Фаворизм в истории России

Даже во время  турецкой войны, значит в последние  годы своей жизни, Потемкин старался как можно чаще приезжать в  столицу. Напрасно говорили о какой-то окончательной размолвке между  императрицей и Потемкиным перед  его кончиной. Случались недоразумения, но о немилости не могло быть речи. Отзывы Екатерины о Потемкине  в это время имеют гораздо  большее значение, чем драгоценные  подарки и ордена, которыми она  награждала его. Особенно красноречивым  свидетельством является горе императрицы  по случаю болезни и кончины Потемкина. Храповицкий пишет о слезах и  отчаянии Екатерины: «Жаловались, что  не успевают приготовить людей. Теперь не на кого опереться», - таким образом воспроизводит Храповицкий слова императрицы, и дальше: «Продолжение слез. Мне сказано: как можно мне Потемкина заменить? Все будет не то... он был настоящий дворянин, умный человек, меня не продавал; его нельзя было купить» и проч. 

В письмах Екатерины  к Гримму сказано: «Мой выученик, мой друг, можно сказать, мой идол, князь Потемкин-Таврический умер в Молдавии... Вы не можете себе представить, как я огорчена. Это был человек высокого ума, редкого разума и превосходного сердца; цели его всегда были направлены к великому. Он был человеколюбив, очень сведущ и крайне любезен. В голове его непрерывно возникали новые мысли; какой он был мастер острить, как умел сказать словцо кстати! В эту войну он выказал поразительные военные дарования: везде была ему удача, и на суше, и на море. Им никто не управлял, но сам он удивительно умел управлять другими. Одним словом, он был государственный человек: умел дать хороший совет, умел его и выполнить. Его привязанность и усердие ко мне доходили до страсти; он всегда сердился и бранил меня, если, по его мнению, дело было сделано не так, как следовало; с летами благодаря опытности он исправился от многих своих недостатков. Когда он приезжал сюда три месяца тому назад, я говорила генералу Зубову, что меня пугает эта перемена и что в нем не заметно более прежних его недостатков, и вот, к несчастью, мои опасения оказались пророчеством. Но в нем были качества, встречающиеся крайне редко и отличавшие его между всеми другими людьми: у него был смелый ум, смелая душа, смелое сердце. Благодаря этому мы всегда понимали друг друга и не обращали внимания на толки тех, кто меньше нас смыслил. По моему мнению, Потемкин был великий человек, который не выполнил и половины того, что был в состоянии сделать». Затем, в другом письме, двумя месяцами позже: «Дела идут тем же порядком, несмотря на ужасную потерю, о которой я вам писала в ту же ночь, как пришло роковое известие. Я все еще продолжаю грустить. Заменить его невозможно, потому что нужно родиться таким человеком, как он, а конец нынешнего столетия не представляет гениальных людей». 

4.4Ланский. Ни  одного из своих фаворитов  Екатерина, как кажется, не  любила так страстно, как Ланского, находившегося «в случае» с конца семидесятых годов и умершего летом 1784 года от горячки, на двадцать седьмом году от рождения. В письмах Екатерины к Потемкину часто говорится о Ланском в тоне совершенной интимности2. В одном из писем к Гримму сказано о Ланском: «Если бы вы видели, как генерал Ланской вскакивает и хвастает при получении ваших писем, как он смеется и радуется при чтении! Он всегда огонь и пламя, а тут весь становится душа, и она искрится у него из глаз. О, этот генерал существо превосходнейшее. У него много сходного с Александром. Этим людям всегда хочется до всего коснуться» и проч.1 

Когда он опасно заболел, императрица не покидала комнаты  больного, не принимала почти никакой  пищи, не раздевалась и ухаживала  за ним. Когда он умер, Екатерина  предалась порывам печали и горя и затем впала в меланхолию. В первое время после этого  несчастья она не была в состоянии  видеть кого-либо, не исключая детей  и внуков; единственным утешением  ей была сестра покойника, на него похожая2. Императрица даже заболела серьезно. Безбородко должен был просить Потемкина подействовать на государыню, ободряя и утешая ее . 

7 июня императрица  начала писать к Гримму; 25 июня умер Ланской; 2 июля Екатерина писала: «Когда я начала это письмо, я была счастлива, и мне было весело, и дни мои проходили так быстро, что я не знала, куда они деваются. Теперь уже не то; я погружена в глубокую скорбь; моего счастья не стало. Я думала, что сама не переживу невознаградимой потери моего лучшего друга, постигшей меня неделю тому назад. Я надеялась, что он будет опорой моей старости: он усердно трудился над своим образованием, делал успехи, усвоил себе мои вкусы. Это был юноша, которого я воспитывала, признательный, с мягкой душой, честный, разделявший мои огорчения, когда они случались, и радовавшийся моим радостям. Словом, я имею несчастье писать вам рыдая. Генерала Ланского нет более на свете. Злокачественная горячка в соединении с жабой свела его в могилу в пять суток, и моя комната, в которой мне прежде было так приятно, превратилась в пустыню. Накануне его смерти я схватила горловую болезнь и жестокую лихорадку; однако со вчерашнего дня я встала с постели, но слаба и до такой степени болезненно расстроена в настоящее время, что не в состоянии видеть человеческого лица без того, чтобы не разрыдаться и не захлебнуться слезами. Не могу ни спать, ни есть; чтение нагоняет на меня тоску, а писать я не в силах. Не знаю, что будет со мной; знаю только, что никогда в жизни я не была так несчастна, как с тех пор, как мой лучший и дорогой друг покинул меня. Я открыла ящик письменного стола, нашла там этот печальный листок, написала эти строки, но теперь силы изменяют мне». 

Не ранее как  по истечении двух месяцев императрица  была в состоянии возвратиться к  письменной беседе с бароном Гриммом. 9 сентября 1784 года она писала: «Признаюсь, за все это время я была не в силах писать вам, потому что знала, что это заставит страдать нас обоих. Через неделю после того, как я написала вам мое июльское письмо, ко мне приехали граф Ф. Орлов и князь Потемкин. До этой минуты я не могла выносить человеческого лица. Оба они взялись за дело умеючи. Они начали с того, что принялись выть (hurler) заодно со мной; тогда я почувствовала, что мне с ними по себе, но до конца еще было далеко. От слишком сильно возбужденной чувствительности я сделалась бесчувственной ко всему, кроме горя; это горе росло каждую минуту и находило себе новую пищу на каждом шагу, по поводу каждого слова. Не подумайте, впрочем, чтобы, невзирая на весь ужас моего положения, я пренебрегала хотя бы последней малостью, для которой требовалось мое внимание: в самые тяжелые минуты ко мне обращались за приказаниями по всем делам, и я распоряжалась как должно и с пониманием дела, что особенно изумляло генерала Салтыкова. Более двух месяцев прошло без всякого облегчения, наконец, стали наступать промежутки, сперва только часы, более спокойные, потом и целые дни... Пятого сентября я приехала сюда, в город, вчера в первый раз выходила к обедне и в первый же раз, стало быть, опять видела всех, и меня все видели. Но, признаюсь, это стоило мне такого усилия, что, возвратясь к себе, я почувствовала упадок сил, и всякий другой непременно упал бы в обморок, чего со мной отродясь еще не бывало». В феврале 1785 года Екатерина снова писала о печальной эпохе после кончины Ланского: «Как видите, несмотря на все газетные толки, я еще не умерла; у меня нет и признаков какой-нибудь болезни, но до сих пор я была существом бездушным, прозябающим, которого ничто не могло одушевить. За это время я увидела, сколько у меня истинных друзей, и их дружба часто мне была в тягость: между тем уже во многом они сумели произвести поворот к лучшему, и надо сказать правду, что это уже немало». 

4.5 Дмитриев-Мамонов.  Дмитриев-Мамонов, бывший «в случае»  от 1786 до 1789 года, может считаться  после Потемкина едва ли не  способнейшим из фаворитов Екатерины.  Не только она восхищалась  его талантами, познаниями и  проч., но и современники-дипломаты,  знавшие лично Мамонова, хвалили  его остроумие, оживленную беседу, любезность и ловкость . В письмах к Потемкину императрица говорит о Мамонове: «Он весьма милый человек», «он день ото дня любезнее и милее становится», «Александр Матвеевич тебя как душу любит», «Так как он ведет себя как ангел, то я его сделала генерал-адъютантом; ты его любишь как сына, и так не сомневаюсь, что ты во всем возьмешь приятное участие» и т. п. В письмах к Гримму императрица тоже хвалила характер и способности Мамонова, его склонность к занятиям музыкой, к гравированию, к чтению классиков. «Красный Кафтан (1'habit rouge), так называла императрица Мамонова, - личность далеко не заурядная. В нас бездна остроумия, хотя мы никогда не гоняемся за остроумием; мы мастерски рассказываем и обладаем редкой веселостью; наконец, мы сама привлекательность, честность, любезность и ум; словом, мы себя лицом в грязь не ударим». В другом письме: «Красный Кафтан так любезен, остроумен, весел, такой красавец, такой добрый и приятный, такой милый собеседник, что вы очень хорошо сделаете, если полюбите заочно», и проч. 

Впрочем, порой  между Екатериной и Мамоновым  возникали недоразумения. Уже в  первое время своего пребывания при  дворе фаворит сознавался в том, что не чувствует себя хорошо в  этом положении . В 1788 году он влюбился в одну из фрейлин, княжну Щербатову. Прошло несколько месяцев, прежде чем Екатерина услышала об этом. Затронутая за живое, она, чтобы принудить Мамонова высказаться прямо, придумала следующую хитрость. Однажды она заговорила о том, что при наступающей старости желала бы устроить судьбу своего друга, и предложила ему в невесты богатую графиню Брюс. Тогда Мамонов сознался, что любит княжну Щербатову и уже помолвлен с ней. Екатерина, до того не хотевшая верить толкам относительно Мамонова и Щербатовой, была глубоко поражена сознанием своего любимца . Беседуя с Храповицким об этом деле, Екатерина горько жаловалась на Мамонова: «Зачем не сказал откровенно? Год, как влюблен. Буде же сказал зимой, то полгода бы прежде сделалось то, что третьего дня. Нельзя вообразить, сколько я терпела. Бог с ними! Пусть будут счастливы. Я простила их и дозволила жениться. Они должны бы быть в восхищении, но, напротив, они плачут. Тут еще замешивается и ревность. Он больше недели беспрестанно за мною примечает, на кого гляжу, с кем говорю. Это странно. Сперва, ты помнишь, имел до всего охоту и за все брался легко, а теперь мешается в речах, все ему скучно и все болит грудь. Мне князь зимой еще говорил: «Матушка, плюнь на него», и намекал на княжну Щербатову, но я виновата; я сама его пред князем оправдать старалась». Храповицкий к этому прибавляет: «Приказано мне заготовить указ о пожаловании ему деревень, купленных у князя Репнина и Челышева 2250 душ. Пред вечерним выходом сама Екатерина Великая изволила обручить графа и княжну; они, стоя на коленях, просили прощения и прощены». Затем у Храповицкого следуют еще кое-какие замечания о подарках Мамонову, о волнении Екатерины, о неловком положении фаворита и проч. Об объяснении с Мамоновым Екатерина рассказывала Храповицкому: «Он пришел в понедельник (18 июля), стал жаловаться на холодность мою и начинал браниться. Я отвечала, что сам он знает, каково мне с сентября месяца и сколько я терпела. Просил совета, что делать? Советов моих давно не слушает, а как отойти, подумаю. Потом послала к нему записку с предложением о дочери графа Брюса... Вдруг отвечает дрожащей рукой, что он с год как влюблен в Щербатову и полгода, как дал слово жениться» и проч. После отъезда в Москву молодой четы, обвенчанной в присутствии императрицы в придворной церкви, Екатерина в письме к Потемкину несколько резко отзывалась о неискренности Мамонова. В кружках дипломатов ходили разные толки по поводу этого эпизода. Сегюр в своих мемуарах допускает, что в данном случае обнаруживалась женская слабость Екатерины, и указывает на достойное удивления великодушие, выказанное ею в обращении с Мамоновым и его невестой. Не без некоторой желчи Екатерина в письме к Гримму заметила: «Воспитанница г-жи Кардель нашла, что Красный Кафтан достоин более сожаления, чем гнева; он наказан на всю жизнь за глупейшую страсть; его считают неблагодарным; воспитанница г-жи Кардель сочла нужным, в интересах всех участвующих, чем скорее, тем лучше кончить эту комедию». 

4.6 Платон Зубов.  Платон Зубов, бывший в фаворе  в течение последних лет жизни  Екатерины, имел довольно сильное  влияние на дела. Во время переговоров  о Ясском мире он воспользовался отсутствием Безбородки для того, чтобы получить некоторый вес в области внешней политики. Современники резко осуждали недостатки фаворита, почти всегда находившегося во вражде с высокопоставленными лицами, например с Потемкиным, Безбородкой, Сиверсом и проч. Придворная история этого времени изобилует указаниями на интриги, приписываемые Зубову . Зато императрица в письмах к Гримму и Потемкину отзывалась чрезвычайно благоприятно о Зубове, восхваляя его безусловную преданность ей, его стремление к расширению познаний, его умение учиться, его любезный характер, искренность и проч. Так, например, в письме к Гримму сказано: «Ох, Боже мой! Опять нужно приняться и все самой делать. Нет ни малейшего сомнения, что двое Зубовых подают более всего надежд; но подумайте, ведь старшему только 24-й год, а младшему нет еще и двадцати. Правда, они люди умные, понятливые, а старший обладает обширными и разнообразными сведениями. Ум его отличается последовательностью, и поистине он человек даровитый». В другом письме: «Зубов трудолюбив, бескорыстен, исполнен доброй воли и отличается чрезвычайными умственными способностями; вы о нем услышите еще более; кажется, от меня зависит сделать из него новый фактотум» . Последнее замечание заключает в себе намек на незадолго до этого скончавшегося Потемкина. Екатерина, очевидно, надеялась найти в Зубове сотрудника, похожего на светлейшего князя; но надежды ее не оправдались. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Заключение 

Фаворитизм в  России в 18-м веке перешёл из разряда  личностных отношений в целую  социально-политическую систему. Любовные связи императриц стали не просто достоянием общественности, а движущей государственной силой. Занимая  важные должности фавориты обладали огромной властью, нередко играли огромную роль в принятии политических решений. Известно, что Анна Иоанновна не могла ни шагу сделать без своего самого известного любимца Бирона, который имел неизмеримое влияние на царицу, не имеющую собственных взглядов на дела империи. 

Конечно, не всегда фавориты преследовали меркантильные  интересы, иногда они руководствовались  искренними чувствами к монархини. Со стороны императрицы отношения всегда были искренними. Известен случай, когда Екатерина II, собиралась выйти замуж за графа Орлова, но из-за угрозы потери царской власти она не решилась на данный ответственный шаг.