Интеграция. Предпосылки и суть

Выступили конфликты, связанные с характером представительства  от государств-членов: пропорционально численности населения или, в соответствии с принципами международного права, – равное представительство от государств. За этим прослеживался конфликт государств-доноров и дотационных (к которым относятся Испания и Польша). Подчеркивался негосударственный подход этих новых членов ЕС, которые, получая деньги из европейской кассы, отказались от рационального перераспределения средств с учетом перспектив расширения ЕС.

Особенно болезненной  стала критика интеграционного  процесса с точки зрения идеологии прав человека. Критика с этих позиций раскрыла противоречивость ряда основных документов, лежащих в основе Европейской конституции, – Конвенции о правах человека и Хартии Европейского союза об основных правах (2000 г.), а также судебных прецедентов (9). Направления критики Хартии особенно четко представлены в Англии: она рассматривается как очень абстрактный документ, который годится как политическая декларация, но не как правовой акт. Он говорит о правах, нормах и принципах, но эти понятия имеют разный смысл; неясна трактовка этих прав из текста документа (хотя есть решения суда, но их недостаточно); Хартия противоречит по ряду позиций Конвенции, что запутывает дело; неясен уровень действия Хартии – общеевропейский или она относится к национальному уровню (отдельных государств); содержит очень общие и неверные положения (напр., о том, что все имеют право на забастовку – значит, также полиция, армия, что неверно); включает противоречие личных прав и социальных прав. Документ представлялось необходимым доработать, но сделать это тихо и тайно. Англия говорила о его условной поддержке. Вообще в этой дискуссии выявилась острая проблема для будущей интегрированной Европы: как совместить значительные социальные гарантии и право на забастовку в относительно более отсталых странах. Сочетание этих двух норм (понятное в свете длительного господства социал-демократов в Европе) нерационально в странах, стоящих перед необходимостью экономической модернизации.

Суммируя, можно  констатировать, что аргументы за принятие конституции были взяты из логики интеграционных процессов послевоенной Европы, а также опирались на идеологию социального государства. Процесс интеграции, согласно этому подходу, объективен – он сулит удобство, безопасность и предсказуемость для Европы, экономические преимущества и защиту прав личности. Аргументы против конституции включали необходимость оставить некоторые области в сфере правовой неопределенности, с одной стороны, и осознание трудности реализации интеграционного проекта – с другой. Противники интеграции вообще подняли острую проблему сворачивания демократии и роста конформизма в Европе: объединение Европы приведет по их мнению к утрате либеральных ценностей, поскольку такие базовые ценности как национальная идентичность, социальные и личные права, бюджет, защита меньшинств; проблема иммиграции и предоставления убежища, визы (уже – единая) – будут решаться вне контроля национальных правительств. В частности принятие европейского социального стандарта сразу после шоковой терапии – вызывало протесты в Восточной Европе (поскольку вело, по их мнению, к реставрации социалистических принципов централизванного распределения). Осознание этого факта стало особенно болезненным для малых народов, увидевших в интеграционных формулах угрозу своего национального существования.

Конституция Европы, задуманная как триумфальное завершение холодной войны, была призвана показать торжество Запада на фоне распада  бывшей Советской империи. Оказалось, однако, что эта конституция не давала необходимого качественного уровня концепционной новизны в решении таких проблем, как европейская идентичность, соотношение национального и европейского суверенитета, стратегия интеграционного процесса. Некоторые положения проекта конституции подозрительно напоминали советскую модель. Продемонстрировав неспособность выдержать вызовы современности, конституционный процесс оказался отвергнут на референдумах во Франции и Голландии. Это стало внешним стимулом к новому осмыслению интеграционных процессов. Данный пересмотр должен иметь своим лозунгом не еврооптимизм или европессимизм, но “еврореализм” (понятие, вошедшее в политическую лексику в последнее время).

ИНТЕГРАЦИЯ И  ДЕЗИНТЕГРАЦИЯ В ЕВРОПЕ

Современных исследователей часто ставит в тупик наличие  диаметрально противоположных тенденций развития Западной и Восточной Европы. В то время как на Западе интеграционные процессы набирают силу, Восток Европы оказался в ситуации дезинтеграции. Данное противоречие действительно бросается в глаза, однако может получить различные интерпретации. Нам представляется, что речь должна идти не столько о противоположности тенденций развития двух частей Европы, сколько о стадиальной смещенности этого развития. Те процессы, которые имели место в Западной Европе 50 лет назад, могут быть обнаружены в другой ее части в настоящее время.

Обратимся к  истории интеграционных идей на Западе. Они восходят к спорам федерелистов и антифедералистов периода принятия Конституции США, но включают также  опыт обсуждения идеи Соединенных штатов Европы начала ХХ в. Наряду с теоретическими аргументами масштаб выбора тех или иных предпочтений в конституции определялся социальными реалиями эпохи. В этом контексте может интерпретироваться конфликт федералистов и антифедералистов – двух основных идеологических течений эпохи принятия американской конституции. Следует оговорить историческое содержание этих терминов, которые могут вводить в заблуждение при сопоставлении с современной политической лексикой. В американском контексте под федералистами понимали сторонников и идеологов сильного централизованного государства, основанного на принципах федерализма. Федералисты, следовательно, это те, кто выступал за принятие конституции, наделявшей Конгресс и правительство страны возможно большими полномочиями. Напротив, антифедералисты – это фактически противники образования единого государства, сторонники конфедерации. В конституционных дебатах они выступали либо против принятия конституции единого союзного государства, либо за такую конституцию, которая сохраняла бы реальную власть за правительствами штатов при максимальном ограничении прерогатив центрального Конгресса и правительства. Отметим, что многие аргументы федералистов и антифедералистов, высказанные впервые в этом споре, повторялись затем неоднократно при образовании (или распаде) федеративных государств в условиях острых противоречий субъектов федерации и союзного центра. Те споры, которые идут в настоящее время по вопросу о конституции Единой Европы, также отражают подобные аргументы. В Америке этот спор выражал в конечном счете позиции сторонников и противников принятия конституции. Поэтому они могут быть названы также конституционалистами и антиконституционалистами (10).

После Второй мировой  войны соотношение моделей союза  государств, конфедерации и федерации  стало предметом обсуждения в условиях распада колониальных империй. Если Британская колониальная система была преобразована в Содружество, то Французская не смогла повторить этот опыт. Параметры Вестминстерской системы политического устройства и тенденции ее реформирования до настоящего времени определяют близкие процессы в странах Британского Содружества (11). Вестминстерская система в широком смысле – это парламентский режим британского типа, модель которого была чрезвычайно влиятельна за пределами Соединенного королевства. Многие характерные ее черты были экспортированы в страны-члены Британского содружества, как Канада, Индия, Австралия и Новая Зеландия. Если первые три государства отличаются тем, что имеют федеративную систему, то последнее – чистый пример унитарного государства. Сюда можно отнести большинство английских колоний в Азии и Западной Африке, а также Израиль, но там эта модель была принята скорее по политическим причинам (конфликт религии и светской власти).

Иная динамика представлена в ходе обсуждения судьбы Сообщества во Франции периода принятия конституции Пятой республики (1958 г.). От решения данной проблемы зависел тогда тип политического образования, которое должно было возникнуть в результате деколонизации, – будет оно унитарным, федеративным или конфедеративным. Идея федерализма американского образца была завезена во Францию еще маркизом де Лафайетом в период Великой французской революции, однако не получила тогда поддержки. Она появилась затем при Четвертой республике в связи с проектом пересмотра титра VIII Конституции 1946 г. Данная идея фигурировала затем в ходе подготовительных работ к Конституции 1958 г. среди первых директив Де Голля в рамках пятого пункта конституционного закона 3 июня 1958 г. Уже в протоколах заседаний рабочей группы фиксировалась возможность для заморских территорий федеративного и конфедеративного объединения, “федерального Сената” и “федеральных министров”. Идея федерации занимала большое место в дебатах Конституционного консультативного комитета, дискуссии в котором быстро выявили непреодолимые противоречия между сторонниками федерации и конфедерации. Первоначально представители заморских территорий выступали за идею федерации. В ее пользу высказывались в период Четвертой республики Феликс Уфуе-Буани, Мобито Кейта и Леопольд Сенгор. В дальнейшем, однако, последний изменил свои взгляды в пользу конфедерации. Невозможность добиться консенсуса в этом вопросе привела к “реалистическому” решению, состоявшему в введении компромиссного термина – “Сообщество” (Communaute) – прагматической концепции, предложенной Комитетом для выхода из тупика, в который завела дискуссию идея федерации. Появление данного понятия – “сообщество” – вызвало единодушное одобрение и заставило быстро забыть проект федерации. Это положило конец одному из выраженных альтернативных путей и отказу от политически “сверхчувствительных” понятий федерации и федерализма (“politiquement hyper-sensibles”). Как резюмировал М.Дебре, “сообщество не есть федерация” (12).

По вопросу  о форме сообщества (идея Франко-Африканского сообщества) спор шел о выборе между федерацией и ассоциацией. Начав с федералистской перспективы, правительство закончило выбором в пользу независимости. Право на независимость и возможность выхода из сообщества были провозглашены официально Де Голлем в 1958 г. в период голосования по принятию конституции (ее неприятие означало выход из сообщества). В окончательном виде была принята компромиссная формула, которая выражала как идеи сторонников федерализма, так и независимости – “союз независимых государств и автономных государств”. Президент республики становился президентом сообщества, но власть в нем осуществлялась органами республики (а органы сообщества получали лишь консультативные функции). В конечном счете идея сообщества, как ранее – федерации, тихо окончила свое существование, а соответствующий раздел конституции был устранен из нее.

Третий вариант  процесса деколонизации представлен  Португалией. Являясь фактически подсистемой  британской колониальной системы, эта  конструкция существовала наиболее длительное время – до революции 1974 г., когда она была радикальным (и неправовым) образом разрушена. Проблемы, относящиеся к прошлому колониальной империи, не могли не получить отражения в конституции. В конституции был отражен статус таких заморских территорий, как Азоры и Мадейра, Макао (до 1999, когда оно было предано КНР), Восточный Тимор (ныне обретший статус независимого государства), право на самоопределение которого Португалия обеспечивала. Конституция не только фиксирует права человека, %но и признает “право народов на восстание против любых форм угнетения, в частности против колониализма и империализма”, – положение, которое можно интерпретировать как разрыв с колониализмом и даже обоснование борьбы с империализмом, колониализмом и агрессией (13). Международное право – интегральная часть португальского права. Фундаментальные принципы, закрепленные Конституцией Португалии, – народный суверенитет, региональная автономия (для Азорского архипелага и Мадейры). Таким образом, Западная Европа дает три основных примера деколонизации (и дезинтеграции) – с сохранением содружества (Великобритания), его юридическим прекращением в ходе принятия новой конституции (Франция) и, наконец, революционным разрушением (Португалия).

Если сопоставить  с этим процессы дезинтеграции в Восточной Европе конца ХХ в., связанные прежде всего с прекращением существования СССР, то можно без труда найти аналоги всем трем моделям. Первая из них может быть усмотрена в создании Союза независимых государств (СНГ), ряд проектов которого стремился сохранить общие контуры геополитической стабильности. Вторая модель представлена отказом от участия в переговорах по созданию СНГ стран Прибалтики, а также последующими выходами из договора ряда государств. Наконец, третья модель выражена в цепной реакции распада государств Центральной и Восточной Европы, а также процессах дестабилизации, крайней формой выражения которых стало образование так называемых “непризнанных государств”.

Совпадение принятия демократических конституций с  процессом поиска национальной идентичности оказалось деструктивным фактором. В Восточной Европе (в отличие от Западной) данный процесс не завершился до настоящего времени и оказывал самостоятельное воздействие на переходный период практически во всех странах региона, где национализм набирал силу и вставала проблема самоопределения национальных меньшинств. В одних случаях дезинтеграция Советского блока могла приводить даже к интеграционным процессам (например, присоединение ГДР к ФРГ). В других процесс дезинтеграции охватывал отдельные государства и выражался в юридическом оформлении их распада. Примером может служить судьба Чехословакии. Законодательные институты были реконструированы на базе дискуссий за “круглым столом” до выборов в 1990 г. Однако конфликт различных политических ориентаций чехов и словаков внутри единого парламента привел к расколу в новой федеративной республике. Политические переговоры лета 1992 г. закончились решением о формальном разделении Чехословакии с 1 января 1993 г., формальный акт, устанавливавший дату роспуска федеративной республики, был принят Федеральным собранием в ноябре 1992 г. Чешская конституция была принята в декабре 1992 г. и вступила в силу 1 января 1993 г. Словацкая конституция, создающая суверенное словацкое государство, была принята в сентябре 1992 г. и вступила в силу 1 октября 1992 г. Бархатная революция закончилась вскоре “бархатным разводом” (“velvet divorce”).

Примером радикального и неуправляемого конституционного конфликта стал распад Югославии. Он был обусловлен тем, что в условиях отсутствия однородного гражданского общества, при наличии различных и противостоящих друг другу исторически идеологических и социокультурных традиций процесс национального самоопределения приобрел форму межгосударственного противостояния. Эти тенденции нашли выражение в создании партий по этническому признаку. Конфликт между Сербией, с одной стороны, Словенией и Хорватией – с другой, нашел выражение в войне в Хорватии (1991 г.), затем Боснии и Герцеговине (1992 г.), вооруженных действиях в Косово (1988 г.), бомбардировках Сербии, а затем распространении вооруженного конфликта на Македонию. Эти события стали результатом сочетания конституционного, национального и политического кризисов, поиском различных стратегий выхода из них.

Рост межнациональных  конфликтов отмечался в Болгарии, Румынии, Венгрии и Прибалтике, развитие национализма стало одним из движущих мотивов в Польше. Мощным фактором конституционного развития повсюду в Восточной Европе стало возрождение национализма, которое (как в экстремистской, так и либеральной форме) было связано со стремлением восстановить разорванную историческую и правовую преемственность. В Польше стремление к восстановлению преемственности национальной истории проявилось в том, что преамбула к действующей конституции констатирует восстановление государственного суверенитета лишь с 1989 г., хотя и не выводит из этого каких-либо юридических следствий (в частности, не устанавливает отношения Третьей республики ко Второй и Первой), вводит ряд статей, осуждающих коммунизм и подчеркивающих исключительный статус католической церкви.