Христианская этика средневековья

Глава I. Религиозная этика  средневековья

Нормативные и социально-идеологические рамки 

 

Разрушение классического  полиса лишило этику древности животворного

 источника. С возникновением  огромных государственно-политических

 объединений, в особенности  с появлением мировой Римской  империи, ее

 основные идейные установки  подверглись глубокой деформации. Как мы видели,

 в послеаристотелевский период этика как теоретическое исследование

 отрывается от политики. Философы ищут некую особую  область бытия, где

 человек все еще  может обнаружить свою нравственную  суверенность; так

 появляется Эпикурова самоизоляция от мира в форме дружеских союзов,

 космополитизм стоиков,  самодовлеющий интеллектуализм  скептицизма,

 мистический антимир  неоплатонизма. Эмпирия жизни  с игрой страстей и

 интересов была изъята  из этики - отдана на откуп  практическому

 благоразумию или вообще  стала предметом отрицания. Сфера  добродетели

 сужается до внутренней  духовной установки, которая не  находит

 соответствующего выражения  во внешнем рисунке жизни и  потому уже, как

 правило, не совпадает  со счастьем.

 Добродетель перестает  быть действенным принципом поведения,  становится

 своего рода идеальной  точкой отсчета, достижение которой  доступно лишь

 мудрецу и является  крайне редким исключением. Этика  приобретает

 салонно-аристократический  характер, обнаруживает тенденцию  к

 бессодержательной и  бессильной моралистике.

 Новая эпоха, которая  зарождалась в недрах античности, - эпоха

 средневековья требовала  другого понимания предмета этики:  перехода от

 понимания морали как  совокупности добродетелей к  ее пониманию как системы

 объективных надындивидуальных  норм. Исторически этот переход  оказался

 связанным с религиозным осмыслением морали. Если кратко, в двух словах,

 выразить суть переворота  в этике, связанного с переходом  от античности к

 средневековью, то он  состоит в том, что этика  стала религиозной. Ее судьба

 на многие столетия  оказалась сопряженной с монотеистической  религией -

 христианством. 

Глава I. Религиозная этика  средневековья

Нормативные и социально-идеологические рамки

 

Моральное содержание христианства противоречиво, что явилось выражением

 противоречивости его  социальных детерминаций. Христианство  стало духовным

 убежищем и выражением  интересов различных, в том  числе противоположных,

 классов.

 Первоначально оно  дает выход настроениям угнетенных, является

 идеологией низов, находится  в оппозиции к официальному  римскому обществу.

"...Христианство, - писал  Ф. Энгельс, - возникло как движение  угнетенных:

 оно выступало сначала  как религия рабов и вольноотпущенников, бедняков и

 бесправных, покоренных  или рассеянных Римом народов" (1, 22, 467).

 Жестокой эксплуатации, многократно усиленной мощной  бюрократической

 государственной машиной,  развратившимся нравам, безысходности

 существования и в  материальном и в духовном  плане угнетенные низы

 противопоставили элементарную и, как оказалось, достаточно эффективную

 социальную силу - общинные  формы жизнедеятельности. Непосредственной

 причиной, стимулировавшей  возникновение и быстрое распространение

 христианских общин,  которые были в первую голову  потребительскими, явилась

 необходимость борьбы с массовой, гибельной по своим масштабам и возможным

 последствиям нищетой.

 С этой злободневной  задачей они справлялись неплохо:

 евангельский рассказ  о том, как пятью хлебами  были накормлены много

 тысяч человек, как  раз передает веру в колоссальные  возможности общинных

 организаций. Но не  только этим определялась их  жизненность и внутренняя

 сила.

 Общины были основаны  на равенстве, взаимной поддержке  и полном доверии

 своих членов друг  к другу. Вот как описывается  общинная практика первых

 христиан в "Деяниях  святых апостолов": "У множества  же уверовавших было

 одно сердце и одна  душа; и никто ничего из имения  своего не называл своим,

 но все у них было  общее... Не было между ними  никого нуждающегося; ибо

 все, которые владели  землями или домами, продавая  их, приносили цену

 проданного и полагали к ногам Апостолов; и каждому давалось, в чем кто

 имел нужду" (Деян. 4, 32; 34). Практика первых христианских общин как раз

 позволяет выявить  здоровую плебейскую основу моральной  концепции

 христианства, ее первоначальный, глубоко скрытый за последующими

 наслоениями идейный  пласт, который выражал интересы  угнетенных. Эту

 концепцию необходимо  рассмотреть в контексте общинной  практики первых

 христиан.

Нормативные и социально-идеологические рамки

1. ЕВАНГЕЛЬСКАЯ МОРАЛЬНАЯ  ДОКТРИНА

 

В первом письменном документе  христианства - "Откровении Иоанна

 Богослова" Иисус  Христос появляется как носитель  карающей справедливости,

 беспощадный мститель. Мотив мести встречается и  в более поздних

 произведениях Так, евангельский Иисус говорит, что он принес на землю не

 мир, а меч. Злом, которое подлежало безусловному  истреблению, были

 богатство ("Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют

 и где воры подкапывают  и крадут". - Матф. 6, 19), беззаконие, насилие,

 эксплуатация человека человеком, социальное неравенство ("...вы знаете,

 что князья народов  господствуют над ними и вельможи  властвуют ими; но

 между вами да не  будет так...". - Матф. 20, 25), национально-племенная

 рознь ("Здесь нет различия между Иудеем и Еллином, потому что один Господь

 у всех...". - Рим. 10, 12). Словом, все те общественные отношения, которые

 составляют кровь и  плоть классового общества, "сатанинской"  Римской

 империи.

 Положительная программа  отверженных, но непокорных христиан  имела

 значительно менее  конкретный характер, чем их гнев. Внешним требованиям -

 юридической казуистике, политическим нормам, предписаниям  традиционной

 религии, нравам и  обычаям - они противопоставляли  простой закон

 человеческого сердца. Иисус учит "не как книжники и фарисеи" (Матф. 7,

29), а как человек, знающий  некую сокровенную, глубокую и безусловную

 истину. Знаменитая Нагорная  проповедь, содержащая моральную  суть

 христианства, кончается  известным нравственным правилом: "Итак во всем,

 как хотите, чтобы с  вами поступали люди, так поступайте  и вы с ними, ибо в

 этом закон и пророки" (Матф. 7, 12) [Здесь опять формулируется так

 называемое золотое  правило нравственности, которое  иногда по недоразумению

 считается библейским.

 В действительности оно возникает вне религиозной традиции (как

 указывалось выше, оно  встречается уже у Фалеса и  Гесиода), а по своему

 содержанию носит общечеловеческий, гуманистический характер. Более

 подробно о золотом  правиле нравственности, в том  числе и о его

 интерпретациях в истории этики, см. 129.].

 Христианское мужество  очень похоже на стоическое; христианство  уводит

 людей из внешнего  мира во внутренний, оно просто-напросто убегает от

 суровой действительности.

 Это бегство было, конечно,  выражением бессилия по отношению  к

 чудовищному прессу  эксплуатации, о чем мы еще  будем говорить. Но не

 только. Оно вместе  с тем обозначило новые моральные  горизонты общества.

 Мораль заявляет претензии  на абсолютность, на роль той  единственной

 силы, которая способна  придать человеческим отношениям  гармонический,

 достойный характер. Это  была форма, в которой угнетенные  массы выразили

 свое право на историческое  суждение, отношение к коренным  вопросам

 общественного устройства. Логика здесь простая и убедительная: если

 подлинные законы человеческого  бытия - не те сложные, темные, запутанные

 формулы, которые насаждают  фарисеи и прочие книжники, а  те,

 провозглашаемые Иисусом  Христом простые истины, которые  каждый может

"вычитать" в собственном  сердце, то, следовательно, каждый  индивид, сколь

 бы ничтожным, никудышным с официальной точки зрения он ни был, может и

 должен брать на  себя ответственность за "правду" и "кривду". С этой точки

 зрения моральный абсолютизм, безусловность моральных критериев  оценки

 социальной действительности, то, что можно назвать моральным

 мировоззрением, при всех  исторически обусловленных и  идеологически

 усиленных преувеличениях есть определенная и достаточно важная ступень

 общественной свободы.

 Отчужденным формам  общественной связи первые христиане  противопоставили

 любовь, призванную не  просто дополнить, обогатить существующие  нравы и

 привычки, а заменить  их. Любовь, которая изначальную  спаянность индивидов

 противопоставляет всем  возможным различиям между ними, которая заставляет

 человека отдать ближнему последний кусок хлеба, стала животворной основой

 общинной организации.  И именно в этом качестве  она возвышалась до

 универсальной нравственной  связи. Она подчиняет себе все  другие -

 имущественные, интеллектуальные  и прочие - человеческие ценности. "Если

 имею дар пророчества,  и знаю все тайны, и имею  всякое познание и всю веру,

 так что могу и  горы переставлять, а не имею  любви, - то я ничто. И если  я

 раздам все имение  мое и отдам тело мое на  сожжение, а любви не имею, нет

 мне в том никакой  пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не

 завидует, любовь не  превозносится, не гордится, не  бесчинствует, не ищет

 своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется  неправде, а сорадуется

 истине; все покрывает,  всему верит, всего надеется, все  переносит. Любовь

 никогда не перестает,  хотя и пророчества прекратятся,  и языки умолкнут, и

 знание упразднится"

(1 Кор. 13, 2-11). Этот панегирик любви апостола Павла позволяет понять

 всю противоречивость  христианской морали.

 Здесь следует различать  два момента. Во-первых, провозглашение  любви в

 качестве ключевого нравственного принципа. Во-вторых, идею первичности

 основанной на любви  морали по отношению к бытию.

 Отождествление морали  с любовью явилось значительным  шагом вперед по

 сравнению с античностью,  где мораль сводилась к совокупности  личностных

 добродетелей. Оно было более адекватным существу дела, точнее передавая

 тот факт, что мораль  есть общественная связь между  людьми. Кроме того,

 сведение морали к  непосредственности чувств, ее деинтеллектуализация, было

 движением в направлении  расширения социальной базы, ее  демократизации.

 Если мораль есть  любовь, значит, она имманентна человеку, дана независимо

 от его общественного  статуса, имущественного положения,  уровня

 образованности и других  социально или природно детерминированных свойств.

 Вместе с тем абсолютизация  любви до уровня определяющего  основания бытия

 направляла социальную  активность масс в ложном направлении,  перенося

 решение всех человеческих  проблем во внутренний план, в  план морального

 совершенствования.

 Военно-бюрократическая  государственная машина Римской  империи

"уравняла" представителей  различных социальных слоев и  этнических групп в

 их бесправии, объективно способствовав тем самым их сплочению. Проповедь

 принципа любви означала  признание равенства людей в  их притязаниях на

 достойную и счастливую  жизнь, морального равенства.  Христианство, по

 выражению В. В. Соколова, стало "религией абстрактного человека" (205,

13), а его мораль обрела  общечеловеческую форму. Идея  равенства людей, их

 всемирного гражданства  встречалась и в античной этике.

 Вспомним софистов  или стоиков. Но там она была  одним из элементов

 теоретических рассуждений,  своеобразной точкой отсчета.  Во всяком случае

 эта идея никогда  в античной этике не приобретала  нормативного смысла, хоть

 сколько-нибудь сопоставимого с требованиями умеренности или дружбы.

 В рамках христианского  мировоззрения, соединенная с принципом любви,

 эта идея стала ведущей  нормативной установкой и приобрела  форму, доступную

 для широких масс  населения. Правда, идея морального  равенства имеет в

 христианстве предельно  абстрактный вид, она не учитывает  конкретных

 социальных и этнических  различий, а, напротив, противостоит  им в качестве

 абсолютного императива  и в этом смысле лишена действенности. Поэтому

 справедливо будет  сказать, что христианство в  такой же мере искажает идею

 морального равенства  людей, в какой и способствует  ее проникновению в

 массовое общественное  сознание.

 Общинная практика  первых христиан, духовным оружием  которых стала этика

 любви, была если  не историческим парадоксом, то по крайней мере

 исторической случайностью. С точки зрения основной тенденции  общественного