Умберто Эко «Искусство и красота в средневековой эстетике»

Санкт-Петербургская  Консерватория им. Н.А. Римского-Корсакова

Введение

Книга Умберто  Эко «Искусство и красота в  средневековой эстетике» представляет собой краткий очерк эстетических учений средневековья, где рассматриваются эстетические теории видных средневековых богословов: Альберта Великого, Фомы Аквинского, Бонавентуры, Дунса Скота, Уильяма Оккама, а также философско-богословских школ: Шартрской, Сен-Викторской.

Данный очерк  носит исторический характер. Смысл работы Эко заключается в том, чтобы дать представление об эпохе Средневековья, а не внести философский вклад в современное определение эстетики, постановку ее проблем и их решение. Здесь автор ведет речь скорее о кратком изложении и систематизации идей и разработок философов данной эпохи. Данное исследование по эстетике Средневековья так же стремится постичь определенную историческую эпоху, как к этому стремилось бы исследование греческой или барочной эстетики.

В этой книге  исследуется история эстетических теорий. Автор не стремится к тому, чтобы, дать очередное определение тому, что представляет собой теория эстетики. Он исходит из самого широкого понимания этого термина, которое учитывает все случаи, когда та или иная теория представляется или признается как эстетическая. Эко считает, что необходимо понимать под эстетической теорией любую цепь умозаключений, которая, притязая на определенную систематичность и прибегая к использованию философских понятий, рассматривает те или иные явления, касающиеся красоты, искусства и условий создания и оценки произведений искусства; отношений между искусством и другими видами деятельности, а также искусством и нравственностью; предполагающие рассмотрение задач художника, понятий приятного, декоративного, стиля, суждений о вкусе, а также критики этих суждений, теорий и различных видов практики истолкования текстов.

В своей книге автор поэтапно проводит читателя по всем более или менее значимым идеям, эстетическим понятиям, определениям и дискуссиям эпохи Средневековья. Он рассматривает такие эстетические категории, как прекрасное, искусство, красота, вкус. Используя некий обзорный и сравнительный анализ разных интерпретаций одних и тех же понятий, он пытается показать эволюцию взглядов, их становление и укоренение или же наоборот, причины, по которым данные теории не нашли своё оправдание в последующих эпохах.

ЭСТЕТИЧЕСКОЕ  МИРОВОСПРИЯТИЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

Значительную  часть своей эстетической проблематики Средневековье унаследовало от классической древности, причем оно наделило эти  темы новым смыслом, соотнеся их с характерным для христианского мировосприятия осознанием человека, мира и божественного. Другие свои категории оно унаследовало от библейской и святоотеческой традиции, но всегда стремилось к тому, чтобы поместить их в философский контекст, заданный новым сознанием, склонным к систематизации. Таким образом, своему эстетическому умозрению оно придавало бесспорно самобытный вид.  Как уже отмечалось в научной литературе, классическая древность, обсуждая эстетические проблемы и вырабатывая каноны художественного творчества, обращалась к природе, тогда как Средневековье, обращаясь к тем же самым темам, основывалось на классической древности. В каком-то смысле вся средневековая культура на деле представляет собой не столько размышление о реальности, сколько комментарий к определенной культурной традиции. Когда средневековый философ говорит о красоте, он имеет в виду не только некое отвлеченное понятие, но обращается к конкретному опыту. Нет сомнения в том, что в Средние века главенствует представление о чисто умозрительной красоте, нравственной гармонии, метафизическом сиянии и что мы можем постичь этот тип мироощущения только в том случае, если бережно и любовно попытаемся проникнуть в менталитет и чувствительность той эпохи.  

Конечно, важнейшей особенностью Средневековой культуры является особая роль христианского вероучения и христианской церкви. В условиях всеобщего упадка культуры церковь в течение многих веков оставалась единственным социальным институтом, общим для всех стран, племен и государств Европы. Церковь была господствующим политическим институтом, но еще более значительно было то влияние, которое церковь оказывала непосредственно на сознание населения. В условиях тяжелой и скудной жизни, на фоне крайне ограниченных и чаще всего малодостоверных знаний о мире, христианство предлагало людям стройную систему знаний о мире, о его устройстве, о действующих в нем силах и законах.

Эта картина  мира, целиком определившая менталитет верующих селян и горожан, основывалась главным образом на образах и толкованиях Библии. Исследователи отмечают, что в Средние века исходным пунктом объяснения мира было полное, безусловное противопоставление Бога и природы, Неба и Земли, души и тела. 

Как отмечал в этой связи Курциус: «когда схоластика говорит о красоте, она подразумевает под ней Божий атрибут».  "Современный" человек чересчур переоценивает искусство, потому что он утратил чувство умопостигаемой красоты, которое имело место в неоплатонизме и Средневековье... Здесь идет речь о красоте, о которой эстетика не имеет никакого представления».

Однако подобные утверждения ни в коей мере не должны умалять нашего интереса к такого рода умозрениям. Напротив, для человека Средневековья переживание умопостигаемой красоты воспринималось как нравственная и психологическая реальность, и мы не в полной мере осветили бы культуру той эпохи, если бы пренебрегли этим моментом. Кроме того, вбирая в сферу эстетического сверхчувственную красоту, средневековый человек одновременно разрабатывал ряд представлений о красоте чувственной, красоте природы и искусства. Область эстетических интересов средневекового человека была шире нашей, и красота вещей нередко интересовала его вследствие осознания им красоты как метафизической данности. Но существовал и вкус обычного человека, вкус художника и любителя искусства, вполне определенно предпочитавшего чувственные аспекты бытия. Средневековые доктрины стремились оправдать этот засвидетельствованный во многих источниках вкус и направить его таким образом, чтобы интерес к чувственному никогда не брал верх над устремленностью к духовному.  Алкуин признает, что легче любить «красивые вещи, сладостные ощущения, нежные звуки» и т. д., чем любить Бога. Однако коль скоро мы наслаждаемся всеми этими вещами ради того, чтобы больше любить Бога, тогда позволительно и развивать в себе любовь к убранству, великолепным храмам, красивому пению и прекрасной музыке.

По своей  сути искусство не может играть только прикладную роль, формировалось новое  понимание искусства - создание и  отражение внутреннего духовного пространства человека, мира и Бога. Его целями были  приобщение человека к Богу, к духовным таинствам.

Усматривать в Средневековье эпоху моралистического отрицания чувственно прекрасного  означает не только поверхностное знание средневековых текстов, но и полное непонимание средневекового менталитета. Примером, который поможет прояснить ситуацию, является восприятие красоты мистиками и ригористами. Где бы они ни жили, моралисты и аскеты отнюдь не глухи к земным радостям: напротив, они ощущают тягу к ним сильнее прочих, и как раз в противостоянии чуткости к земному и устремленности к сверхъестественному и разворачивается драма аскетического делания. Когда же это делание достигает своей цели, мистик и аскет, обретя умиротворение и полностью контролируя свои чувства, обретают возможность ясным взором смотреть на все мирское и оценивать его с той снисходительностью, которую аскетическое борение им не дозволяло.

Зачастую  эпоху Средневековья представляют как «тёмные века», но  Средние века – это эпоха, наполненная противоречиями. Как и любая  другая эпоха, она имеет свои темные стороны, но она - ступень в развитии культуры человечества, имеющая заслуги перед мировой культурой и свою специфику. Среди специфических сторон следует назвать прежде всего интерес к духовной жизни человека, который возник в Средневековой культуре под активным влиянием христианства. Это отразилось на менталитете всех слоев Средневекового общества и нашло свое выражение в искусстве, обратившем внимание на эмоциональную сферу каждого отдельного человека, показав ценность и внутреннего мира, и эмоционального отношения к действительности. 

Известно, как  восставали цистерцианцы и картузианцы против роскоши и использования изобразительных средств в украшении церквей: шелк, золото, серебро, витражи, скульптуры, картины, ковры — все это самым суровым образом осуждалось в уставе цистерцианцев. Св. Бернард, Александр Некхам, Гуго из Фуйлуа с жаром обрушиваются на эти излишества, отвлекающие христиан от благочестия и сосредоточенной молитвы. Однако, порицая излишества, эти авторы не ставят под сомнение красоту и приятность украшений; критика слышится именно потому, что во всем этом усматривается неодолимая притягательность, которую нельзя примирить с требованиями, предъявляемыми к святилищу. Такой же позиции обычно придерживаются и мистики, например Петр Дамиани, с безукоризненным красноречием завзятого ритора осуждающий поэзию и пластические искусства. И здесь нет ничего удивительного, ведь почти все средневековые мыслители, и не только мистики, хотя бы в юности да увлекались поэзией. Августин повествует о внутренней борьбе верующего, непрестанно страшащегося, что красота сакральной музыки введет его в соблазн во время молитвы. Св. Фома гораздо сдержаннее трактует эту тему, когда советует не использовать в литургии инструментальную музыку. Музыкальных инструментов следует избегать именно потому, что они вызывают чрезвычайно острое наслаждение и тем самым способны отвлечь душу верующего от истинного предназначения священной музыки, осуществляющегося в пении. Отказ от инструментальной музыки связан с признанием пагубного характера эстетической реальности, но не с отрицанием самого ее статуса. Ясно, что средневековый мистик, не доверяя внешней красоте, искал убежища в созерцании Писаний или в наслаждении внутренними ритмами души, пребывающей в состоянии благодати. Противопоставление внешней и внутренней красоты проходит через всю эпоху.

Итак, даже в самом пылу ригористической  полемики дает о себе знать чувство  красоты человека и природы. С  еще большим основанием, в мистике, которая преодолевает момент аскезы, дабы трансформироваться в мистику разума и просветленной любви, в мистику Сен-Викторской школы, природная красота наконец-то вновь воспринимается во всей полноте своей позитивности. Для Гуго Сен-Викторского интуитивное созерцание есть отличительная особенность восприятия, которое осуществляется не только в какой-то сугубо мистический момент, но и может быть обращено к чувственному миру.

Святой  Августин считал, что земная жизнь  имеет свою прелесть, "благодаря некоей своей красе и согласию со всеми земными предметами". Но именно поэтому, с его точки зрения, может легко проникать в душу грех. Соблазнительная чувственная красота способна приводить к забвению Господа. С одной стороны музыка могла цениться, если побуждала к набожности, но она же оказывалась предосудительной, поскольку направлена к услаждению слуха, увеселению. Поскольку главная ценность этой эпохи - Бог, то и понятие красоты оценивалось, исходя из этого, в сопоставлении и связи с божественным, с путем к Богу или отклонением от него. Подлинная красота для средневекового ума открывается в гармонии божьего мира. Все иное оценивается как низкосортное, подозрительное, обольстительно-дьявольское. Эстетическое и художественное чувство Средневековья колеблется между этими двумя ипостасями красоты.

Если же оставить область мистики и окинуть  взором всю прочую средневековую  культуру, как мирскую, так и церковную, то присутствие вкуса к прекрасному  в природе и художественном творчестве не подлежит сомнению. Как уже отмечалось в научной литературе, Средневековье никогда не смешивало метафизическую категорию красоты с чисто технической категорией искусства, так что они принадлежали двум обособленным мирам и никак не сообщались между собой. В текстах, собранных Морте (1911-1929), в хрониках строительства соборов, переписке по вопросам искусства, заказах художникам категории метафизической эстетики постоянно смешиваются с оценочными высказываниями по поводу тех или иных произведений искусства. Возникает еще один вопрос: мог ли человек Средневековья, склонный к тому, чтобы использовать искусство в дидактических и утилитарных целях, отстраненно созерцать произведение искусства? Эта проблема неразрывно связана с другой — проблемой природы и границ средневекового критического вкуса, а также подразумевает ответ на вопрос о том, существовало ли в Средние века понятие автономии художественной красоты. В Средние века религия красоты не отделялась от религии жизни (в отличие от романтиков) или от религии как таковой (в отличие от декадентов). Коль скоро прекрасное представляло собой ценность, оно непременно должно было совпадать с благом, истиной и всеми прочими атрибутами бытия и божества. Средневековье не могло, не умело представить себе «проклятую» красоту или — как это будет в XVII в. — красоту сатанинскую. До этого не поднимется даже Данте, который все же ощущал красоту страсти, влекущей ко греху. Чтобы лучше понять вкус средневекового человека, обратимся к Сугерию, настоятелю аббатства Сен-Дени, жившему в XII в., — законодателю вкуса, ценителю искусства. Для настоятеля Сен-Дени Божий дом должен быть вместилищем красоты.

Описывая  внутреннее убранство своего аббатства, Сугерий с одной стороны любуется драгоценными камнями, которые украшают храм. Он близок другим средневековым коллекционерам, с одинаковым усердием наполнявшим свои сокровищницы и самыми настоящими произведениями искусства, и самыми нелепыми диковинами. Однако, с другой стороны, это нельзя назвать простым наслаждением: «Когда я пребывал в упокоении красотой дома Божия, и прелесть многоцветных камней заставила меня позабыть о внешних заботах, обратив материальное в нематериальное, а благое созерцание понудило размыслить о разнообразии священных добродетелей».