Фаворизм в истории России

Еще один наш  герой изображен на картине. Кажется, что он вот-вот нырнет за малиновую  портьеру — так ему вреден яркий  свет, так он не хочет быть на виду. Одет он неряшливо и некрасиво, но глаза у него умные и проницательные. Это вице-канцлер Андрей Иванович Остерман — одна из ключевых фигур аннинского царствования. Начав при Петре с должности переводчика, скромный выходец из Вестфалии постепенно вырос в фигуру чрезвычайно влиятельную на русском политическом Олимпе. Его отличала фантастическая работоспособность, и, по отзывам современников, он работал днем и ночью, в будни и праздники, чего ни один уважающий себя министр позволить себе, конечно, не мог. Огромный административный опыт помогал ему ориентироваться как во внутренней, так и во внешней политике. Особенно силен он был как дипломат. В течение, по крайней мере пятнадцати лет он делал русскую внешнюю политику, и результаты этой деятельности для империи были совсем не плохи. Но Остерман был всегда одинок. Общение с ним было крайне неприятно. Его скрытность и лицемерие были притчей во языцех, а не особенно искусное притворство — анекдотично. Как правило, в самые ответственные или щекотливые моменты своей карьеры он заболевал. Вдруг у него начиналась какая-нибудь подагра или другая плохо контролируемая врачами болезнь, и он надолго сваливался в постель, и вытащить его оттуда не было никакой возможности. 

Не без сарказма Бирон писал в апреле 1734 года Кейзерлингу: «Остерман лежит с 18-го февраля и во все время один только раз брился (Андрей Иванович ко всему был страшный грязнуля даже для своего не особенно чистоплотного века.— Е. А.), жалуется на боль в ушах (чтобы не слышать обращенных к нему вопросов.— Е. А.), обвязал себе лицо и голову. Как только получит облегчение в этом, он снова подвергнется подагре, так что, следовательно, не выходит из дому. Вся болезнь может быть такого рода: во-первых, чтобы не давать Пруссии неблагоприятного ответа... во-вторых, турецкая война идет не так, как того желали бы». Но в своем притворстве Остерман знал меру: острый нюх царедворца всегда подсказывал ему, когда нужно, стеная и охая, отправиться во дворец. 

Анна весьма уважала Остермана за солидность, ученость и обстоятельность. Когда  требовался совет по внешней политике, без Остермана было не обойтись. Нужно было лишь набраться терпения и вытянуть из него наилучший вариант  решения дела, пропуская мимо ушей все его многочисленные оговорки, отступления и туманные намеки. Остерман устраивал Анну как человек, целиком  зависимый от ее милостей. Иностранец, он хотя и взял жену из старинного рода Стрешневых, но, в силу своего нрава  и положения, оставался чужаком  в среде русской знати. Тем  крепче он льнул к сильнейшему. Вначале таким был Меншиков, которого Остерман предал ради Петра II и Долгоруких, затем, при Анне, он заигрывал с Минихом и долго добивался расположения Бирона, став его незаменимым помощником и консультантом. 

Наконец обратимся  к последнему персонажу нашего воображаемого  группового портрета. Он стоит за креслом  Анны, и кажется, что они о чем-то только что быстро переговорили, но тотчас замолчали, как только приглашенные вельможи заняли свои места перед  художником. Да, у них была общая  тайна: генерал, который при появлении  Миниха, Остермана и Бирона тотчас отступил в тень, был нужен Анне, как и Остерман. Без преувеличения  можно сказать, что начальник  Тайной канцелярии генерал и граф Андрей Иванович Ушаков держал руку на пульсе страны. 

Самым большим  объектом страсти Анны был ее любимый  мужчина Бирон. «Никогда на свете, чаю, не бывало более дружной четы которая так бы проявляла в увеселении или скорби совершенного участие, как императрица с герцогом», так пишет Э.Миних и продолжает: «Оба почти никогда не могли во внешнем своем виде притворствовать. Если герцог являлся с пасмурным лицом, то императрица в то же мгновение встревоженный принимала вид. Если тот был весел, то на лице монархини явное проявлялось удовольствие. Если кто герцогу не угодил, то из глаз и встречи. Ему оказанной монархиней, тотчас мог приметить чувствительную перемену. Всех милостей надлежало спрашивать у герцога, и через него одного императрица на оное решалось». В середине марта 1730-го года как только Бирон приехал в Москву, они не расставались ни на один день до самой смерти императрицы. Влияние Бирона на царицу было огромным, подавляющим. И истоки его крылись в чувствах Анны Иоанновны, с радостью подчинившейся своему господину. Они даже болели одновременно, точнее, болезнь Бирона делала императрицу больной.  

         Бирон был  женат на Фрейлине  Анны. Их дети совершенно свободно  чувствовали себя при дворе.  Императрица очень тепло относилась  к молодым Биронам. Награды  и чины сыпались на них как  из рога изобилия, создается впечатление,  что Анна и Бироны составляли  единую семью. Они вместе присутствовали  на праздниках, посещали театры  и концерты, катались на санях,  по вечерам играли в карты. 

         Близким приятелям Бирон жаловался  на то, что вынужден целыми  днями быть с императрицей, когда  его ждут государственные дела. Но помня печальную судьбу  Бестужева, Бирон ни на один день не оставлял Анну. 

         Воцарение Анны открыло для  Бирона головокружительные горизонты.  Уже в июне 1730 года Анна выхлопотала у австрийского Императора для него титул графа, а осенью Бирон стал кавалерам ордена Андрея Первозванного и обер-камергером, для того чтобы должность эта выглядела солиднее, в Табель о рангах – документ, регулировавший   служебное продвижение военных, чиновников и придворных, были внесены изменения, и новоиспеченный обер-камергер вместе с чином «переехал» из четвертого сразу во второй класс. Но самой заветной мечтой Бирона было стать герцогом Курляндским, занять по-прежнему пустующий трон в Митаве. 

Дело это было многотрудное: пруссаки и поляки внимательно  присматривались к Курляндии. Кроме  того, курляндское дворянство слышать  не хотело о передаче трона незнатному Бирону. Сохранилась подробная переписка  фаворита с упомянутым выше посланником  России в Польше Г. Кейзерлингом. Бирон изо всех сил стремился усыпить бдительность возможных конкурентов — ставленников прусского и польского королей. Он писал Кейзерлингу: «От меня выведывают, не имею ли я особой какой-либо цели в курляндском деле... Мое постоянное желание — отказаться от всего света и оставшееся короткое время моей жизни провести в спокойствии... теперь я не тот, кто ищет славы от своих трудов». Но мы-то знаем, что он именно искал славы и власти! Когда весной 1737 года наступил решительный момент, Бирон был к нему готов. Неожиданно для политических интриганов он, раньше притворявшийся равнодушным и расслабленным, вдруг начал действовать решительно и смело. Он привел в действие всю мощную машину Российской империи: началось активное дипломатическое давление, в Курляндию вступили русские войска. Поспешно собранный сейм курляндского дворянства надежно «охраняли» русские драгуны, а делегатов сейма предупредили о том, что, конечно, каждый волен голосовать за или против Бирона, но те, кто с его кандидатурой будут не согласны, могут собираться в Сибирь. Стоит ли говорить, что выборы были на редкость единодушны. Голубая мечта Бирона исполнилась. С чувством игрока, выигравшего последнюю, решающую партию, он писал Кейзерлингу о проигравшем ему прусском короле: «Но только его лиса [уже] не схватит моего гуся». 

Бирон не собирался  переселяться в Курляндию. Его место  было возле Анны. В Митаве же была подготовлена база для возможного отступления. Чтобы сделать ее удобнее, Бирон послал в Курляндию работавшего в Петербурге блестящего архитектора Ф. Б. Растрелли. Его не ограничивали ни в чем, и русский государственный карман был широко раскрыт для расходов на возведение дворцов в Митаве и Руентале. Не прошло и нескольких лет, как в довольно бедной Курляндии возникли сказочные чертоги. Правда, им пришлось долго ждать своего господина — Бирон не отходил ни на шаг от императрицы, а потом, после ее смерти, его, как государственного злодея, послали совсем в другом направлении... И только в 1763 году, когда ему, Выпущенному из ссылки в Ярославле, было за семьдесят, он смог  cправить новоселье в Митаве. 
 

3.Любимцы монархини  Елизаветы 

Большое место  в жизни Елизаветы Петровны занимали мужчины, которые, впрочем, не были похожи на временщиков других царствований. Фавориты Елизаветы Петровны отличались скромностью и непритязательностью  и были далеки от мысли занять положение  соправителей императрицы, как, например, Бирон при Анне Ивановне или . А. Потемкин при Екатерине II. Сама же Елизавета, по словам М. М. Щербатова, оказывала «многую поверенность своим любимцам», но «всегда над ними власть монаршую сохраняла». 

С 1733 года первенствующее положение при дворе цесаревны  Елизаветы занимал ее фаворит  Алексей Григорьевич Разумовский. Придя к власти, она произвела  его в "действительные камергеры, а в день коронации 28 апреля 1742 года пожаловала ему звание обер-егермейстера и высший российский орден Святого  Андрея Первозванного. В июне того же года Разумовский получил четыре села из дворцовых вотчин и часть  конфискованных имений Б. X. Миниха. 

Но Елизавета  Петровна не позабыла и о Шубине. На четвертый день после своего воцарения  она дала указ сибирскому губернатору  разыскать ссыльного и отправить  его в Петербург. Бывшего фаворита цесаревны долго не удавалось  найти, поскольку он по положению  секретного арестанта носил другую фамилию. Лишь в конце 1742 года Шубин  был обнаружен в одном из острогов Камчатки и прислан ко двору. Елизавета  Петровна пожаловала ему чин генерал-майора за то, что он «безвинно претерпел  многие лета в ссылке и жестоком заключении». Он не задержался при дворе  императрицы, которой, вероятно, было тяжело видеть своего прежнего возлюбленного, изменившимся после десяти лет камчатской ссылки. Двадцать шестого июля 1744 года Шубин вышел в отставку и уехал  в пожалованное ему поместье. 

До конца 1740-х  годов Разумовский, по-видимому, не имел серьезных конкурентов. Он жил  в апартаментах, смежных с императорскими, и был окружен почестями, как  супруг государыни. По преданию, Елизавета  Петровна в самом деле тайно обвенчалась с ним осенью 1742 года в подмосковном селе Перове. Разумовский всюду сопровождал императрицу, которая публично оказывала ему знаки нежности. Например, она застегнула ему шубу и поправила шапку, когда в один из морозных вечеров они вышли из театра. Если Разумовский чувствовал себя нездоровым, Елизавета с десятком своих приближенных обедала в его покоях, где хозяин принимал гостей в парчовом халате. 

Шестнадцатого мая 1744 года германский император Карл VII в угоду Елизавете Петровне пожаловал Разумовскому титул графа  Священной Римской империи германской нации, а 15 июля того же года Елизавета  Петровна возвела Алексея Григорьевича и его младшего брата Кирилла  в «графское Российской империи  достоинство». 

Многочисленные  блага и почести не испортили  характер фаворита императрицы, который  до конца жизни оставался простым, честным и добродушным человеком. Современники могли упрекать его лишь в том, что он имел пристрастие к вину и «весьма неспокоен бывал пьяный»: его тяжелую руку доводилось испытывать на себе даже крупным сановникам. Разумовский почти не вмешивался в дела и использовал свое влияние лишь для покровительства Православной Церкви, малороссийскому народу, своей многочисленной родне, а также канцлеру А. П. Бестужеву-Рюмину и поэту А. П. Сумарокову. Алексей Григорьевич не досаждал ревностью своей тайной супруге, которая, по ее признанию, «была довольна только тогда, когда влюблялась». 

При дворе Елизаветы  Петровны в качестве пажа состоял  Иван Иванович Шувалов — двоюродный брат Александра и Петра Шуваловых. Юноша отличался привлекательной  внешностью, хорошими манерами и сравнительно редким в то время пристрастием к  чтению. Екатерина II вспоминала, что, «когда он был еще пажом, я его заметила как человека много обещавшего по своему прилежанию, его всегда видели с книгой в руке». В декабре 1748 года он «был произведен в камер-пажи, начинал все более и более  входить в милость императрицы». Пятого сентября 1749 года Елизавета  Петровна произвела Шувалова в камер-юнкеры. По словам Екатерины, «благодаря этому  его случай перестал быть тайной, которую  все передавали друг другу на ухо, как в известной комедии». 

В начале следующего года у императрицы появилось  еще одно серьезное увлечение. Кадеты Сухопутного шляхетского корпуса (офицерского училища) организовали любительский театр, который Елизавета  Петровна пожелала видеть при своем  дворе. Один из кадетов, Никита Афанасьевич  Бекетов, привлек внимание императрицы  талантливой игрой и прекрасной внешностью, и все о нем заговорили как о новом фаворите. Весной того же года он вышел из корпуса в  чине премьер-майора и был взят ко двору в качестве адъютанта Разумовского, который по своему добродушию благоволил к юному любимцу Елизаветы. Сама же она в то время оказалась в весьма непростом положении. Екатерина II вспоминалась, что в праздник Пасхи прямо в церкви «императрица выбранила всех своих горничных... певчие и даже священник— все получили нагоняй. Много шептались потом о причинах этого гнева; из глухих намеков обнаруживалось, что это гневное настроение императрицы вызвано было затруднительным положением, в котором находилась Ее Величество между троими или четверыми своими фаворитами, а именно — графом Разумовским, Шуваловым, одним певчим по фамилии Каченовский и Бекетовым, которого она только что назначила адъютантом к графу Разумовскому. Нужно признаться, что всякая другая на месте Ея Величества была бы поставлена в тупик и при менее затруднительных условиях. Не всякому дано умение видеть и примирять самолюбие четверых фаворитов одновременно». 

Каченовский оказался мимолетным увлечением Елизаветы, тогда  как фавор Бекетова продолжался  больше года. Молодого офицера всячески поддерживал А. П. Бестужев-Рюмин, не без оснований опасавшийся возвышения Ивана Шувалова и усиления влияния  его братьев. Но канцлер был силен  в тонкой политической борьбе, а  в данном случае исход дела решила банальная придворная интрига Мавры  Егоровны Шуваловой, которая легко  добилась цели в силу свей близости к императрице. Бекетов, уже произведенный в полковники, от скуки стал приводить к себе мальчиков певчих из придворного хора, которые пели сочиненные им песни. Екатерина II вспоминала, что «всему этому дали гнусное толкование; знали, что ничто было так ненавистно в тазах императрицы, как подобного рода порок. Бекетов B невинности своего сердца пропивался с этими детьми по саду: это было вменено ему в преступление». Молодой полковник был отправлен Елизаветой в армию, а Иван Шувалов окончательно утвердился в положении фаворита императриц и 1 августа 1751 года получил чин действительного камергера.