в Византии было безразлично для судей, кто вершил суд, а епископам было предоставлено широкое право вмешательства в дела государственного суда как своеобразным третейским судьям (к которым могли обратиться тяжущиеся в случае нежелания обращения в светский суд), то в Древнерусском государстве вопрос о том, кто должен вершить правосудие, являлся принципиальным. И это, на наш взгляд, объясняет значение двойственности наказания, проявленной в церковном Уставе князя Ярослава. 

Итак, церковный Устав  Ярослава за ряд преступлений в виде основного наказания предусматривает  княжескую казнь, санкционирует  ее. Но применялась она и во времена  правления князя Владимира, что  отражено в Лаврентьевской летописи, на которую в своих исследованиях  ссылаются и А. Е. Пресняков (1995: 491), и митрополит Макарий (1995: 99): «Живяще же Володимеръ в страсѣ божьи и умножишася разбоеве, и рѣша епископи Володимеру: “Се умножишася разбойници, почто не казниши ихъ?” Он же рече имъ: “Боюся грѣха”. Они же рѣша ему: “Ты поставленъ если отъ бога на казнь злымъ, а добрымъ на милованье; достоить ти казнити разбойника, но со испытомъ”. Володимеръ же отвергъ виры, нача казнити разбойникы, и рѣша епископи и старци: “Рать многа; оже вира, то на оружьи и на конихъ буди”. И рече Володимеръ: “Тако буди”. И живяше Волдимеръ по устроенью отьню и дѣдню». Макарий этот фрагмент разъясняет следующим образом: «Однажды, когда в России умножились разбои, епископы пришли к Владимиру и сказали ему: “Вот умножились разбойники, зачем ты не казнишь их?” Он отвечал: “Боюсь греха”. Епископы заметили: “Ты поставлен от Бога на казнь злым, а на милость добрым; тебе следует казнить разбойников только с испытанием”. И Владимир решился отменить древний народный обычай, по которому за разбой взимаема была только вира, или плата, и начал согласно греческим законам казнить злодеев смертию за смертоубийства. Вскоре, однако же, когда по причине умножившейся рати со врагами потребовались средства для покрытия издержек войны, епископы вместе со старейшинами снова пришли к князю и предложили ему восстановить виры, с тем чтобы они шли на оружие и коней. Владимир и теперь согласился, сказав: “Да будет так”, и стал жить по устро-енью отца своего и деда».