В философии Розанова отсутствует  проблематика греховности – в  стихии пола освящается все: священен акт рождения, а потому священна рождающая природа, земля; священен половой акт, зачатие, семья, как институт способствующий продолжению рода. Один из наиболее важных и интересных моментов учения философа о поле – его представление о непостоянстве полового напряжения: пол для Розанова не есть Константа, не есть нечто определенное и законченное. Условно для него и противопоставление мужского и женского начал – принадлежность человека к тому или другому полу неоднозначна - и мужское и женское присутствует в каждой клетке любого человека, таким образом стремление к обладанию противоположным полом видится мыслителю проявлением жажды полноты бытия, обретаемой на время только в половом акте.

     Розанова  можно причислить к религиозным  мыслителям, но он неортодоксален. В  давние времена его без труда  обвинили бы в ереси. Но сегодня в  церковных кругах найден оправдательный термин – религиозный натурализм: Розанов – теоретик человеческого естества.  

     “Несчастная книжность, несчастная интеллигентность сделала то, что человек мыслит себя “подобием Божием”, когда строчит  газетную статью или брошюру, а не когда носит на руках больного ребенка, не когда мать кормит его грудью, не когда родители зачинают его. Проклятое скопчество, родитель сухой и суетной интеллигентности”.

     Вопросы пола, которым Розанов уделяет  чрезвычайно большое место в  своих книгах, принесли ему при  жизни скандальную славу, мешают они правильному его восприятию и по сей день. Суть его учения: пол не есть нечто постыдное, запретное, а мистическая основа жизни, основа семьи, основа общества. Пол не только не есть грех, но наоборот: признание важности пола ведет к оздоровлению общества, очищению, освобождению от греха. У Розанова пол одухотворяется, даже обожествляется как сфера, связанная с зарождением жизни, зарождением души. Тема пола всегда у него связана с темой брака, семьи (“...дать почувствовать семью как ступень поднятия к Богу”.)

     Многие  из писавших о Розанове признают, что  он сумел осветить щекотливую тему пола с предельной откровенностью, даже с бесстыдством, но без пошлости и почти без грязи. Но непонимание  сути сочинений Розанова на темы пола приводило к тому, что некоторые из них арестовывались цензурой по обвинению в порнографии (“В мире неясного и нерешенного”, “Метафизика христианства” и даже “Уединенное”).

     Именно  глубочайшее проникновение в  тайны пола является главным вкладом  Розанова в историю мысли. Главное, что стремился выразить в своем учении о поле Розанов – это то, что душа и тело не должны восприниматься раздельно: пол – их синтез. Он проповедник единства личности, единства духа и плоти. Что привело к разрыву духа и плоти? Только ли церковь виновата в этом? Р. возвышает пол, доказывая его одухотворенность, космичность, но для него пол - это именно природное начало в человеке.

     Пол – синтезирующее начало личности, пронизывающее все сферы деятельности человека. Половой акт – и физический, и духовный; центр гармонии. Религиозность составляет важнейшую черту мировоззрения Розанова. Бога он воспринимает как безусловную реальность, как абсолютно Сущее. Он был также увлечен иудаизмом.

     Розанов тяготеет к идеализации семейного  быта и утверждает, что смысл жизни в продолжении рода. Утверждая, что основа христианства – аскетизм, монастырь. Аскетическое отношение к миру выражается прежде всего в отрицательном отношении к браку, к полу. В этом Розанов видит прямую причину ослабления церкви, в этом же для него – причина кризиса всей нашей христианской цивилизации. “Пусть объяснит духовенство, для чего растут у девушек груди? – чтобы кормить свое дитя. – Ну а ... “дальше” для чего дано? Сказать нечего, кроме: - Чтобы родить дитя. И весь аскетизм зачеркнут”.

     Из  “Опавших листьев. Короб 1. СПб, 1913” 

     Семья, По Розанову, для женщин и есть их монастырь. Противоречивый Розанов  не против монашества как такового, он только считает его не нормой и правилом праведной христианской жизни. Он против того монашества, которое в его время зачастую вырождалось в удобную форму беззаботного, сытного существования. Розанов отмечает, что как раз монашеское уединение в большинстве случаев непроизвольно вызывает неодолимую сосредоточенность на “греховной плоти”, отсюда и вытекает восприятие пола как чего-то порочного, дьявольского, но в то же время чрезвычайно притягательного.

     Любовь  занимает очень важное место в  мировоззрении Розанова. Он, конечно, не отделяет любви от пола – для  него это не только “духовная симпатия”, но и взаимное тяготение, в том числе, конечно и половое: “любовь есть взаимное пожирание, поглощение. Любовь есть всегда обмен души и тела. Поэтому когда нечему обмениваться, любовь погасает”. Когда любовь кончилась, брак теряет свою религиозную основу. Любовь – критерий нравственности. Семья, по Розанову, кончается не тогда, когда муж или жена изменяет, а когда прекращается любовь. Семья без любви – в первую очередь половой любви – безнравственна, как безнравственна и всякая половая жизнь без любви. Душа женщины – мужского рода и тянется к родному телу (соответственно, душа мужчины – наоборот). Отсюда любовь: “душа ищет своего тела, родни себе”.

     Для Розанова вся жизнь так или  иначе вращается вокруг пола. Невидимые  нити от всех розановских тем тянутся  к полу. Это основа, из которой вырастает его мировоззрение. (По той огромной роли, которую он отводит полу, Розанов явно близок к Фрейду. Но для Фрейда пол проявляется в бессознательных, темных, разрушительных инстинктах человека. Для Розанова же пол является воплощением положительного природного начала, мистической основой, из которой вырастает личность и через которую человек связан с Богом.)

“Трилогия”  Розанова

     В трилогии Розанова (“Уединённое” (1913) и два короба “Опавших Листьев” (1913 и 1915)) неизменно поражает магия слова. Пересказать невозможно. Изменить нельзя. Можно только слушать. Восприятие литературы для него всегда чувственно. Вкус, осязание, слух – это то, с чего всё начинается. И через слух рождается ощущение, понимание…

     Менее всего писатель стремился к созданию последовательной философской религиозной или литературно-критической концепции. Принцип “бесформенности” превалирует в “случайных” записях, набросках “для себя”, составляющих трилогию и отражающих сам процесс мышления, что для Розанова существеннее законченной системы или догмы.

     Розанов в письме Э. Голлербаху, своему другу: “Вы знаете, что моё “Уединённое” и “Опавшие листья” в значительной степени сформированы под намерением начать литературу с другого конца  вот с конца этого уединённого, уединения сердца, “своей думки”, без  всякой социально-демократической сволочи. Жажда освободиться от неё, духовно из неё выйти – доходила до судороги и сумасшествия”.

     Розанов: “На самом деле человеку и до всего есть дело - и ни до чего нет  дела. В сущности он занят только собою, - и занят вместе целым миром. Я это хорошо помню, и с детства, что мне ни до чего не было дела. И это как-то таинственно и вполне сливалось с тем, что до всего есть дело. Вот по этому-то слиянию эгоизма и без эгоизма “Опавшие Листья” наиболее удачны”.

     Розанов (в ответ на рецензию З. Гиппиус): “Все книги должны быть такими, т.е. “не причесываясь” и “не надевая кальсон”

     Если  в предыдущих статьях и книгах Розанов нередко прибегал к своим  излюбленным “антиномиям” (противоречиям), подчас ставившим в тупик его  читателей, то в трилогии от “двуликости” он обратился к многоголосию, чем-то напоминающему полифоничность поздних романов Достоевского. Действительно, если читать подряд даже одну из частей “трилогии”, то создаётся впечатление разнобойного “шума голосов”.

     Трилогия  не рассчитана на непрерывное чтение, как читаются повесть и романы. Перед нами весьма своеобразная смесь талантливости , глубины прозрений и наблюдений художника с “беззаветным” монархизмом, попыткой соединить христианство с “религией пола” – крепкое зелье, которое ещё никогда не изготавливалось в русской литературе в такой концентрации.

     Любопытны пометы о времени и месте, когда  и где были сделаны записи, вошедшие в трилогию: “ когда болел живот”, “на конверте “приглашение на выставку”, “в купальне”, “за истреблением комаров”, “в кабинете уединения” и пр. Иные из них могут показаться даже “нереальными” (например “на подошве туфли”), но как пояснял сам Розанов, ничего необычного не было: просто при купании не было бумаги и записал “на подошве”.

     Для придания разговорности своему стилю Розанов особенно часто пользуется в трилогии кавычками, курсивами, шрифтовым выделением и прочими приёмами, чтобы подчеркнуть личностный характер письма. Он старается нарушить привычные формы, придать им случайность. Даже сокращения, сделанная в кратких записях “для себя”, остаются неизменными в печатном тексте, чтобы лучше выразить “рукописность души”.

     Разработанный в трилогии особый жанр – “мысли” - свидетельствовал не столько о  том, что в творчестве Розанова, как  полагал он сам, происходило “разложение литературы”, самого существа её”. Великого окончания литературы, конечно же, не произошло, и Розанов не стал “последним писателем”. Скорее напротив, он создал вершину жанра, за которой десятилетия спустя последовали “камешки на ладони”, “затеси”, “бухтины вологодские”, “мгновения” и т.д”.

Очерки  Розанова о других писателях

     1898- Очерк “50 лет влияния. (Юбилей  В.Г. Белинского)

     В Белинском Розанов видит одинокого  безбытного скитальца, которому явно симпатизирует.

     В очерке о Белинском Розанов уже “вольная птица”, тут его чувство жизни на свободе встречает в Белинском замечательного и неожиданного союзника, человека, как бы заразившего Россию деятельной юношественностью, романтика, чуждого всякой тяжелодумной и скучной солидности, которую Розанов не терпел, как знак духовной мертвечины.

     Очерк Розанова о Белинском импрессионистичен  по исполнению, по спонтанности скольжения розановской мысли в кругу  основных для истории русского самосознания проблем. В конечном счете это  – очерк-символ, посвященный задорной молодости русской литературы и культуры, олицетворением которой стал для Розанова Белинский.

     1899 г. - Очерк о Лермонтове ; “Вечно  печальная дуэль”.

     Лермонтов для Розанова – “гордый скиталец в море житейском.

     Ему также импонирует в Лермонтове, как ни странно, страх перед историческим будущим, не сулящем, согласно Лермонтову, ничего хорошего. Человеку, если ему очень нравится сегодняшний день, будущее не нужно. Интересно, что, бросаясь писать о явлении, сущность которого в глазах Розанова глубоко поэтична и романтична, он по своему методу мышления становиться импрессионистом, на редкость тесно связывая поэтически высокое и спонтанное.

     Образ Лермонтова привлекателен для Розанова как образ неосуществленного  гения, человека насильственно оборванной судьбы, в которой. по Розанову, мистически слилось все то лучшее в русской культуре и литературе, что так и не осуществилось, или, найдя позднее пути в литературную реальность, осуществилось беднее, незаметнее, обыденнее, чем могло бы в творчестве Лермонтова.

     Не  только как стихийный писатель и  мыслитель, но как “заклинатель стихий”, знавший и путь к гордыне, и  к душевному покою, Лермонтов  в розановском изображении символ национального могущества, могущества тем более поэтического, что ему  не суждено было стать явью. По Розанову Лермонтов, Гоголь, Достоевский, Лев Толстой – “суть типично “стихийные” души, души “пробуждающейся” весны, мутной, местами грязной, но везде могущественной”. Розанову приходилось писать о самом разном: помимо всего прочего, публицистика была для него источником средств к существованию. Розанов любил писать о разном, творчески переплавляя разнороднейшие факты бытия. Но творческих взлетов Розанов добивался, лишь наталкиваясь на проблематику, которая становилась для него сокровенной.

     1894 – “Легенда о Великом Инквизиторе  Ф.М.Достоевского” 

     Этот  очерк - первое подлинное завоевание его таланта, принесший ему немалую  известность. Розанов всю жизнь  был увлечен Достоевским. Но порой  высказывался о нем нелестно: “Достоевский, как пьяная, нервная баба, вцепился в “сволочь” на Руси и стал ее пророком”. Розановская “Легенда о Великом Инквизиторе” начинается с рассмотрения главного вопроса православной философии – о бессмертии человека. Жажда бессмертия, земного бессмертия, есть самое удивительное и совершенно несомненное чувство у человека. Самая характерная черта книги – восторженность. Ее можно назвать не только живым, но и раскрашенным во имя поэтической и художественной наглядности художественно-философским повествованием по мотивам творчества Достоевского.