1917 год: была ли альтернатива?

В связи  с этим вспомним глубокое наблюдение Н. Г. Чернышевского: «Есть в истории  такие положения, из которых нет хорошего выхода — не оттого, чтобы нельзя было представить его себе, а оттого, что воля, от которой зависит этот выход, никак не может принять его».

Конечно, неправильно  не видеть, как мы это делали раньше, что русская буржуазия кое-чему научилась в ходе революции. Уровень ее политической сознательности заметно вырос. Она, например, быстро овладевала опытом политического блокирования с реформистскими партиями. Достаточно напомнить, что, когда в дни апрельского кризиса власть Временного правительства повисла в воздухе, правящие буржуазные круги совершили искусный маневр, проверенный опытом Запада, — пошли на создание коалиционного правительства с участием «умеренных социалистов» — меньшевиков и эсеров. И все же буржуазии по-прежнему роднее и ближе были старые, царистские — грубые и насильственные — формы политической борьбы и государственного управления. И уже в апреле, если не раньше, она затосковала по военной диктатуре. А после июльских дней и временного поражения большевиков орган крупной московской буржуазии — газета «Утро России» поставила вопрос ребром: «Нечего бояться слова “диктатура”. Она необходима!» В своей печально знаменитой речи на II Всероссийском торгово-промышленном съезде в Москве 3 августа Рябушинский цинично заявил, что «нужна костлявая рука голода и народной нищеты» для ликвидации «разных комитетов и советов».

Народные  массы верно поняли смысл этого  наглого призыва — революционный  народ собирались удушить голодом. В свою очередь, в анархически  настроенных кругах раздавалось — «сделать из буржуев антрекот». Нужно ли говорить, что подобные выступления лишь углубляли пропасть между имущими и трудящимися классами?!

Близорукая  политическая позиция буржуазии  предопределила и банкротство реформистской  политики эсеров и меньшевиков. Предпринимавшиеся ими робкие попытки реформ разбивались о сопротивление и саботаж буржуазии, ее министров и старого чиновничьего аппарата. Осенью 1917 г. это вынуждены были признать сами вожди меньшевиков и эсеров. Так, один из руководителей меньшевиков, Б. О. Богданов, в речи на Демократическом совещании 14 сентября, заявив о своей принципиальной приверженности коалиции с буржуазией, сказал: «Одна часть правительства (буржуазная. — П. В.) непрерывно тормозит работу другой (социалистической. — П. В.); то обстоятельство, что все реформы тормозятся, оторвало правительство от широких слоев народа». А бывший министр Временного правительства В. Чернов, оценивая на страницах эсеровской газеты «Дело народа» деятельность правительства, заявил, что «оно оказалось пораженным творческим бесплодием». Соглашательство с буржуазией связывало по рукам и ногам и реформаторскую деятельность мелкобуржуазных демократов. Так, левоменьшевистская газета «Новая жизнь» писала о двойственности, фактически о двуличии политики эсеров в земельном вопросе: «Для народа — громы и молнии против помещиков. А на деле нечто иное». Разработанный эсерами в Главном земельном комитете проект земельной реформы предусматривал сохранение помещичьего землевладения. «Главные реакционные гнезда», «главная опора старого режима — помещики — будут на своих местах».

В конечном счете лидерам меньшевиков и  эсеров пришлось, по сути, отказаться от программы социальных реформ, принеся  их в жертву политике сотрудничества (соглашательства, по терминологии того времени) с буржуазией. А ведь массы, особенно крестьяне и солдаты, в первые месяцы революции доверяли эсерам и меньшевикам, надеялись, что можно будет все вопросы разрешить ко всеобщему благу посредством реформ и соглашения с буржуазией.

Немалые шансы решить животрепещущие проблемы путем реформ существовали в первые месяцы революции. Но для этого буржуазия должна была пойти на компромисс с народом. Она этого не сделала и не смогла даже найти общего языка по вопросу о земле с зажиточной, кулацкой частью крестьянства.

В России 1917 г. вообще трудно давался политический диалог и неохотно заключались компромиссные  соглашения. Так, известно, что руководящие  центры меньшевиков и эсеров, кичившиеся своей политической культурой, отказались от компромисса, предложенного им большевиками после поражения корниловщины, — от перехода власти к эсеро-меньшевистским Советам и разрыва блока с буржуазией (см.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 244). Сейчас трудно судить, какую перспективу политического развития это открыло бы перед страной, но одно несомненно: удалось бы избежать раскола революционных и демократических сил (или отсрочить его), а значит, предотвратить гражданскую войну.

Под влиянием официальной исторической науки  у нас десятилетиями складывались представления о большевиках как бескомпромиссных и беспощадных революционерах. Но именно они в марте — октябре 1917 г. были единственной политической силой в стране, которая проявляла готовность к диалогу с демократическими партиями. Кстати, именно политический блок с левыми эсерами и компромисс с трудящимся крестьянством позволили Второму Всероссийскому съезду Советов принять знаменитый Декрет о земле и обеспечили победу Октября.

За восемь месяцев пребывания буржуазии и  соглашателей у власти ни земли, ни мира, ни хлеба, ни закона о 8-часовом рабочем дне, ни ослабления хозяйственной разрухи народные массы не получили. А ведь ради этого они боролись и проливали кровь в Февральской революции! Что касается Учредительного собрания, то о перспективах его созыва меньшевистская газета «Свободная жизнь» писала в начале сентября: «Не везет Учредительному собранию! Его откладывают, о нем забывают, к нему не готовятся». Оно отложено на девять месяцев — «страшно длинный срок, какого не знала ни одна европейская революция».

Как видим, причин для роста народного недовольства было более чем достаточно.

Чувствуя  приближение развязки, эсеровская газета «Дело народа» 14 октября 1917 г. заклинала  правительство: «...нужно дать, наконец, массам почувствовать осязательные результаты революции, ибо семь месяцев революционного бесплодия привели к разрухе, к анархии, к голоду». Добавим, что из-за военных поражений и политической нестабильности внутри страны резко ослабли международные позиции России и она, по сути, перестала быть великой державой. Более того, ей угрожало территориальное расчленение и удушение со стороны империалистических государств. По поводу этой угрозы били тревогу большевики, о ней заговорила и меньшевистская печать.

Большевистская  партия трезво оценила катастрофическое положение страны осенью 1917 г. и указала на революционный выход из тупика как верный путь национального спасения. Если меньшевики и эсеры, хотя и считали себя революционерами, испытывали страх перед «революционными потрясениями» и «взбунтовавшейся чернью», то большевики, напротив, открыто провозгласили неотложную необходимость социалистической революции. Ленин и большевики рассматривали переход к социализму не как некий сверхъестественный «прыжок в неведомое», а как практический выход из кризиса буржуазно-помещичьего строя, то есть как конкретный ответ на конкретные проблемы общественного развития.

В самый  канун Октября произошла резкая поляризация классовых и политических сил на два противостоящих друг другу  фронта: революции и контрреволюции. Такова, как показывает опыт истории, логика революционных кризисов в буржуазном обществе — они подводят все классы и партии к альтернативной формуле: либо диктатура пролетариата, либо диктатура контрреволюционной военщины. В таких ситуациях открытой конфронтации революционных и контрреволюционных сил у средних элементов, сторонников реформистского пути, шансы на промежуточное решение падают до нуля. Это, в частности, показала судьба «формулы перехода» Предпарламента, о которой мы вели речь в начале статьи.

На повестку дня выдвигаются новые альтернативы. Русская буржуазия, давно уже  жаждавшая военной диктатуры, осенью 1917 г. окончательно отказывается от буржуазной демократии и, следовательно, от всяких реформистских идей. Позднее, находясь в эмиграции, это признал лидер кадетской партии П. Н. Милюков. Он писал, что в стране тогда создалось «парадоксальное положение»: буржуазная республика защищалась «одними социалистами умеренных течений», утратив в то же время «последнюю поддержку буржуазии». Вот политический портрет резко поправевшего к осени 1917 г. русского либерализма, нарисованный не большевистским, а левоменьшевистским публицистом: «Выглянула на свет божий никому до сих пор неведомая ипостась либерала: искаженное бессмысленной злобой лицо без всяких признаков не только «благородства» или «культуры», но и какой-либо вообще мысли на челе; широко отверстые уста, брызжущие ядовитой слюной, извергающие целые потоки базарной ругани, самой нелепой лжи и клеветы, требующие жестокой расправы с волнующимися крестьянами, рабочими, солдатами и в особенности с агитаторами, злонамеренности которых приписываются все беды переживаемой нами «анархии». Буржуазия взяла курс на подготовку контрреволюционного мятежа — «второй корниловщины».

Теперь народным массам фактически приходилось выбирать не между властью Советов и буржуазной демократией (в лице резко поправевшего и ненавистного Временного правительства), как в первые четыре месяца революции, а между властью Советов и диктатурой контрреволюционной военщины. Суть сложившейся в канун Октября альтернативной ситуации вождь большевиков выразил так: «Выхода нет, объективно нет, не может быть, кроме диктатуры корниловцев или диктатуры пролетариата» (Полн. собр. соч. Т. 34. С. 406). Исторически бесспорно, что если бы большевики промедлили со взятием власти и не упредили контрреволюцию, то слабое правительство Керенского сменила бы военная клика. Наступили бы десятилетия жесточайшего белогвардейского террора (вероятно, не уступающего сталинскому), социального, экономического и культурного регресса.

Одновременно  осенью 1917 г. грозные очертания приобрела  и новая альтернатива: возможность  анархистского бунта — «бессмысленного  и беспощадного», говоря словами  А. С. Пушкина. О нарастании анархистского  движения в стране с тревогой сообщали все левые газеты и со злорадством — правые. Стихийный бунт был чреват гибелью культуры и в конечном счете также обернулся бы иностранным вмешательством и торжеством контрреволюционной диктатуры. Одной из причин, почему Ленин торопил большевиков со взятием власти, были опасения, что стихийный взрыв анархии опередит все расчеты и планы.

Императив истории оказался таким: Россия, чтобы  остаться Россией, должна стать социалистической.

Буржуазные  историки в рассуждениях о нашей  революции обходят главное —  степень вероятности реформистской альтернативы. Мы, напротив, считаем необходимым подчеркнуть, что в условиях российской действительности 1917 г. она была невелика (неизмеримо меньше откровенно контрреволюционной).

Никому не возбраняется вздыхать по несостоявшимся буржуазным альтернативам Октября. Но реалии таковы: перевес сил был на стороне революционного народа, и он решил вопрос о выборе пути в свою пользу, избрав социализм.

1991г.

Опубликовано  в: Октябрь 1917: Величайшее событие века или социальная катастрофа? Под ред. П.В. Волобуева - М.: Политиздат, 1991. - С. 65-85.

Реферат на темупроблемы, оценки, расстановка политических сил

Конечно, канули в Лету времена, когда в обществе безраздельно господствовало единое понимание  и толкование исторического  процесса. В жизни всегда есть основополагающие моменты и явления, требующие от людей большего или меньшего единодушия в своих оценках, поскольку в противном случае под угрозой оказывается сама основа, на которой зиждятся гражданское согласие и мир. К их числу относится и взвешенная научная оценка Октябрьской революции.Академик РАН П.Г. Волобуев считает, что с точки зрения "классического" марксизма, для совершения социалистической революции и перехода к социализму необходим высокий уровень производительных сил, которым стало тесно в рамках капиталистических производственных отношений. В этом смысле Октябрьская революция произошла не "по Марксу". Но она произошла "по Ленину", который, исходя из реалий новой исторической эпохи, существенно скорректировал по этому вопросу марксизм. Он, в частности, отбросил постулат о прямой, непосредственной зависимости между готовностью отдельно взятой капиталистической страны к социализму и высоким уровнем развития производительных сил.

Центр тяжести в своем  обосновании необходимости  социалистической революции  Ленин перенес на анализ конкретно-исторических факторов. Среди них отметим два главных: первая мировая война и отсталость страны. Россия первой совершила социалистическую революцию не благодаря своему высокому капиталистическому развитию, не из-за мнимой зрелости материальных предпосылок, как у нас десятилетиями утверждалось, а как раз наоборот: "наша отсталость, -- подчеркивал Ленин, -- двинула нас вперед" (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 235).

Ход ленинской мысли  был таков, что  революция для  нашей страны не национальная катастрофа, а средство ее предупреждения или спасения, новая политическая основа для всестороннего развития цивилизации.

Февральская революция, свергнув царизм, не смогла в  то же время решить основные общедемократические  и общенациональные задачи (о мире, о земле, о борьбе с хозяйственной разрухой и голодом и другие вопросы). Это и стало внутренней пружиной развития революционного процесса в социалистическом направлении.

По  мнению академика  П.Г. Волобуева, Октябрьская  революция в тех  условиях представляла собой российский, отличный от западноевропейского варианта путь к современной индустриальной цивилизации.

Приведем  точку зрения члена-корреспондента РАН Ю.А. Полякова, который считает, что особую важность в подготовке и  проведении Октябрьской  революции приобрел вопрос о возможности коалиции между большевиками и другими социалистическими партиями. По его мнению, в принципе коалиция была желательна и возможна. Но коалиция коалиции рознь. Ее содержание зависело от обстановки, от соотношения сил. Вопрос о коалиции возникал и до Октября, а в конце 1917 г. он практически не сходил с повестки дня, чуть ли не каждую неделю приобретая новые формы и наполняясь новым содержанием. На II съезде Советов правые меньшевики и эсеры предложили начать переговоры с Временным правительством об образовании кабинета, который опирался бы на все слои общества. Но ведь Временное правительство было уже свергнуто, и попытки его реанимации вели к полному отрицанию победы революции. Такая коалиция была бы попросту нелепой. Поэтому съезд не воспринял предложения правых лидеров, и они покинули Смольный.

Сразу после образования  Советского однопартийного правительства вопрос о социалистической коалиции встал с  новой силой, приобрел новые формы. Уже  тот факт, что обсуждение вопроса о коалиции привело к серьезному -- первому после взятия власти -- кризису в руководстве партии, говорит о чрезвычайной важности вопроса. Ученый считает, что на этот раз не все возможности для компромисса были использованы. Пожалуй, большевики могли бы быть и поуступчивее.