Обучение детей духовенства в горно-заводских школах Урала в 20-е гг. XVIII в

Обучение детей духовенства в горно-заводских школах Урала в 20-е гг. XVIII в.: политика властей  редакция   свежий номер   архив   разделы   авторы  
 

В первой четверти XVIII в. верховная власть России, задумав  подчинить церковь государству, взяла под свой контроль и школьное обучение детей духовенства. Указом Петра I (1708) предписывалось всем поповым и дьяконским детям «учиться в школах греческой и латинских», не желающих обучаться в них – устранять от посвящения и определения в гражданскую службу. Единственным выходом для них объявлялась воинская повинность [см.: ПСЗ, т. 4, № 2186]. Сам факт провозглашения крутых мер наказания, хотя и остававшихся на бумаге, свидетельствовал, что власти взяли курс на подготовку образованного священства. 

В 1710 г. категория лиц, подлежащих определению в греко-латинские школы, была расширена за счет детей пономарей, дьячков, сторожей и просвирников, что объяснялось, видимо, недостаточным притоком детей собственно священнических. Именным указом 1718 г. предписывалось: «Поповских детей, также и из церковников и из других чинов, кто пожелает, учить в школах заранее, чтоб были в попы годные…», и власти решили перейти от мер устрашения к мерам поощряющим: «Ежели поп умрет, то на их места посвящать, которые по учению тому достойны будут». [Там же, № 2308; т. 5, № 3175]. 

В Регламенте Духовной коллегии, изданном 25 января 1721 г., получили дальнейшее развитие идеи о необходимости  обучения детей духовенства. Обосновывалась польза такого обучения, без которого, по выражению автора Феофана Прокоповича, «…нельзя быть доброму церкве поведению», отсутствие его ведет «к смеха достойным суевериям», «раздорам и пребезумным ересям». Учение «доброе и основательное» провозглашалось «аки корень и семя и основание». Епископы обязывались открывать при своих домах школы для обучения «детей священнических или и прочих, в надежду священства определенных» [Там же, т. 6, № 3718]. 

В ноябре 1721 г. резолюцией Петра I на докладные пункты Синода отменялось действие предшествующих указов об определении поповых и причетнических детей в цифирные школы, а согласно указу от 4 апреля 1722 г. «О записке в ревизию людей духовного звания» обучению в архиерейских школах подлежали лишь дети «действительно служащих церковников», остальные же, чьи отцы оставили церковный притч, должны были записываться в подушный оклад и нести государственное тягло. Указом Синода от 31 мая 1722 г. вводились новые нормы, дополняющие положения Духовного регламента. Определялась программа обучения в архиерейских школах чтению, письму, грамматике, арифметике и «нужнейшей части геометрии» [Там же, т. 6, № 3854, 3932, 4021]. Таким образом, на законодательном уровне были заложены основы сословной школы для детей духовенства России. 

Хотя дети духовенства  с 1722 г. освобождались от обучения в  светских школах, на местах имели место отступления. Так, на Урале в начале 20-х и в середине 30-х гг. XVIII в. дети духовенства не только активно привлекались в горно-заводские школы, они даже обязывались учиться в них. В литературе лишь констатируются эти факты [см., например: Чупин, 1882, 47–98; Нечаев, 1944], поэтому на основе архивных документов попытаемся раскрыть попытку горно-заводских властей по привлечению церковно-служительских детей в школы своего ведомства и использованию их в дальнейшем в интересах своего ведомства. Это был уникальный случай в истории России, он представляет особый интерес и в контексте изучения политики В. Н. Татищева в отношении духовенства. Ограничимся периодом 20-х гг. XVIII в. 

Инициатива привлечения  детей духовенства в школы  горного ведомства принадлежала Берг-коллегии. В сентябре 1720 г. начальник Уральских заводов Татищев в первом же доношении, отправленном в центр по прибытии на Урал, жаловался на недостаток мастеров и просил разрешить ему взять до 30 дворянских детей в Сибирской губернии, не высланных в школы в Петербург, а если их будет недостаточно, то и подьяческих, для обучения горным делам. Дети дворян находились в распоряжении губернских властей, поэтому на привлечение их в школы требовалась санкция центрального органа управления заводами. Берг-коллегия указом от 29 ноября 1720 г., подписанным президентом Я. Брюсом и четырьмя членами, повелела: «…к рудным делам ис тамошних подьяческих детей и из церковников, из молодых людей, грамоте умеющих, велеть брать и цыфири и геометрии и протчих горных дел обучать, а о дворянских детях…в Военную коллегию писать» [РГАДА, ф. 271, оп. 1, д. 611, л. 184]. Не смея распорядиться судьбой дворянства, Берг-коллегия по собственному почину включила в число обучаемых детей церковничьих, видимо, на том основании, что среди них были грамотные. Законодательных актов, запрещающих обучать детей этого сословия в светских школах, еще не было. 

Этот указ Берг-коллегии, пришедший на Урал в мае 1721 г., и  послужил основой набора детей церковнослужителей в первые арифметические школы. Татищев решил открыть их в Кунгуре и на Уктусском заводе. В ответ на второе доношение Татищева от 27 мая 1721 г. о готовящемся наборе церковничьих и подьяческих детей для обучения арифметике и геометрии, Берг-коллегия указом от 20 июня приказала принимать таких детей не только из слобод, прилегающих к заводам, «но и ис протчих городов и сел, ежели которыя прибудут и волею запишутца» [Там же, д. 621, л. 126]. Так, по инициативе Берг-коллегии был расширен охват территории, с которой разрешалось принимать в школы детей духовного сословия. 

Получив первый указ коллегии, Татищев 6 июня 1721 г. начал  хлопоты по набору детей в Кунгурскую арифметическую. От имени Высшего  горного начальства, расположенного в Уктусском заводе, он отправил письмо воеводе Вятской провинции Чаадаеву с просьбой отдать к смотру кунгурских подьяческих и церковничьих детей. В тот же день было отправлено письмо и представителю горной администрации в Кунгуре берг-шрейберу Ивану Патрушеву с приказом принять детей, как только воевода отдаст распоряжение об этом [см.: ГАСО, ф. 24, оп. 1, д. 6, л. 204 об.–205, 187 об.]. 

Но воевода  не спешил решать вопрос, касавшийся школы  горного ведомства, так как лишние хлопоты выходили за рамки его  непосредственных интересов, и 26 июня Татищеву пришлось отправить ему личное письмо с просьбой прислать указ о сборе детей в Кунгуре. Только 5 сентября Татищев получил известие с Вятки, что такой указ отправлен. На следующий же день он потребовал, чтобы комиссар Кунгурского уезда Григорий Попов собрал детей и передал Патрушеву по росписи, а копию росписи прислал на Уктус [см.: Там же, л. 242 об.; д. 5, л. 106; д. 6, л. 269–269 об.]. 

16 сентября Татищев  отправил шихтмейстера Дмитрия  Одинцова – дворянина из Казани, одного из выпускников московской Артиллерийской школы, прибывших на Урал вместе с начальником заводов в 1720 г., – в Кунгур. Одинцов повез с собой указ, адресованный Патрушеву, которому предписывалось надзирать за школой, открыть ее на съезжем дворе, пока не будет построено специальное здание, приготовить черные деревянные доски для учеников, поскольку каменных достать невозможно, чинить поврежденное в школе на казенные деньги. Одинцов назначался учителем и одновременно должен был по пятницам ездить на рудник для осмотра горных работ, поручая школу одному из учеников [см.: ГАСО, ф. 24, оп. 1, д. 15, л. 346–346 об.]. В этот же день Татищев написал для Одинцова инструкцию, как ему обучать учеников. Все эти действия Татищева свидетельствуют о его большой настойчивости и заинтересованности в скором открытии школы. 

Судя по дневальной книге Кунгурской канцелярии горных дел, только 13 октября, после дополнительных напоминаний, уездные власти прислали на смотр церковничьих детей, о подьяческих  пришлось просить особо [см.: Там  же, л. 214–214 об.]. 

В январе 1722 г. Татищев  около двух недель пробыл по делам  в Кунгуре и, естественно, не мог  не поинтересоваться, как идут дела в арифметической школе. Первая ведомость, поданная ему Одинцовым [см.: Там  же, оп. 12, д. 32, л. 432–434 об.], содержит интересную информацию о составе учеников: их возрасте, месте жительства, должностях отцов, успехах в науках. Благодаря тому, что она дана под такими рубриками, как «по росписи», «да сверх росписи охотою», «сверх росписи явились и отпущены в домы ж свои», мы получаем ценные сведения о том, что наряду с детьми, собранными в школу властями, нашлись и желающие учиться по собственной инициативе, точнее, по воле отцов, однако не все явившиеся и собранные оказались годными к постижению математики, среди них оказались не умеющие читать или писать, и ведомость дает нам возможность судить об уровне грамотности детей духовного сословия, проживавших на территории Кунгурского уезда, на начало 20-х гг. XVIII в., до провозглашения обязательности обучения детей духовенства в архиерейских школах и накануне введения практики записывания не обученных грамоте детей духовного сословия в ходе ревизии в податное крестьянское сословие. 

Проанализируем  информацию ведомости. На смотр явилось 38 человек, 28 из них были посланы  комиссаром согласно «росписи», т. е. 7 человек из Кунгура, 21 – из сел и острожков уезда, 9 человек явились из уезда «сверх росписи», трое из города «охотою», т. е. по желанию отцов (сыновья урядника и двух посадских). Наиболее подготовленными к изучению математики оказались городские подростки, которые дома овладели чтением и письмом, а некоторые из них, вероятно, на дому начали обучаться и счету. В январе 1722 г. учили «нумерацию», т. е. числа, сын подьячего 13-летний С. Кадешников, двое детей попа в возрасте 10 и 12 лет, явившиеся «своею охотою» сын урядника Я. Шмаков и посадского А. Кадешников (по 10 лет). Четверо учили «мультипликацию», т. е. умножение: сын комиссара Д. Попов, подьячего – Л. Костромин, посадского – А. Феденев (все 10-летние), попа – Л. Евсягнеев (12 лет), поповский сын М. Трофимов (10 лет) ушел дальше всех – постигал «дивизию», т. е. деление. 

Из 19 явившихся  «по росписи» из уезда были зачислены  в школу только пятеро, причем лишь один из них, 12-летний сын дьячка А. Иванов, выучился на дому читать и писать и учил нумерацию. Сын пономаря и трое детей попов (10–12 лет) в январе 1722 г. учились писать. Видимо, их решили зачислить в школу, чтобы в ее стенах быстрее научить грамоте и перейти к математике. Полностью подготовленных к обучению насчитывалось всего 11 человек! По этой же причине был принят в школу и явившийся «сверх росписи» из села Златоустовского 17-летний сын попа М. Васильев. 

Итак, в январе 1722 г. в Кунгурской школе обучалось 16 подростков, в то время как были признаны негодными и отпущены по домам 22. Все отпущенные были из сел и острожков Кунгурского уезда: это дети попов (9), дьяконов (3), дьячков (5), пономарей (2), церковных сторожей (2), просвирника. 

Сопоставим число  грамотных и неграмотных среди  явившихся на первый смотр осенью 1721 г. На пятерых полностью овладевших грамотой (четырех детей попов из Кунгура и одного сына дьячка из уезда) приходилось пятеро учившихся писать (дети попов от 10 до 17 лет). Из отпущенных по домам 22 подростков один выучился читать, но не писал (18 лет); трое учили псалтирь (дети попов 12 и 14 лет, дьячка 12 лет); трое учили часослов (сын попа 10 лет, дьякона – 11 лет и сын дьякона же, женатый юноша, которому исполнился 21 год, ошибочно показанный в росписи 15-летним). Таким образом, на 17 подростков, в той или иной мере владевших чтением, приходилось 15 полностью безграмотных. Среди последних – дети от 10–11 лет (8 человек) до 17–18 лет. Только в отношении единственного сына попа 10 лет отмечалось: «грамоте не учен: глазами худ». Эти данные – красноречивое свидетельство того, что духовенство и церковнослужители Кунгурского уезда до 1721–1722 гг., до объявления верховной властью на законодательном уровне обучения детей духовного сословия обязательным, не придавали большого значения раннему обучению детей чтению и письму, а 47 % явившихся на смотр в первой партии оказались совсем необученными грамоте. Восемь детей попов и дьячков на смотр не явились. 

Узнав, что учатся не все дети, указанные в росписи, Татищев предписал срочно собрать  их в школу, т. е. довел до конца то, на что махнуло рукой Кунгурское горное начальство [см.: ГАСО, ф. 24, оп. 12, д. 32, л. 434 об.]. Указ Татищева об этом 22 января был послан шихтмейстеру Одинцову – учителю школы. В этот же день Татищев отбыл по делам в Москву. 

Во время пребывания в Москве в апреле 1722 г. Татищев был отстранен от руководства заводами из-за жалобы на него Н. Демидова, вернулся на Урал только в октябре 1722 г. вместе с генералом В. И. Генниным, которому было поручено расследовать ссору и временно руководить заводами. 

Пока Татищев  находился в Москве, член Сибирского высшего горного начальства И. Блиер  решил проверить, выполнено ли приказание Татищева, и затребовал ведомость, «что прибыло в школу учеников, а  которые есть, кто что учит» [РГАДА, ф. 271, оп. 1, д. 620, л. 219]. Согласно данной ведомости, в марте 1722 г. в школе числился уже 21 человек, т. е. поступило пятеро новеньких. Некоторые подростки первого набора, ранее записанные по имени отцов, шли уже под другими фамилиями: Михаил Трофимов стал Мироновым, братья Петр и Иван Евтихеевы – Веселковыми. Новички были выделены под рубрикой «достальных собрано». Сын дьячка Ильинского острожка Ефим Казаков учил «суптрацкию», сын пономаря села Тихоновского Осип Хлопин – «счисление», дьячковский сын из того же села Иван Батрунов учился писать; писали сыновья попа и дьячка из сел Филипповского и Рождественского Григорий Герасимов (в будущем Черепанов) и Петр Красноперов. Возраст вновь принятых в этой ведомости не указывался; в ведомости же, поданной ровно через год, такие данные уже имеются. Если убавить каждому по году, то получим, что в момент зачисления в школу Красноперову было 12 лет, Казакову – 17, троим остальным – по 18 лет, причем двое 18-летних еще не закончили обучение письму. 

Данные об учениках второго набора также свидетельствуют, что сельские попы, дьяконы, дьячки не спешили обучать своих детей чтению и письму с раннего возраста, этот процесс растягивался во времени, зачисление же детей в арифметическую школу горного ведомства ускоряло завершение обучения письму. 

Следующая по времени  ведомость датируется мартом 1723 г. Она  была подана учителем главе Кунгурской горной канцелярии капитану Берглину [см. об этом: ГАСО, ф. 24, оп. 1, д. 26, л. 114–115 об.]. В школе по-прежнему числился 21 ученик, но состав их изменился. В школьном списке – уже 8 новеньких: Антон Пестерев, сын дьячка (19 лет), и Федор Розмахнин, сын пономаря (18 лет), – уже «в тройных» правилах; сыновья попов: Семен Романов (19 лет) – «в сложении с рублями»; Афанасий Свиньин (18 лет) – «в раздроблении». Они начали учиться математике дома, так как слишком далеко продвинулись в науках. Иван Бочкарев и Федор Деманов, сыновья попов, 13 и 16 лет соответственно, только приступили к математике; 14-летний сын дьячка Осип Стахиев писал слова, и последним в списке числился «волею господ Строгановых поповской сын Парфен, 13 лет»; дополнительная информация о нем скудная: известно только, что отец у него служил при церкви.