Умберто Эко «Искусство и красота в средневековой эстетике»

Искусство — это и строительство корабля  или дома, изготовление молота или рисование миниатюры; (творец, создатель) — это кузнец и ритор, поэт и художник, равно как и стригальщик овец. Итак, искусство подражает природе, но не копирует рабски все то, что природа ему предлагает в качестве образца: в этом подражании есть место изобретению и переработке. Искусство соединяет разрозненные вещи и разделяет соединенные, продолжает дело природы, творит по образу природы, и продолжает ее творческое усилие. Св.Фома считал, что самое большее, что может делать искусство, так это создавать наилучшие изображения, поверхностные отпечатки материи. Согласно св. Бонавентуре в мире действуют три силы: Бог, творящий из ничего; природа, воздействующая на потенциальное бытие; и искусство, воздействующее на природу.

Если в  Средние века эстетическое сливается  с художественным, то представление  о собственно художественном в тот  период почти не разрабатывается. Иначе  говоря, средним векам недостает  теории Изящных Искусств, представления об искусстве, которое было бы сродни современному — искусстве как о создании произведений, изначальная цель которых — эстетическое наслаждение.

В Средние  века довольно сложно было определить различия между изящными искусствами и утилитарными, более возвышенными и ремесленными. На протяжении Средних веков систему искусств будут разрабатывать разные авторы, и среди них можно назвать Гуго Сен-Викторского, Рудольфа из Лоншана и Доминика Гундисальви. Последний выстраивает свою систему в 1150 г., ссылаясь при этом на Аристотеля: среди высших искусств под словом «красноречие» мы находим поэтику, грамматику и риторику; механические искусства стоят на последнем месте. Ремесленные искусства принижены, так как имеют дело с материей и упорным ручным трудом.

В то время  как богословы предпринимали  попытки набросать эскиз теории искусства, на базе трактатов по риторике формировалась богатая литература, посвященная технике создания художественного произведения. Эти трактаты изобилуют эстетическими наблюдениями, свидетельствующими о ясном осознании связи между эстетическим и художественным, а также содержат сведения о цветах, свете и пропорциях. Наряду с обычными наставлениями касательно симметрии и color dicendi (цветы речи), словесной красе и правилах композиции появляются и более новые положения: Гальфред Винсальвский, например, говорит о косной и упрямой материи, которая становится податливой и принимает желанную художником форму только в результате усердной работы.

В культурном сознании Средневековья медленно вызревало новое представление о достоинстве искусства и обретал значимость принцип поэтического вымысла. Для приверженцев схоластической теории было невозможно себе представить (как это сделали представители Нового времени), что поэзия способна раскрывать природу вещей с такой силой и широтой, которые недоступны рациональной мысли. Невозможно потому, что схоластика основывалась на дидактическом представлении об искусстве.

В определённый момент поэзия получает новое толкование. Поэзия- это божественный дар. Поэтические сравнения относят нас не к будничному, а к смыслу бесконечного, идеального.

С развитием  античной эстетики платоновское понятие  идеи (которое изначально было призвано умалить значимость искусства) постепенно становится эстетическим понятием, означающим внутренний образ, возникающий в воображении художника. Стал формироваться тезис о том, что художник может создавать идеальный образ красоты, неизвестный в природе. Средневековые мыслители — как аристотелики, так и платоники — ведут речь об идеях-первообразах, присутствующих в уме художника, и, не слишком много уделяя внимание проблеме их сообразования с материей, утверждают, что именно в свете такого первообраза художник и создает свое произведение.

Пока теоретики  предлагали лишь пробные варианты решения связанной с творческим актом проблематики, у художников стало вырабатываться сознание собственного достоинства. Труд художника недооценивался, а его самого воспринимали как предмет, подлежащий использованию или обмену. Подобные примеры, несомненно, содействуют формированию образа средневекового художника, призванного к смиренному служению общине и вере, — в отличие от художника Возрождения, преисполненного горделивого чувства собственной неповторимости. 

ПОСЛЕ СХОЛАСТИКИ 

Одна из особенностей средневековых эстетических формул заключается в том, что они как будто относятся ко всему и в то же время ни к чему. Утверждение о том, что красота — это ясность и пропорция, можно свести к несколько пустой формуле — ведь понятие «красота» можно применить и к Богу, цветку, хорошо сделанному орудию, капителям на романских аббатствах и позднеготическим миниатюрам. Не только эстетика, но и вся средневековая мысль хочет выразить наилучшее состояние мира и притязает на то, чтобы видеть этот мир глазами Бога. Средневековье — это культура, в которой жестокость, сладострастие и безбожие проявляются в открытую; в то же время благочестие становится своего рода ритуалом, люди твердо верят в Бога, его благодеяния и наказания, стремятся к достижению нравственных идеалов, которые тут же нарушают с поразительной легкостью и простосердечием. Эстетика сообразуется с этим принципом. Она постоянно твердит о том, что есть идеальная красота и к какому идеалу должно стремиться. Все остальное — случайные и временные отклонения, которыми теория не занимается. Даже Бог не может сделать так, чтобы бывшее стало небывшим, потому что такое нарушение законов времени противно его собственной природе. Бог не может нарушить логический принцип, который не допускает, чтобы утверждения «то-то случилось» и «то-то не случилось»

были бы в одно и то же время истинными. Данный принцип не подвергался сомнению даже в красной нитью проходящем через всю схоластику споре об абсолютном могуществе Бога. Может ли абсолютно всемогущий Он создать (и создавал ли) миры, отличные от нашего? И может ли сделать так, чтобы какая-либо вещь существовала и не существовала в одно и то же время? Вплоть до Оккама ясный ответ на этот вопрос так и не был дан — этому препятствовал незыблемый принцип непротиворечивости. Схоластике свойственно линейное представление о времени. Думать о нем как о некоей линейной протяженности значит принимать линейный характер причинно-следственных отношений. Если А является

причиной  В (поскольку во времени оно предшествует В), В не может стать причиной А. Принципы греческой логики подкрепляют средневековую веру в то, что можно провести абсолютно четкую границу как между вещами, так и между идеями. Возможность существования противоречивых мнений не исключается, однако цель философии заключается в том, чтобы прийти к однозначному выводу.

Средневековая схоластика избегает, можно даже сказать, боится противоречий. Для того, чтобы  сделать однозначный вывод, нужно  беспрекословно верить в принцип  тождества и считать, что третьего не дано. В эпоху перехода от Средневековья к Возрождению именно принципы противоречия были узаконены гуманистами, выступавшими против схоластики. Но не стоит понимать буквально, что эпоха Возрождения отмела все принципы Средневековья. В эпоху Возрождения средневековый рационализм сменяется различными формами куда более горячего фидеизма (утверждение приоритета веры над разумом).

Можно утверждать, что дух гуманизма прокладывает дорогу новому взгляду на отношение человек—Бог—мир. Если Средневековье было эпохой теоцентризма, то гуманизм, вне всякого сомнения, имеет антропоцентрический характер. Это не означает, что на смену Богу приходит человек; просто человек начинает восприниматься как активный центр, главное действующее лицо религиозной драмы, посредник между Богом и миром.

Идеи Николая Кузанского заняли свое место в мировой философии и эстетике. Он полагал, что Бог присутствует в любой точке универсума и в любой вещи универсума происходит стяжение целостного универсума внутреннего. Кузанский первым очерчивает идею бесконечности мира, у которого центр находится везде, а окружность нигде, так как окружность и центр — это Бог, который пребывает везде и нигде. Все основные эстетические проблемы — от неоплатонической эстетики света и до пифагорейской эстетики пропорции, а также вплоть до размышлений Альберта Великого и св. Фомы — присутствуют в философии Кузанца, не подвергаясь на первый взгляд никакому переосмыслению или развитию. Между тем, свое видение мира Кузанец основывает на идее многомерности мира, его бесконечной перспективой, благодаря чему все сущее можно рассматривать в самых разных ракурсах, непрестанно отыскивая дополнительные аспекты. Взгляды Николая Кузанского созвучны новой культуре: прежде всего, имеется в виду представление о вселенной, исполненной противоречий, которые сочетаются между собой бесконечно разнообразными способами; во-вторых, новое понимание той функции, коей наделяется в подобном контексте искусство как возможность творческого и упорядочивающего вмешательства в жизнь природы. В трудах Николая Кузанского прорастают зародыши новых идей, космос переливается бесчисленными гранями, а предназначение человека окрашено в тревожные тона, которые уже не покинут его никогда. В сравнении со средневековым гуманистический неоплатонизм носит гораздо более последовательный характер и не связывает себя с необходимостью соблюдать принцип разумности и непротиворечивости божественного начала. Платонизм Марсилио Фичино основан на представлении о любви как осознании недостающего блага и необходимости поиска его; осознании интеллектуального откровения, в ходе которого приоткрывается тайная, облаченная в сакральные одежды истина, так что философ становится священником.

Сравнивая Средневековье с эпохой Возрождения, мы находим как развитие прежних  идей и преемственность, так и появление новых самостоятельных. В Средние века соотношение макро- и микрокосма целиком определялось стремлением Бога сотворить человека и мир по своему образу и подобию. В неоплатонизме Возрождения это отношение существует в силу необходимости, по тем же причинам, по которым Бог необходимым образом раскрывает себя в мир. В основе ренессансного учения лежит уверенность в том, что во всех вещах скрываются тайные силы. Средневековье вовсе не игнорировало эти силы, напротив, оно напрямую связывало их с субстанциальными формами и сущностными различиями, которые нам неведомы и которые мы можем познать только через случайные различия. Средневековье говорит нам, что  искусство изменяет только поверхностные параметры вещи и всегда воздействует лишь на материю, которую природа в неизменном виде вверяет художнику. И напротив, мыслители Возрождения полагают, что природу можно изменить именно посредством искусства. Средневековый человек знал только один способ изменения природного порядка — чудо. Искусство помогало природе совершенствовать ее деятельность, но не могло ни изменить природу, ни исказить ее конечную цель. Иные цели ставит перед собой астральная магия Ренессанса, и примером тому может служить практика применения талисманов у Марсилио Фичино.

Согласно Фичино любой материальный предмет, вступая в связь с высшими силами, тотчас же претерпевает небесное воздействие. Эстетика становится нормой жизни. Никто более не стремится дать богословское обоснование приятному: приятное просто входит в повседневность как одна из действенных форм естественной религиозности. Для Средневековья были бы чуждыми идеи Возрождения о быстром уме, эстетика гения и вдохновения, образ исключительности художника. Но эволюция эстетических взглядов на мир и человека предвосхитила многие, возможно и неправдоподобные для Средневековья, идеи Нового Времени. 
 
 
 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ 

В этой книге  автор попытался в сжатом виде рассказать о том явлении, которое, в хронологическом плане начало заявлять о себе за несколько веков до Тысячного года, протянулось до поздней схоластики с ее дискуссиями, протекавшими в культурной среде латинского Средневековья и обрело самобытные черты. Таким явлением была средневековая эстетическая мысль, отличавшаяся от эстетической мысли предыдущих и последующих веков и не сводившаяся к непрестанному повторению почти канонических терминов и формул. Эта мысль не была монолитной и менялась с течением времени. 

Скажу честно, в книге Умберто Эко «Искусство и красота в средневековой  эстетике» многое для меня оказалось не вполне понятным, хотя автор и пишет в предисловии, что эта книга рассчитана на широкий круг читателей. Для того чтобы понять все теории, приведённые в тексте, необходимы более глубокие знания в эстетике. Кое-что из прочитанного  без помощи словаря мне было не понять. Главы, в которых рассматривались теории о художнике, искусстве, взаимосвязи искусства с Богом и природой, напротив, показались мне весьма занимательными.  

Думаю, эта книга имеет большую популярность не только среди учёных-философов, но и среди людей, интересующихся эпохой Средневековья, историков и культурологов. Ведь она написана таким образом, чтобы читателю стало понятно ,как мыслил человек средневековья, почему именно такие образы и идеи занимали его мысли. Для искусства книга не менее важна, потому что даёт другое представление о Средневековье не как о «тёмных веках» , а о времени открытий, появлении новых замыслов в искусстве и способов их воплощения. Мне понравилось, что автор не пытается навязать какую-либо точку зрения, он даёт обзор эпохи и идей того времени, а делать выводы предлагает самому читателю. Некоторые теории давно себя изжили, другие же актуальны и сейчас.