Гражданская война в Сибире

В действительности руководимое Роговым восстание  было обусловлено рядом других обстоятельств. Прежде всего "роговщина" стала  ответной реакцией на принудительное разоружение и расформирование  партизан Причернского края, осуществленных по приказу советского командования в довольно жесткой форме в  конце 1919 – начале 1920 г. в Кузнецком  и Щегловском уездах. Другим фактором явилось недовольство части населения  Причернского края политикой, проводимой коммунистами в сфере государственного и военного строительства: созданием  назначенных сверху ревкомов вместо избранных советов; использованием буржуазных специалистов в советских  учреждениях и в Красной Армии. Сказалось также обстоятельство личного характера: арест многих партизанских командиров и избиение Г.Ф.Рогова в Ново-Николаевской чека[8].  

Иными были главные  причины, приведшие к восстанию  в Степном Алтае, который всего  годом раньше – во второй половине 1919 г. – послужил основной базой  формирования партизанской армии Е.М.Мамонтова. Здесь со времени восстановления советской власти непреходящим доминирующим фактором являлось неприятие населением – особенно бывшими партизанами  – того, что коммунисты узурпировали политическую власть. Именно этим обстоятельством  объясняется тот факт, что с 8 февраля  по 18 апреля 1920 г. Алтайская губерния находилась на чрезвычайном положении  по борьбе с контрреволюцией[9].  

К недовольству установлением  коммунистического всевластия сначала  добавилось нежелание многих бывших партизан служить в Красной Армии, а затем отказ от принятия и  выполнения продразверстки. Статистические данные о ходе выполнения хлебофуражной  разверстки в Славгородском уезде  не оставляют в этом никакого сомнения. К началу июля 1920 г. из 157047 пудов назначенной  на нее хлебофуражной разверстки Каипская волость сдала всего 1518 пудов, по Ключевской волости эти  показатели составили соответственно 202625 и 9876 пудов, по Михайловской – 142651 и 244, по Покровской – 539592 и 2527, по Родинской  – 297303 и 20815 пудов[10].  

Продовольственная политика советской власти оказала  огромное влияние на развитие событий  в районе будущего колыванского мятежа. Особенно повлияли на настроение и  поведение местного населения приказ N42 Томского губревкома и губпродкома  от 19 июня и распоряжение Томского губпродкомиссара Ф.Н.Иванова-Павлова от 20 июня 1920 г. Первый из них предписывал местным советским  органам – под угрозой предания суду ревтрибунала и заключения в  концлагерь в случае его невыполнения – немедленно приступить к принудительному  обмолоту хлебофуража и обязательно  завершить его до 10 июля. Второй документ обязывал уездные исполкомы советов  и продкомы привлечь сельские ячейки РКП(б) и бедноту для производства повальных обысков в кулацких хозяйствах с целью изъятия всех излишков[11]. Директивы губернского  центра стали активно претворяться в Ново-Николаевском уезде в жизнь. Кроме того, сюда для проведения разверстки были направлены продотряды и части продармии.  

Однако роль продразверсточного фактора в возникновении колыванского мятежа не следует абсолютизировать. Он не только не был единственным, но и даже решающим. В противном случае невозможно понять почему в восстании – наряду с населением Каменской, Крутологовской, Ново-Тырышкинской, Федосовской и Чаусской волостей, на которые действительно была назначена большая продразверстка, – активное участие приняло население Баксинской, Дубровинской и Тоя-Монастырской волостей, совершенно не затронутые хлебофуражной разверсткой, а также жители Колывани[12]. К тому же, как свидетельствовало руководство отдела управления Ново-Николаевского уездного исполкома советов, организационно-пропагандистская работа по подготовке восстания широко велась в Колыванском районе задолго до перехода к принудительной разверстке[13].  

Возникновение следующего по времени, бухтарминского мятежа нужно  прежде всего отнести на счет исключительной остроты отношений между разными  категориями местного населения. Дело в том, что за время революции  и гражданской войны здесь  резко обозначились две крайние  группы: с одной стороны, казачество и старожилы, ставшие опорой контрреволюции, с другой – часть крестьянской бедноты, которая сначала создала  партизанские отряды для борьбы против Колчака, а после восстановления советской власти организовала коммунистические ячейки. Эти комячейки взяли на себя роль, аналогичную той, которую  в 1918 г. сыграли в Европейской  России комитеты бедноты. Они стали  заниматься переделом земли, скота, личного имущества, за что снискали к себе ненависть большой части  местного населения. Продразверстка и  трудовая мобилизация на заготовку  леса в верховьях Иртыша послужили  дополнительными обстоятельствами, переполнившими чашу терпения и побудившими  казаков и старожилов взяться  за оружие[14].  

Что же касается лубковского  восстания, то оно последовало вскоре после введения продразверстки 1920\1921 гг. Но объявление новой разверстки явилось скорее предлогом для  открытого вооруженного выступления  и благоприятным обстоятельством  для увеличения численности участников мятежа, чем его главной причиной. На самом деле к подготовке восстания  Лубков приступил задолго до сентября, о чем советские органы были хорошо информированы. Главные мотивы мятежа лежали не в экономической сфере, а преимущественно в политической плоскости. В частности, не последнюю  роль сыграло то обстоятельство, что  в начале 1920 г. П.К.Лубков был арестован  и военно-революционным трибуналом 5-й армии осужден на пять лет  лишения свободы с отсрочкой  исполнения приговора[15].  

Во многих документах партийно-советских органов, в которых  анализируются причины мятежей  в Восточной Сибири, в качестве главной из них называется наступление  осенних холодов, побудивших бывших колчаковских приверженцев и дезертиров Красной Армии, скрывавшихся ранее  от советского правосудия в тайге, покинуть свое убежище и искать новое пристанище.  

Отрицать влияние  природно-климатического фактора на усиление вооруженной борьбы в Восточной  Сибири осенью 1920 г. неправильно. Но еще  более неверно считать его  роль решающей. Материалы военных  и особенно судебно-следственных органов  свидетельствуют о том, что подавляющее  большинство рядовых участников и руководителей мятежей было не пришлыми, а местными жителями. Непосредственными  же причинами, толкнувшими их на вооруженные выступления, стали объявление с 1 сентября 1920 г. новой продразверстки, мобилизация унтер-офицеров и военнообязанных 1989 – 1990 гг. рождения[16].  

Как уже упоминалось, все контрреволюционные восстания  квалифицировались в советской  историографии как кулацкие по составу  и белогвардейско-эсеровские по своему руководству. Отмечу, что эти суждения не являлись результатом специального изучения вопроса. Предварительного анализа  состава повстанцев и их руководителей, лозунгов, программ и целей движения, необходимого для получения научных  выводов по данной проблеме, историки не предпринимали. Они пошли по самому простому и легкому пути: некритически заимствовали и механически перенесли  в научную литературу оценки, содержащиеся партийно-советских документах и  в коммунистической печати эпохи  гражданской войны. Последние же формулировались по примитивной  схеме, плохо соотносившейся с реалиями жизни: если ты противник большевиков  – значит обязательно кулак или  помещик, эсер или кадет, белогвардеец или монархист. Особенно "повезло" термину "белогвардеец", который  вообще был лишен каких-либо конкретных критериев и границ и превратился  в собирательное ругательное  слово, обозначавшее в советском  лексиконе всех противников РКП(б).  

Чтобы эти утверждения  не показались досужим домыслом, сошлюсь  на конкретные факты. Весьма показателен  в этом отношении случай с Г.Ф.Роговым. 6 мая 1920 г. Алтайское губернское организационное  бюро РКП(б), обсудив информацию о  мятеже в Причернском крае, приняло  решение назвать Рогова, который  в течение полутора лет с оружием  в руках боролся против контрреволюционных властей, но не нашел общего языка  с коммунистами, "белогвардейцем"[17].  

Аналогичная судьба вскоре постигла Ф.Д.Плотникова, правда, с той лишь разницей, что в коммунистической печати его систематически называли не только белогвардейцем, но и –  вопреки фактам – правым эсером, колчаковским подпоручиком и даже агентом  царской охранки[18]. Делалось это  умышленно и с одной целью: для дискредитации в прошлом  популярного в крестьянской среде  земского деятеля и комиссара  партизанского полка.  

Замечу, усилия коммунистов  по обработке массового сознания не прошли бесследно. Приведу только один, но весьма показательный пример. В начале июля 1920 г. уполномоченный Алтайской губчека Дубов и  командир коммунистического отряда особого назначения Неумягин получили задание арестовать семью Ф.Д.Плотникова. Выяснив ее местожительство, они  обнаружили, что этот колчаковский "золотопогонник" "имущественного состояния почти совсем не имеет", о чем и доложили, не скрывая  своего удивления, руководящим инстанциям[19].  

Архивные источники, ставшие доступными исследователям в последние годы, позволяют утверждать, что в мятежах 1920 г. приняли участие  все слои населения Сибири, за исключением  рабочих. В рядах повстанцев были крестьяне и казаки, кустари и  торговцы, интеллигенты и инородцы. Правда, степень участия разных категорий населения не являлась одинаковой. Наибольшей активностью отличались интеллигенты, особенно бывшие офицеры и священники, а также казаки. Однако в численном отношении среди повстанцев преобладали крестьяне.  

Социальный состав участников разных восстаний также  не был одинаковым. В известной  мере такое различие отражало специфику  населения разных районов. Главной  фигурой большинства мятежей  являлись русские крестьяне, причем в их числе находились представители  всех социальных групп: старожилы и  новоселы, кулаки, середняки и бедняки. В то же время отличительной чертой бухтарминского выступления было преобладание казаков. Довольно высокий удельный вес казаков был также среди  повстанцев Степного Алтая. Татарское  население активно участвовало  в лубковском восстании, а бурятское  – в мятежах, происшедших в  Балаганском, Верхоленском и Иркутском  уездах.  

Нельзя не отметить активность еще одной категории  населения – бывших партизан, ранее  сражавшихся против Колчака. Они  составили руководящее ядро роговского и лубковского мятежей. Заметный процент бывших партизан имелся в  Народной повстанческой армии Степного Алтая. Да и территориально роговское  и лубковское восстания практически  полностью совпали с районами действия партизанских отрядов Рогова и Лубкова против белогвардейских  властей, а главные центры формирования Народной повстанческой армии –  с опорными пунктами партизанской армии  Мамонтова и 4-го корпуса М.В.Козыря.  

В настоящее время  исследователи располагают довольно обширным комплексом документов, позволяющим  составить конкретное представление  как о персональном, так и о  социальном составе рядовых участников, активистов и руководителей повстанческого движения в Сибири. Это – списки арестованных, приговоренных к различным  срокам лишения свободы и расстрелянных  советскими властями участников роговского, колыванского, лубковского, сережского, голопуповского мятежей и Народной повстанческой армии. Указанные  документы позволяют однозначно утверждать, что основную массу мятежников составляли трудящиеся крестьяне и  казаки – бедняки и середняки  по своему социальному статусу[20]. Тем  самым опровергается тезис советской  историографии о кулацком характере  повстанческого движения в Сибири в 1920 г.  

В порядке иллюстрации  к сказанному приведу лишь одну "маленькую  картинку". На основании анализа  захваченных повстанческих документов (списков командного состава, боевых приказов и донесений, протоколов военных  и делегатских совещаний) Семипалатинская  губчека выявила среди взятых в плен мятежников 500 организаторов, руководителей и активистов Народной повстанческой армии. К середине октября 1920 г. предварительное следствие  по 300 из 500 арестованных было проведено. К большому удивлению чекистов, среди 300 "главарей" лишь 15 – 20 человек  по своему социальному положению  подпадали под определение "кулак". Все же остальные оказались середняками  и бедняками, большинство из которых  руководство губчека сочло возможным  освободить[21].  

Советские историки не отрицали участия трудящихся в  контрреволюционных восстаниях. Объяснение этому феномену они находили в  политической неграмотности бедноты  и середняков, в широте и клеветническом содержании антикоммунистической агитации, в принуждениях со стороны мятежных главарей.  

Едва ли имеет  смысл обсуждать идеологический артефакт, в соответствии с которым  рабочие и крестьяне, несогласные  с коммунистическими порядками, зачислялись в разряд "политически  несознательных".  

Невелико было реальное значение и второго фактора. Очевидно, что никакая антикоммунистическая агитация, которая, конечно же, имела  место и влияла на настроение населения, не могла сравниться по масштабам  и конкурировать по эффективности  с коммунистической, поставленной на государственную основу. А самое  главное – не в традициях сибирских  крестьян, отличавшихся здоровым прагматизмом, было совершать серьезные поступки только под влиянием слухов.