Княгиня Анастасия

  Слухи о  чудесном спасении всей царской семьи  или отдельных ее членов

  облетели  Россию сразу же после трагедии в  Екатеринбурге. «Слухи о том, что

  кто-то из великих княжон смог спастись, были чрезвычайно сильны, — пишет

  К. Савич, бывший председатель петроградского суда присяжных. — Великая

  княгиня Елена Павловна сама рассказывала графине  Орловой-Давыдовой, как

  однажды, когда она сидела в тюрьме в  Перми, начальник тюрьмы ввел к ней  в

  камеру  девушку, настоящее имя которой  было Анастасия Романова; Елена Петровна должна была установить, действительно  ли подозреваемая — великая

  княжна  Анастасия, ибо поговаривали о том, что она и впрямь могла остаться в

  живых. Потом  выяснилось, что задержанная —  дочь начальника вокзала какой-то небольшой  железнодорожной станции». 

  А в середине 1919 г. в Сибири объявился отрок 15—16 лет, похожий на царевича Алексея. Как  свидетельствуют очевидцы, народ  принимал его с воодушевлением. В  школах даже собирали деньги в его  пользу. Телеграмма о появлении

  «царевича»  была немедленно послана правителю Сибири адмиралу А. В. Колчаку По его приказу юношу доставили в Омск. Француз Пьер Жийяр, бывший

  воспитатель царевича Алексея, приехавший, чтобы  проверить истинность его

  показаний, задал ему по-французски несколько  вопросов. «Царевич» ответить

  на них  не смог, но заявил, что прекрасно  понимает, о чем его спрашивают, а

  отвечать  не желает и разговаривать будет только с адмиралом Колчаком. Обман

  был раскрыт  очень быстро... 

  Через несколько  месяцев в Польше объявился еще  один Алексей. Еще некоторое время  спустя там же появилась великая  княжна Ольга. Она рассказывала, что  потеряла память от сильного удара  прикладом, якобы полученного ею

  в Екатеринбурге  от палачей, а затем была спасена  каким-то солдатом. 

  На протяжении последующих лет вплоть до нашего времени «царские

  дети» —  то Анастасия, то Татьяна, то Ольга —  появлялись в России, Польше,

  Франции, Германии, Америке. Одна из самозванок, выдававшая себя за великую княжну Ольгу, путешествуя по югу Франции, собирала у сердобольных

  людей деньги на то, чтобы выкупить якобы заложенные в ломбард драгоценности императорской  семьи. Предприимчивой «Ольге» удалось  собрать около миллиона франков. Затем пошла череда детей и внуков царских детей: «внук царевича Алексея» объявлялся, к примеру, в Испании... 

  Ходили  слухи и о том, что царская  семья и сам царь не были расстреляны, а

  жили в  Сухуми под разными фамилиями, в  частности, Николай II — под фамилией Березкин. Он якобы умер в Сухуми в 1957 г. 

  А в феврале 1920 г. в Берлине началась история, которая не закончилась до

  сих пор... 

  ... 17 февраля  1920 г. там попыталась покончить  с собой, бросившись в канал

  Ландвер, неизвестная женщина. Ее спас из ледяной  воды случайно оказавшийся поблизости полицейский. Доставленная в участок, женщина не произнесла

  не слова: она смотрела прямо перед собой  и, казалось, не слышала задаваемых

  ей вопросов. На ней были надеты грубое платье, черная юбка, блуза, большой

  платок, черные чулки и черные высокие ботинки. Бледное лицо было явно

  славянского типа. Никаких документов при ней  не оказалось.

  Ничего  не добившись от нее и заподозрив в ней сумасшедшую, неизвестную  женщину отправили на освидетельствование  в Елизаветинскую больницу.

  27 марта  ее осматривал консилиум. Отметив,  что больная склонна к проявлениям  сильной меланхолии, врачи рекомендовали  поместить ее в психиатрическую  клинику. 

  В клинике  в Дальдорфе неизвестная провела около полутора лет. «Сильные

  приступы  меланхолии» проявлялись в том, что она могла часами сидеть молча

  или лежать на кровати, уткнувшись лицом в покрывало. Первые слова, которые она произнесла, были бессвязной немецкой фразой «Nichts, trotz alledem» —

  «Ничего, несмотря ни на что». Это был ее ответ  на вопрос врачей: надо ли сообщить о  ее местонахождении родным или жениху? Но впоследствии женщина,

  иногда  оживляясь, вступала в разговор с  медсестрами и больными. Она много

  читала, в  основном газеты. Сестры утверждали, что  она производит впечатление хорошо образованной женщины. 

  Однажды в клинику попал номер «Берлине? иллюстрирте цайтунг» от 23 октября 1921 г. На первой полосе была опубликована фотография трех дочерей

  Николая II и заголовок: «Одна из царских  дочерей жива». Бывшая прачка Мария  Колар Пойтерт, лежавшая в одной палате с неизвестной, рассматривая фотографию, вдруг с удивлением обнаружила поразительное сходство великой

  княжны  Анастасии со... своей соседкой по палате — неизвестной женщиной,

  которую полицейский выудил из канала Ландвер. 

  Пораженная своим открытием, Пойтерт несколько дней молчала, мучаясь

  над загадкой, пока наконец не выдержала и не сказала неизвестной: 

  — Я знаю, кто ты!

  В ответ  таинственная особа поднесла палец  к губам: 

  — Молчи! 

  20 января 1922 г. Марию Пойтерт выписали из клиники и, будучи не в силах

  хранить такую тайну, она начала действовать. «Не исключено, — считает французский  писатель А. Деко, — что, не появись на сцене госпожа Пойтерт, не

  было бы и никакого следа «Анастасии»! Но полусумасшедшая прачка, увы,

  появилась, и энергично пошла по «следу Анастасии»... 

  8 марта  1922 г. Пойтерт встретилась с русским эмигрантом, бывшим ротмистром лейб-гвардии кирасирского Ее величества полка М.Н. Швабе и рассказала

  ему о  своей соседке по палате, добавив, что считает ее одной из дочерей  покойного императора. По ее просьбе  Швабе отправился вместе с ней навестить неизвестную, захватив с собой своего приятеля, инженера Айнике. В Дальдорфе они

  попытались  заговорить с «Анастасией» по-русски, но та ответила, что не знает

  этого языка. Тогда Швабе протянул ей фотографию вдовствующей императрицы

  Марии Федоровны  и спросил, знает ли она, кто это. Тут свидетельские показания

  разнятся: Швабе утверждает, что «Анастасия» ответила: «Эта дама мне незнакома». Сама же «Анастасия» много лет спустя говорила: «Кто-то из русских эмигрантов принес мне портрет бабушки. Это был первый раз, когда я позабыла всякую осторожность, увидев фотографию, вскричала: «Это моя бабушка!» 

  Швабе вышел из больницы в сильном волнении. Он отправился к председателю союза русских монархистов в Берлине и убедил его произвести экспертизу — послать к больной кого-нибудь, кто близко знал раньше детей императора. 

  Через два  дня Швабе снова отправился в Дальдорф в сопровождении поручика

  С. Андреевского, графини Зинаиды Толстой, ее дочери и хирурга Винеке. Больная

  спуститься  к ним не пожелала, и вся депутация  поднялась к ней в палату «Анастасия»  лежала, закрыв лицо покрывалом. «Ірафиня Толстая и ее дочь очень мягко

  разговаривали с ней, — вспоминал впоследствии Швабе, — со слезами на глазах

  показывая незнакомке маленькие иконки, фотографии и шепча ей на ухо какието имена. Больная ничего не отвечала; она была до крайности взволнована и часто

  плакала. Андреевский называл ее «Ваша  светлость» — это, кажется, подействовало  на нее больше всего. Винеке не стал осматривать больную, но добился у больничного начальства дозволения оставить ее здесь. По мнению графини Толстой и ее

  дочери, это  была великая княжна Татьяна Николаевна». 

  Так Татьяна  или Анастасия? Сходство у неизвестной  с царскими дочерьми

  все-таки было. Среди русских эмигрантов, осевших в Берлине, началось волнение. Баронесса Буксгевден, состоявшая при семействе Николая II почти

  неотлучно с 1913 по 1918 г. и расставшаяся с ними только в Екатеринбурге, за

  полтора месяца до кровавого финала, 12 марта 1922 г. отправилась в клинику

  Дальдорф. 

  «Больная  лежала в постели возле стены, неотрывно глядя в залитое светом

  окно, —  вспоминает баронесса Буксгевден. — Услышав, что мы вошли, она

  укрылась  одеялом, не желая, чтобы мы ее разглядывали, и больше уже невозможно было уговорить  ее открыть лицо. Графиня Толстая  объяснила мне, что

  незнакомка  делает так всегда, когда кто-нибудь приходит к ней, но медсестра

  добавила, что она разговаривает иногда с госпожой Пойтерт, которая раньше

  тоже лежала в клинике, и что это единственный человек, кому она доверяет.

  Госпожа Пойтерт была здесь же. Они говорили по-немецки. Большую часть

  времени больная лежала, и, хотя врачи разрешали  ей вставать, она все равно

  предпочитала  оставаться в постели. 

  Она была в ночной рубашке и белом жакете. Высокий лоб, волосы забраны

  назад и  уложены совсем просто. Я решила заговорить с ней и попросила моих

  спутников отойти от кровати. Гладя ее по голове, я обратилась к ней по-английски  с тою же осторожностью, с какой  стала бы беседовать с великой  княжной,

  называя ее, впрочем, вполне нейтральным «darling» («дорогая»). Она не отвечала ни слова, видимо, не поняв ничего из того, что я говорила ей. Когда она на

  мгновение откинула одеяло, так, что я смогла рассмотреть ее лицо, глаза ее не

  выражали  ничего, что показало бы мне, что  меня узнали. Лоб и глаза ее напомнили  мне великую княжну Татьяну Николаевну, но стоило мне увидеть все

  лицо, как  сходство перестало казаться столь  разительным. 

  Я постаралась  оживить ее воспоминания всеми возможными способами.

  Показала  ей одну из иконок с датами правления  Романовых, подаренных императором некоторым людям из свиты; потом перстень, принадлежавший некогда

  императрице — она часто носила его и  подарила его мне в присутствии  великой

  княжны  Татьяны. Но эти вещи не вызвали в  ее памяти ни малейшего отклика.

  Она без  интереса рассматривала эти предметы и только прошептала на ухо

  госпоже Пойтерт несколько слов. 

  Когда госпожа  Пойтерт увидела, что незнакомка не отвечает и никак не

  обнаруживает, что узнает меня, она, видимо, желая  «помочь» ей, зашептала чтото по-немецки и принялась показывать фотографии императорской семьи, тыча

  при этом пальцем в императрицу и спрашивая  у больной: «Это мама, правда?»

  Но все  эти попытки потерпели крах: больная  продолжала молчать и лишь старалась  спрятать лицо, закрываясь одеялом  и руками.

  Хотя верхней  частью лица незнакомка отчасти похожа на великую княжну

  Татьяну, я все-таки уверена, что это не она. Позже я узнала, что она  выдает себя

  за Анастасию, но в ней нет абсолютно никакого внешнего сходства с великой

  княжной, никаких особенных черт, которые  позволили бы всякому, близко знавшему Анастасию, убедиться в истинности ее слов. Кстати замечу, что великая

  княжна  Анастасия едва ли знала с десяток  немецких слов и выговаривала их с

  неимоверным русским акцентом».