Геополитика

месторасположения на геополитику  государства не может быть столь  фатальным,

каким оно было в период преобладания аграрного хозяйства  или гужевого

транспорта и в постиндустриальную эпоху при господстве информационной

технологии и новейших средств транспорта и коммуникации.

В современном же мире, как  уже отмечалось в предисловии  и более подробно

будет показано в соответствующих  разделах учебника, научно-технический

прогресс второй половины XX в. имеет своим результатом качественную

модификацию самих географических факторов функционирования и развития

обществ.

Все это свидетельствует  о том, что назрела необходимость  ра­дикального

пересмотра фундаментальных  и методологических принципов изучения

современного мирового сообщества. Другое дело, как и на каких путях  этого

можно достичь. В качестве одного из направлений решения данной проблемы я и

предлагаю интерпретировать префикс «гео» в термине «геополитика»  не как

картографическое измерение  международно-политических ре­альностей, а как

восприятие мирового сообщества в качестве единой «завершенной»  системы в

масштабах всей планеты.

    

Место идеологии во внешней  политике

 

Политика теснейшим образом  связана с идеологией. Идеологию  можно определить

как некий строительный проект или эскиз, на основе которого конструируются

структуры и функции власти в том или ином обществе. Все  идеологии,

независимо от их содержания, касаются проблем авторитета, власти, властных

отношений и т.д. Они основывается на признании определенной модели общества и

политической системы, путей  и средств практической реализации этой модели.

Идеология выполняет одновременно интегративную и разгра­ничительную функции:

первую, скажем, для сплачивания  членов той или иной партии, а  вторую — для

отделения этой партии от других партий. Идеология ориентирована  на

непосредственные политические реалии и действия, на политический процесс и

исходит из соображений привлечения  наивозможно большей поддержки. Поэтому,

естественно, она носит  ярко выраженный тенденциозный характер.

Идеология призвана придавать  значимость институциональным отношениям между

людьми, институтами, партиями, сообществами и т.д. как субъектами политики,

объяснять, обосновывать, оправдывать  или отвергать те или иные политические

реальности в конкретных общественно-исторических условиях. Важнейшая  функция

идеологии состоит в том, чтобы отделить то или иное сообщество или группу от

остальных сообществ и  групп. Как отмечал германский исследователь  О.Ламберг,

защитное действие этой функции  наиболее эффективно проявляется в  тех случаях,

когда остальной окружающий мир видится как враждебная сила, что и провоцирует

инстинкты обороны, страха, агрессивности  у членов соответствующей группы.

Каждая идеологическая конструкция  содержит в себе развернутое представление  об

антиподе или противнике. От образа противника во многом зависит  степень

интегрированности группы.

С этой точки зрения политика представляет собой арену столкновения различных

идеологических систем, идейно-политических течений и направлений. Однако

констатация этого положения  сама по себе еще мало что объясняет. Дело в том,

что при всей своей верности знаменитая формула «политика есть искусство

возможного» сохраняет правомерность  и действенность и в современных

условиях. С одной стороны, «искусство возможного» ставит определенные пределы

идеологизации политики, а  с другой,  идеология, в свою очередь, определяет

возможные пределы, за которые  та или иная политическая партия или

правительство при проведении своего политического курса может  выйти без ущерба

основополагающим принципам  своего политического кредо. Все  это имеет самое

непосредственное отношение  к сфере международных отношений.

Считая установку современных  исследователей от марксистов до экзистенциалистов,

согласно которой человек  есть существо, живущее в необратимом  историческом

времени, упрощенной, румынский  историк религии М.Элиаде утверждал, что человек

живет еще и вне исторического  времени, а именно, в своей мечте, своем

воображении и т.д. Иначе  говоря, человек, общество, государство  и

соответственно межгосударственные отношения и мировое сообщество в целом имеют

мировоззренческое измерение. Именно это измерение и определяет содержание

господствующей в определенный исторический период парадигмы. Еще  известный

немецкий философ конца XIX в. Ф.Ницше предупреждал, что XX столетие станет

веком борьбы различных сил  за мировое господство, осуществляемой именем

философских принципов. Предупреждение Ницше оказалось пророческим  с той лишь

разницей, что все многообразие и сложность мировоззренческого начала были

заменены идеологическим измерением, идеологические принципы взяли верх над

философскими.  Наметившееся на рубеже третьего тысячелетия окончание

европоцентристского мира совпало  с началом разрушения двухполюсного  мирового

порядка в его военно-политическом и идеолого-политическом измерениях, а также

концом цементировавшей  этот порядок холодной войны. В евро-центристской

конфигурации геополитических  сил, контуры которой сформировались начиная

Вестфальской и Венской  систем, основополагающие вопросы меж­дународной

политики, по сути дела, решались «концертом» нескольких великих  держав

Европы, а примерно с испано-американской войны в число этих держав вошли  и

США. Первая мировая война  подорвала преимущественно или  исключительно

европейский характер системы  баланса сил. В ходе и по окончании  войны

европейцы вынуждены были признать де-факто законность притязаний США и Японии

на роль великих держав и вершителей судеб современного мира.

Кардинальные изменения  в расклад европейских и мировых  сил были внесены

постепенным восхождением в 30-х годах Советского Союза и  особенно второй

мировой войной, после окончания  которой мир разделился на два

противоборствующих блока: утвердилась двухполюсная структура  международных

отношений в виде двух общественно-политических систем как бы

персонифицированных в НАТО и Варшавском пакте центрами которых  были

противостоящие супердержавы — СЩА и СССР.

По-видимому, называя XX столетие «веком идеологии», мы допускаем определенное

упрощение ситуации. Дело в  том, что господствовавшие в тот  период основные

идейно-политические течения  — марксизм, национал-социализм, либерализм и т.д.

— функционально выполняли, в сущности, ту же роль, что и ве­ликие религиозные

системы — католицизм, протестантизм, ислам и др. — в прошлом. С  данной точки

зрения они являлись своеобразными  секулярными религиями. Но религиозное

начало проявлялось в  них по-разному и в разных дозах. Тем не менее

идеология в собственном  смысле слова в качестве одного из определяющих

факторов мировой политики в наиболее завершенной форме  проявила себя именно

в XX в.

Вестфальская и затем  Венская системы, которые лежали в основе

межгосударственных отношений, базировались на принципах национального

суверенитета и легитимности. Они не предписывали той или иной стране форму

правления и внутренней социальной организации. В эти системы на равных

правах входили, с одной  стороны, самодержавная Россия, монархия Габсбургов,

а с другой — либеральная  Англия, т.е. авторитарные и либеральные  режимы.

Согласие касалось лишь того, что допустимо и недопустимо  во

внешнеполитическом поведении  государств.

Таким образом, одним из важных условий для законного или  легитимного

международного порядка  считалось более или менее  жесткое разграничение между

установленной тем или  иным государством формой правления  и его поведением на

международной арене. Каждый участник международных отношений  был вправе

установить у себя любой  социальный и политический режим, пока он ведет себя

на мировой арене в  соответствии с общепризнанными  правилами поведения. Тем

самым в рамках одной и  той же системы межгосударственных отношений

допускалось сосуществование  различных политико-идеолопгческих систем.

Положение радикально изменилось в XX в., когда борьба за умы людей  стала важной

составной частью международной  понятии. Проанализировав это положение,

известный американский исследователь  Г.Моргентау в предисловии ко второму

изданию своей получившей популярность книги «Политика между  нациями; борьба

за власть и мир» подчеркивал, что "борьбу за умы. людей в качестве

нового измерения международной  политики следует добавить к международным

измерениям дипломатии и  войны». При этом Моргентау сетовал  на то, что эта 

борьба за умы людей  нанесла последний фатальный  удар той социальной системе

международного общения, в рамках которой в течение  почти трех веков народы,

жили вместе в постоянных ссорах, но под общей крышей разделяемых  всеми .

ценностей и всеобщих стандартов действия... Под руинами той 'крыши  оказался

похороненным механизм, который  поддерживал стены того общего дома народов, а

именно баланс сил».  Выше уже говорилось о том, что уже  в первые

десятилетия ХХ в. развернулся  бескомпромиссный конфликт между тремя 'главными

альтернативными политико-идеологическими  направлениями перестройки

современного мира: социал-реформизмом, фашизмом и большевизмом. В ходе второй

мировой войны в результате военного разгрома Германии и ее союзников  фашизм как

сколько-нибудь эффективная  и дееспособная альтернатива перестал существовать.

В качестве главных противоборствующих альтернатив сохранились

социал-реформистский капитализм и революционный социализм (коммунизм). Свою

законченную форму идеологический конфликт принял после второй мировой  войны

между двумя блоками, возглавлявшимися США и СССР.

     . Особенность  второй мировой войны в данном  контексте состояла в том, что

традиционный комплекс факторов, лежащих в ее основе, возможно впервые  со времен

религиозных войн XVI в. дополнялся идеологическим компонентом. Она представляла

собой одновременно войну  за территориальное господство и  идеологическую войну,

призванную навязать противной  стороне определенный образ жизни, систему

ценностей, форму жизнеустройства, политический режим и т.д. Обоснованность

этого тезиса отнюдь не опровергается  тем фактом, что одна из воюющих

тоталитарных держав (СССР) находилась в союзе с либерально-демократическими

странами (Великобританией, США и несколько позже Францией). Во-первых это была

война не на жизнь, а на смерть между двумя непримиримыми тоталитарными

режимами — большевистским и нацистским, в основе политической стратегии

которых явно или неявно была заложена установка на глобальную экспансию. Здесь

необходимо сделать ту "существенную оговорку, что для  на­родов Советского Союза

эта война являлась именно Великой Отечественной войной против неприкрытой

нацистской агрессии.

Во-вторых, это была война  западных демократий против фа­шистских  и

милитаристских режимов  Германии, Италии и Японии, которые  стремились к

мировому господству. По множеству  причин западные демократии нашли в

Советском Союзе естественного  союзника в борьбе с общим врагом. В

идеологическом плане  этот союз облегчался тем, что коммунистический

интернационализм, проповедовавший  равносущность пролетариев всех стран и

континентов, все же был  ближе к либеральному ин­тернационализму с его

лозунгами свободы и прав всех людей, независимо от их национальной,

социальной и культурной принадлежности, нежели идеология нацизма  с ее

откровенным национал- шовинизмом и расизмом.                           „,

Во время холодной войны  идеологический конфликт приобрел самодовлеющее

значение. Сила, военная мощь оказались поставленными на службу

распространения образа жизни, мировидения, собственной легитимности двух

противоборствующих сверхдержав  и военно-политических блоков. Холодная война

представляла собой уже  масштабную идеологическую войну, в  которой вопрос о

территориях затрагивался постольку, поскольку речь шла об уничтожении  или

установлении на территории того или иного государства соответствующего режима

— социалистического или  капиталистического.

Иными словами, холодная война  была своего рода борьбой про­тивостоящих

политических и экономических  систем за выживание. Показательно, что  в

территориальном контексте  послевоенный миропорядок основывался  на признанных

всеми сторонами известных  ялтинских соглашениях о неприкосновенности

государственных границ как  на Западе, так и на Востоке.

Возможность идеологического  или системного конфликт» была заложена в самой

парадигмальной инфраструктуре европоцентристской (или западоцентристской)

цивилизации. Он вытекал, в  частности, из аугсбурского принципа cujus regio,

ejus religio, т.е. принципа, согласно  которому в стране господствует  та вер»'