Евразийство

Пятый период— распространение «Российского государства почти до естественных пределов Евразии». Это период объединения леса и степи «в отношении хозяйственно-колонизационном». Евразийцы переосмыслили ряд устоявшихся по­ложений традиционных исторических представлений. В частности, они не согласились считать Россию «отста­лой», «периферийной» страной, основная миссия кото­рой — служить сдерживающим препятствием дикому нашествию с Востока. Россия — самостоятельная, пол­ноценная страна, утверждали они, с полноценными отношениями с другими народами, населяющими евра­зийское пространство.

Вторая историческая новация евразийцев носила шокирующий характер. Они предложили переосмыс­лить «монголо-татарское иго» и последующее госу­дарственное строительство Российской империи. Эта точка зрения изложена в работе Н. С. Трубецкого «Наследие Чингисхана. Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока» (1925). В ней говорится, что Киев­ская Русь не есть та основа, на которой выросло Рус­ское государство — Россия-Евразия. Киевская Русь — это сумма княжеств, управляемая князьями варяжских династий, пишет Н. С. Трубецкой, и расположены они в бассейнах трех рек, которые почти непрерывной лини­ей соединяют Балтийское и Черное моря. Географичес­кая его сущность — «путь из варяг в греки».

В то же время на территории нынешней России (Российской империи или СССР ) существовали: госу­дарство Хазарское (в низовьях Волги и на Дону) и Болгарское (в среднем течении Волги и по Каме). Эти государства существовали одновременно с Киевской Русью, были политически и хозяйственно едва ли не сильнее ее. При этом господства на евразийской тер­ритории никто из них достичь не мог, ибо на пути этих оседлых, земледельческих, привязанных к тому или иному руслу, государств лежала полоса степи, где хозяйничали воинственные кочевники.

По этим причинам из Киевской Руси и не могло развиться никакого мощного государства. Киевская Русь не могла ни расширить своей территории, ни увеличить свою внутреннюю государственную мощь, ибо будучи естественно прикреплена к известной реч­ной системе, она в то же время не могла вполне овла­деть всей этой системой до конца: нижняя, самая важ­ная часть этой системы, пролегающая по степи, всегда оставалась под ударами степных кочевников-печене­гов, половцев и др. Киевской Руси оставалось только разлагаться и дробиться на мелкие княжества.

«Всякое государство жизнеспособно только тогда, когда может осуществлять те задачи, которые ставит ему географическая природа его территории», делает вывод Н. С. Трубецкой. Географическим «заданием» Киевс­кой Руси было осуществление товарообмена между Бал­тикой и Черным морем. В силу указанных причин это было невыполнимо, а Киевская Русь нежизнеспособна. Из все­го этого, считает Трубецкой, становится проблематичной точка зрения о приращении Руси Киевской Русью.

Решая этот вопрос, евразийцы советуют обратиться к карте, где хорошо прослеживается, что почти вся территория России некогда составляла часть монгольской монархии Чингисхана. Однако между Россией и монар­хией Чингисхана евразийцы знак равенства не ставят. В монархию Чингисхана входила почти вся Азия, а меж­ду тем Россия не есть Азия. Как пишет Н. С. Трубецкой «Россия есть лишь часть монархии Чингисхана» . Она определяется особыми географическими ус­ловиями, отделяющими ее от остальных частей чингисхановой монархии . Это вышеупомянутое полосное рас­положение географических зон.

Трубецкой не подвергает сомнению, что вторжение войск Чингисхана на Русь было тяжелым потрясением. Но в этом процессе он обнаруживал положительную сторону тоже, поскольку считал, что монгольский тип организации власти способствовал созданию мощного Московского царства, легшего в основу будущей Рос­сийской империи. «Монголы, —отмечал Трубецкой, — формировали историческую задачу Евразии, положив начало ее политическому единству и основам ее поли­тического строя».

Историческая неправота Трубецкого очевидна, поскольку монгольский идеал государственности от­нюдь не выходил за рамки удельно-вечевой системы, поэтому никакое оплодотворение его византизмом было невозможно. «Византизм означал цезарепапизм, т. е. абсолютную концентрацию в руках светского прави­теля мирской и духовной власти. После христианиза­ции Руси первыми подобной установки придержива­лись киевские князья. От них и вели свою родослов­ную московские государи. В империи Чингисхана вообще не существовало государственной религии, там все веры были равны. Так что Москве от монголов перенимать было нечего: все необходимое она находи­ла в своей «собственной античности»  — древнекиевских временах, к которым и восходило ее политическое бытие. Не понимать (а тем более не знать) Трубецкой этого не мог, однако «евразийский соблазн (Г. В. Флоровский) заставлял его упорно отказываться от бесспорных исторических фактов». (ЗамалеевА. Ф. Курс истории русской философии. М,, 1995. С. 157).

Географические и исторические представления евразийцев повлияли на их культурологические взгля­ды, в которые они внесли новые положения о связи культуры с «месторазвитием». Вот их аргумент: «Единственные условия равнинной Евразии, ее почва и особенно степная полоса, по которой распространилась русская народность, определяют хозяйственно-соци­альные процессы евразийской культуры. Все это воз­вращает нас к основным чертам евразийского психо­логического уклада, к осознанию ограниченности со­циально-политической жизни и ее связи с природой, к «материковому» размаху, к «русской широте» и к из­вестной условности исторически устоявшихся форм, к «материковому» национальному самосознанию в без­граничности, которое для европеизированного взгляда часто кажется отсутствием патриотизма, т. е. патрио­тизма европейского». Евразийцы считают, что в русской культуре сочетаются европей­ские и азиатские элементы, что она прочно связана с миром азиатских культур. В результате она становится представительницей не только европейской, но и не­европейской культуры.

Глава II. Философский смысл концепции Евразийства.

2.1. Евразийские модели развития.

Еще один аспект философии евразийства за­ключается в отрицании «абсолютности» западноев­ропейской культуры, являющейся якобы вершиной культурной эволюции мира. Европейской «общече­ловеческой» культуре евразийцы противопоставили тезис об относительности многих установок «евро­пейского» сознания. Деление народов на «культурные», «малокультурные», «некультурные» и «дикие» не вы­держивает критики и является надуманным. Н. С. Тру­бецкой в работе «Европа и человечество» (1920 г., под­верг критике аргументы такого противопоставления:

Итак, «большая или меньшая сложность ничего не говорит о степени совершенства культуры. Эволюция так же часто идет в сторону упрощения, как в сторону усложнения. Поэтому степень сложности никак не может служить мерилом прогресса. Европейцы пре­красно понимают это и применяют это мерило только тогда, когда оно удобно для их целей самовосхваления». И далее необходимо понять:

— «что европейская культура не есть нечто абсо­лютное, не есть культура всего человечества, а лишь создание ограниченной и определенной этнической или этнографической группы народов, имевших общую историю;

— что только для этой определенной группы наро­дов, создавших ее, европейская культура обязательна;

— что она ничем не совершеннее, не «выше» вся­кой другой, ибо «высших» и «низших» культур и наро­дов вообще нет, а есть лишь культуры и народы более или менее похожие друг на друга». Отрицая культурный европоцентризм, Н. С. Тру­бецкой и другие евразийцы утверждают взаимодей­ствие культур евразийских народов в тенденции суб­культурной интеграции, при устойчивой самоценности и самобытности каждого из них.

Евразийская концепция охватывает не все стороны российской действительности. Однако евразийцам нельзя отказать во внимании к ее современным про­блемам и будущему России-Евразии. Вот как об этом пишет Л. Н. Гумилев, разбирая евразийские идеи Н. С. Трубецкого: «Евразийство — это менее всего простая интерпретация исторических событий. Помимо анализа тогдашней национальной ситуации в Евразии СССР, автор предлагает модель будущего националь­ного устройства Евразии и пути следования к нему». Эта евразийская модель со­циального обустройства России утверждает построение общественной «системы государственно-частного хозяй­ства» (не являющейся «ни капитализмом, ни социализ­мом»), континентального федеративного государства, со­борную организацию хозяйства («хозяйнодержавия»), открытость к различным влияниям с одновременным со­хранением своей самобытности. Актуальной проблемой современности является также сохранение этнической и культурной целостности русской нации. Представи­тель позднего евразийства Л. Н. Гумилев считает, что «если Россия будет спасена, то только как евразийская держава и только через евразийство»,

Л. Н. Гумилеву принадлежит заслуга дальнейшей разработки евразийских идей, он создатель естест­венно-научной теории этногенеза, исследователь эт­нической истории особого географического региона — Великой Степи. Как и евразийцы, он был противником евроцентристского мифа о татаро-монгольском иге, об «извечной» борьбе леса и степи. Не борьба, а динами­ческие отношения с ясно выраженным чувством комплиментарности (уважения) существовали, по мнению Гумилева, между Русью и Степью.

В археологических экспедициях 1959—1964гг. на Нижней Волге он собрал богатый материал, позволивший ему сформулировать теорию этногенеза, в которой вы­являлась связь природных условий и этноса. Эта теория была изложена в книге «Этногенез и биосфера земли». В ней несколь­ко ключевых положений. Гумилев утверждает, что этнос не только биологическое явление, но и социальное. Эт­нос необходимо считать «явлением географическим, все­гда связанным с вмещающим ландшафтом, который кор­мит адаптированный этнос» .

Второе положение Гумилева связано с определением видов энергии (трех), питающих биосферу земли и чело­века, как часть этой биосферы. Это энергия Солнца, это энергия распада внутри Земли радиоактивных элемен­тов и третий вид энергии — пучки энергии, приходящие из Солнечной системы, из Космоса. Приходят они более или менее редко, но не учитывать их тоже невозможно. «Мы живем не оторванными от всего мира, а внутри огромной галактики, которая тоже воздейсгвует на нас, как и все другие факторы, определяющие развитие био­сферы». Источником исторического твор­чества является биохимическая энергия живого вещества биосферы. Люди различаются, считает Гумилев, по коли­честву биохимической энергии, которую они способны устойчиво извлекать из внешней среды.

Третье положение — анализ этнической структуры или «иерархической соподчиненности субэтнических групп». В этносе Гумилев выделяет три типа людей:

«гармоничные люди», обладающие достаточным количеством энергии для приспособления к окру­жающему миру;

«субпассионарии», не имеющие достаточной энер­гии, чтобы поддерживать бытовую устроенность;

«пассионарии», обладающие избытком биохими­ческой энергии, которую они обращают на творческое переустройство действительности.

Преобладание одного из этих типов определяет уровень пассионарности — основа этногенеза. На не­го влияют также особенности географической среды, культурной традиции и этнического окружения.

— Многим евразийство обязано В.И. Ламанскому, который впер­вые выдвинул гипотезу о существовании наряду с Евро­пой и Азией особого материка, их соединяющего, конти­нентальной Евразии, к которой принадлежит Россия.

Парадоксальным образом одним из предшественни­ков евразийства является и В.Соловьев, который уже в ранней сво­ей работе «Три силы» попытался представить славян­ство (и прежде всего Россию) в качестве медиативного фактора мировой истории, снимающего в себе проти­воположности Запада и Востока. Отвергая государственный и религиозный деспотизм, подавляющий индивидуальность, как нега­тивное порождение Востока и безоглядный индивиду­ализм и эгоизм Запада, ведущий к «войне всех против всех», Соловьев предполагал, что Россия выступит в ка­честве «третьей силы» всемирно-исторического развития, а русская культура сможет совместить соборный коллективизм и аскетичная самоотверженность Востока с творческой активно­стью и индивидуальной духовной свободой европеизи­рованной личности в рамках гармоничного «всеедин­ства», тем самым «примирив» идеи и принципы Восто­ка и Запада на пути к единому человечеству. Принимая концепцию западно-восточного синтеза и всемирного при­звания России и русской культуры, евразийство, однако, в отличие от Соловьева, не стремилось к созданию некоей культур­ной «равнодействующей», воссоздающей монистическое це­лое всемирной культуры. Картина мировой культуры, с т.зр. евразийства, принципиально плюралистична, многомерна, «мозаична»; миры национальных культур несводимы друг к дру­гу и как бы «параллельны». Общечеловеческая культура, одинаковая для всех народов, с т.зр. евразийства, в принципе не­возможна, а если бы и была возможна, то представляла бы собой либо систему удовлетворения чисто матери­альных потребностей при полном игнорировании по­требностей духовных, либо привела к навязыванию всем народам тех форм, которые соответствуют жизни лишь какой-либо одной «этнографической особи», т.е. стала бы сред­ством культурного обеднения, а не обогащения народов мира и человечества в целом.

Евразийство исходит из того, что «общечеловеческая цивилизация» и «космополитизм» есть «обман», исходящий из эго­центризма и порожденного им шовинизма романогерманских народов, полагающих свою культуру «высшей и совер­шеннейшей в мире» (Н. Трубецкой). На самом же деле представления о европеизме, космополитизме и обще­человеческом содержании западно-европейской культуры есть маски­ровка узкоэтнографического содержания соответствующих национальных культур или их общей суммы. Соответственно некрити­чески воспринятый и усвоенный европеизированными нероманогерманцами «европоцентризм» превращается в культурный «эксцентризм», т.е. оборачивается отка­зом от собственной культурной самобытности, ведет к культурному, нравственному и психологическому обеднению как отдельных личностей, так и целых народов. Отсюда апелляция евразийства к национализму как к способу культурного самопозна­ния и самоутверждения в мире нероманогерманских народов: долг каждого такого народа состоит в том, чтобы «по­знать самого себя» и «быть самим собой». Подобный, «истинный» национализм стремится к национальной самобытнос­ти, в то время как «ложный» национализм, диктуемый мелким тщеславием, представляет собой лишь потуги до­стичь сходства с «великими державами», особенно неле­пые в устах «малых народов» («самостийничество»). Так, народы, входящие в российскую Евразию, с т.зр. евразийства, сильны сво­им единством; потому им должен быть свойствен «общеевразийский национализм», а не «ложный» национализм «самостийности». Другие разновидности «ложного» наци­онализма — воинствующий шовинизм, основанный на отрицании равноценности народов и культур, на игнори­ровании соотнесенности всякой данной формы культуры с определенным этническим субъектом, его особым психическим складом; культурный консерватизм, искусственно отождествляющий национальную самобытность с культурными формами, уже когда-либо созданными в прошлом. Каждая из трех на­званных форм «ложного национализма» чревата каким-нибудь национально-культурным бедствием — денацио­нализацией культуры, утратой «чистоты расы» носителя­ми данной культуры, застоем и остановкой в культурно-историческом развитии.