В ее деятельности были промахи, даже крупные  ошибки, в ее жизни остаются яркие  пятна. Но целое столетие легло между  нами и ею. Трудно быть злопамятным  на таком расстоянии, и именно при  мысли о наступлении второго  столетия со дня смерти Екатерины II в памяти ярче выступает то, за что  ее следует помнить, чем то, чего не хотелось бы вспоминать.

  Таковы  личные средства, принесенные на престол  Екатериной. Они состояли в гибкости и энергии характера, "в волюшке  по ее выражению против которой не устоит никакое препятствие", в житейском опыте, сообщавшем ей тот "закал души", которым она так гордится в своих записках, в чутье среды и уменье к ней применяться, в значительной выработке политического мышления и в обильном запасе гуманных политических идей, не вполне ясных и соглашенных между собою, едва выходивших из расплавленного состояния, не успевших еще отлиться в твердые убеждения и много-много кристаллизовавшихся в добрые намерения. Но она знала по опыту и записала в одной из записочек, что "недостаточно быть просвещенным и иметь наилучшие намерения и даже власть исполнить их". Надобны еще обдуманные приемы действия, подходящие исполнители, подготовленные умы и слаженные интересы.

  А что же касается внешней политики Екатерины Второй? «Внешняя политика, — резюмирует Василий Ключевский, — самая блестящая сторона политической деятельности Екатерины. Когда хотят сказать самое лучшее, что можно сказать о ее царствовании, то говорят о ее внешних деяниях...»¹⁵. Мнение это разделяется всеми историками, оно было очевидно и для современников.

  Ключевский  В. О. говорил о том, что личные интересы имелись, совершенно очевидно, у Екатерины. Ей нужна была слава, «нужны были громкие дела, крупные, для всех очевидные успехи, чтобы  оправдать свое воцарение и заслужить  любовь подданных, для приобретения которой она, по ее признанию, ничем  не пренебрегала¹⁶»

2. Барсков Яков Лазаревич

  Один  из лучших знатоков царствования Екатерины II — Я.Л. Барсков считал главным оружием царицы ложь. «Всю жизнь, с раннего детства до глубокой старости, она пользовалась этим оружием, владела им, как виртуоз, и обманывала родителей, гувернантку, мужа, любовников, подданных, иностранцев, современников и потомков¹⁷».

  При подготовке академического издания  сочинений Екатерины II Барсков ознакомился  с сотнями ее писем и записок  Потемкину: как с теми, что публиковались  в разных изданиях, так и с неопубликованными. Обнародование откровенных, а порою  интимных документов императрицы было невозможно или, во всяком случае, затруднительно даже в начале XX в., поэтому некоторые  из собранных им материалов ученый смог предложить издательствам только после 1917 года. В 1918 г. он публикует комплекс, "родственный" тому, который позже  предложит Бонч-Бруевичу: 63 письма Екатерины II одному из ее фаворитов, П. В. Завадовскому. Многие соображения ученого, высказанные  в этой и других публикациях, обнаруживали наличие большого, еще не полностью  реализованного запаса исторических, литературных и бытовых сведений о Екатерине II и ее времени.

  Он  не раз касался вопроса о происхождении  Екатерины II и считал не лишенным основания  слух о том, что она дочь Бецкого. По его словам, когда Бецкой умирал, Екатерина просидела в кресле возле его постели всю ночь - откуда он это взял, не помню.

3. Соловьев  Сергей Михайлович

  Сергей  Соловьев, автор «Истории России с  древнейших времен» в 29 томах, писал  о совпадении личных интересов государя и государства, имеющем особый характер в самодержавном государстве. Русский  царь не может не быть самодержцем, поскольку размеры государства  навязывают этот образ правления. Проникновение  идей свободы в западноевропейском смысле в русское общество сделало  необходимым, по мнению историка, определить понятие свободы в самодержавном  государстве. Сергей Соловьев рассуждает логично: цель и объект самодержавного государства — слава граждан, государства и государя; национальная гордость создает у народа, управляемого самодержавно, ощущение свободы, побуждающее к великим делам и благу подданных не меньше, чем сама свобода¹⁸.

4. Другие  мнения потомков о  деятельности Екатерины  Второй

  Историки  частенько дают идеализированный портрет  «просвещенной императрицы», которая  думала, что «нормы и методы регулярного  государства, дополненные программой активного, динамичного и производительного  общества, одобряются всеми просвещенными  кругами русского общества». Иначе  говоря: «Она еще сохраняла иллюзии  и не знала, что желает общество, которым правила уже пять лет¹⁹».

  Не  все, конечно, историки. «Свобода, душа всех вещей! Без тебя все мертво»  — приводя этот текст записи, сделанной Екатериной, едва вступившей на престол, Василий Ключевский безжалостно  комментирует: «Это были, конечно, политические эксцессы, юношеские увлечения тридцатипятилетнего женского сердца²⁰». Александр Кизеветтер, тщательно анализировавший деятельность Екатерины, приходит к выводу, что «распространенное представление о том, что до созыва Комиссии 1767 г. Екатерина царила на высотах радикализма, рискуя вступить в распрю с требованиями сословного эгоизма дворянства, пока во имя самосохранения не отвернулась от своих идеалов», при изучении документов «блекнет и испаряется». Историк доказывает, что Екатерина не имела намерения освобождать крестьян, с самого начала ее целью было ограничение законом размера крепостных повинностей. Долгое время ходило мнение, что императрица выразила свое желание отменить крепостное право в тех параграфах Наказа, которые она выбросила из окончательного текста, поняв настроения депутатов Комиссии. Публикация в конце XIX в. академического издания Наказа, включавшего все пропущенные места, подтвердили, что далее ограничения размера крепостных повинностей и признания за крепостными права собственности на движимое имущество, она не пошла.

  Алексей Толстой в своей иронической  поэме «История государства Российского...» (1868) замечает, что Екатерина на советы Вольтера и Дидро дать народу, «которому  вы мать» свободу, ответила «прикреплением украинцев к земле».

  По-разному  оценивая царствование Екатерины II, историки единодушно согласны с тем, что она  была «дворянской императрицей», что  при ней завершился «основной  процесс XVIII в. — создание дворянской привилегии, утвержденной на порабощение  народа²¹». Соглашаясь с тем, что одним из важнейших итогов деятельности Екатерины было упрочение дворянства как правящего слоя России, историки расходятся, нередко в противоположные стороны, при оценке характера русского дворянства. Екатерина дата им полную свободу, отдала в их полное распоряжение крестьян-рабов, одновременно введя в обиход новые понятия, такие, как «добронравие», «человечество», «человеколюбие», «отечество», «граждане», «чувствительность», «чувствования человеческого сердца». Поставила вопросы, которые будут обсуждаться следующими поколениями: Россия и Запад, новая Россия и древняя, национальный характер. Значительный толчок получила культура: в екатерининское время забрасываются в почву зерна, которые дадут через несколько десятилетий золотой век русской культуры.

  Особое  мнение имеют историки  и на счет русского дворянства времен Екатерины  Второй. Лев Гумилев соглашался с  мыслями Дениса Фонвизина: «Конечно, если мы сравниваем себя с современными западноевропейцами или американцами, то сравнение не в нашу пользу; мы огорчаемся и совершенно напрасно... Европейцы старше нас на 500 лет, и  то, что переживаем мы сегодня, Западная Европа переживала в конце XV—начале XVI вв.». Русский историк напоминает, что «тихая и спокойная Франция при Миттеране, для которой террористический акт — событие, в XV в.. точно так же как Россия в XX, полыхала в огне гражданской войны, только сражались в ней не белые и красные, а сторонники герцога Орлеанского и герцога Бургундского. Повешенные на деревьях люди расценивались тогда французами, как привычный элемент родного пейзажа²²».

  Молодость — народа, государства — была убедительным аргументом, опровергавшим  все критические замечания относительно отсталости.

  Дворянин  конца XVIII в., которому, как пишет  Василий Ключевский, предстояло вести  русское общество по пути прогресса, был странным существом. «Его общественное положение покоилось на политической несправедливости и венчалось жизненным  бездельем. С рук сельского дьячка-учителя  он переходил в руки француза-гувернера, завершал образование в итальянском  театре или французском ресторане  и доканчивал дни свои в московском или деревенском кабинете с книжкой  Вольтера в руках... Все усвоенные  им манеры, привычки, вкусы, симпатии, самый  язык — все было чужое, привозное, а дома у него не было никаких  живых органических связей с окружающим, никакого серьезного житейского дела». Мастер выразительных формул, Ключевский дает беспощадный портрет дворянина: «Чужой между своими, он старался стать  своим между чужими, был в европейском  обществе каким-то приемышем. В Европе на него смотрели как на переодетого  татарина, а дома видели в нем  родившегося в России француза²³».

  Семь  десятилетий спустя, во второй половине 50-х годов XX в., Владимир Вейдле, свидетель  большевистской революции и эмигрант, считал, что из всего того, что  Петр I сделал для России, «дворянство  едва ли не лучшее». Важнейшее качество русского дворянства, считает В. Вейдле, это то, что оно было одновременно правящим и культурным слоем: «Дворянство и создало культуру петербургской России». В. Ключевский, конечно, этого не отрицал, но подчеркивал чуждость этой культуры подавляющему большинству народа. В. Вейдле, восхваляя заслуги дворянства, признает, что имелась «непримиренность культурных традиций... несогласованность культуры вертикальной с культурой горизонтальной» и «неизменная безучастность народа и к тому, как живут верхи, и, что важнее, к тому, что они творят²⁴»

  В 1989 г., пытаясь понять смысл «перестройки», Натан Эйдельман, наиболее популярный историк своего времени, обратился к прошлому. О дворянах он писал: «Яркие, талантливые, оригинальные, очень способные, на все способные люди (от высот просвещения до низкого зверства включительно) русские дворяне поставляли России в XVIII в. почти всех активно действующих в государственном смысле лиц; они (как уже не раз говорилось) были особенно сильно отделены от народных «низов», в то время как Франция, по словам знаменитого историка Токвилля, «была страна, где люди стали наиболее похожи друг на друга²⁵»

  Американский  историк Марк Раев, оценивающий административные реформы Екатерины II значительно  более положительно, чем русские  либеральные историки XIX в., считает  важнейшей причиной, помешавшей укреплению «сословий» и автономных промежуточных  инстанций, — отсутствие стабильной и цельной правовой системы. «Россия, конечно же, располагала органами правосудия, и екатерининское законодательство их улучшило, особенно ограничением процедуры  дознания. Но органы правосудия и дознания были сведены воедино и являлись одной из составных частей имперской  администрации; они не обладали ни автономией деятельности, ни независимыми критериями. Таким образом, правосудие было полностью  отдано на произвол чиновников²⁶».

  Совестные суды, созданные реформой, имели  целью решения мелких конфликтов между частными лицами, прежде всего  связанных со спорами о наследстве, с мелкими посягательствами на собственность. Существование совестного суда, учрежденного в интересах населения, задержало  введение в России правового государства. Пьеса А. Островского «Горячее сердце» (1868) хорошо объясняет парадокс. Один из героев пьесы, судья, выходит на площадь  решать конфликты и обращается к  толпе, пришедшей посмотреть на суд, с вопросом: как судить: по совести  или по закону. Показывая на стопку лежащих перед ним на столе  книг, он добавляет: вот сколько законов. Он слышит в ответ: по совести суди, батюшка, по совести.

  Разногласия у историков вызывает и внешняя  политика Екатерины Второй, а точнее, ее мотивыОднако, уже в советский  период деятельность этой императрицы  пытались представить лишь как попытку  повторения петровских преобразований, а саму Екатерину - личностью несамостоятельную, подверженную влиянию мошенников и  фаворитов. При изучении истории XVIII века предпочтение отдавалось Петру  и его реформам, Екатерина представала  в роли последовательницы императора, а её деятельность – бледной тенью  петровских реформ. Видимо, этим объясняется  незначительное число монографий о  правлении этой женщины, изданных в  советское время. Хотя конец 80 –  начало 90 годов характеризуется  оживлением интереса к личности императрицы: переиздаются воспоминания о Екатерине  её современников, появляется ряд интересных работ и монографий.

  Вывод:

  В деятельности Екатерины Второй есть много моментов, в отношении которых  историки придерживаются одного мнения, но есть и моменты, вызывающие горячие  споры. В целом историки и российские и зарубежные относятся достаточно критически к эпохе Екатерины, выделяя  как минусы в ее политике, так  и достижения. 34-летнее царствование Екатерины II оставило яркий след в истории России. Бросается в глаза неординарность личности императрицы, ее выдающиеся  качества государственного деятеля и величие ею  содеянного: Петр Великий  утвердился на берегах Балтики, Екатерина Великая — на берегах Черного моря, раздвинув границы на юг и включив в состав империи Крымский полуостров. Одного  этого достаточно, чтобы  потомки  с благодарностью вспоминали имя  Екатерины II. 

Заключение.

  Историческое   значение   екатерининской   эпохи чрезвычайно велико именно потому, что  в  эту  эпоху  были  подведены  итоги предыдущей    истории,    завершились    исторические    процессы,    раньше развивавшиеся. Эта способность  Екатерины  доводить  до  конца,  до  полного разрешения те вопросы, какие ей ставила история, заставляет всех признать  в ней первостепенного  исторического деятеля, независимо от её личных ошибок  и слабостей.

    Способность Екатерины подводить  итог видна в  русской дипломатии  эпохи Екатерины и в решении  основных   задач,  унаследованные  ею  от  XVII  века; закрепление   достижений Петра Великого в  Прибалтике;  воссоединение   земель  населенных родственными русскому  народу белорусами и украинцами.  Завоевание решающего голоса  в делах общеевропейских.