Особенности развития культуры Галицко-Волынской Руси (XII – XIV века)

Галицкая летопись дает уникальные примеры личных подвигов Даниила и его сына Льва. Не раз фиксируются отдельные единоборства в ходе сражений. В этих фрагментах не просто предлагается информация о том, что князь с полками «пошел», «бился», «победил», а отражаются самые острые моменты борьбы, в максимальном приближении показаны отдельные эпизоды боя. Летописец смотрит на поведение князя в бою с точки зрения дружинника-профессионала, раскрывая конкретность приемов ведения боя.

Наиболее ярким  описанием личного подвига Даниила  может быть назван фрагмент повести  о Ярославской битве (1245), входящей в состав Галицкой летописи. В этом сражении русские полки сошлись с дружинами Ростислава Черниговского и венгерскими рыцарями воеводы Фильния. Князь проявил тут большую доблесть. Здесь показана героическая борьба за стяг, который был не только важной реликвией, но и средством руководства войсками. На княжеское знамя ориентировались дружинники в неразберихе боя, им подавались знаки-команды. Поэтому захват или уничтожение «хоругви» противника – деяние, имевшее не только символическое значение.

Другой тип  изображения князя всецело ориентирован на то, чтобы читатель увидел в нем  предводителя дружин. Это – описания торжественные, создающие впечатление  величия и могущества. Под 1252 г. рассказывается о посещении Даниилом венгерского  короля, у которого в это время находились немецкие послы. Галицкий князь демонстрирует западным соседям свою силу.

Период времени, охваченный галицким повествованием, равен примерной  продолжительности человеческой жизни. По всей видимости, изложение истории  Галицко-Волынского княжества должно было доводиться до смерти Василька Романовича (1269 г.) или, во всяком случае, до кончины Даниила Романовича (1264 г.). Продолжение «летописца» после 1264 г. представляется возможным, ибо Васильку уделено большое внимание: князья-братья неразлучны, совместно решают сложнейшие политические задачи.

Можно с уверенностью утверждать, что ведущим стал биографический принцип построения повествования. История княжества и история  жизни правителя как бы слились. А жизнь Даниила проходила в бесконечных походах и сражениях. Так, он оказался одним из немногих, кто уцелел в трагической Калкской битве 1223 г. Вот почему биограф галицкого князя отдает предпочтение героической теме, все в его произведении проникнуто духом светских, дружинных представлений.

Волынская летопись, завершающая собой Ипатьевский  свод, несколько меньше Галицкой по объему. Доля воинских описаний в ней  значительно скромнее. Внимание ее создателей привлекали другие традиционные темы: свадьбы и кончины князей, необычные природные явления, политическая жизнь юго-запада Руси. Волынские книжники придерживались в своей работе иных образцов, нежели «биограф» Даниила Романовича. Эта летопись по своему литературному строю явно тяготеет к традициям киевского летописания XII в. Предпочтение отдается устоявшимся приемам повествования. Ко времени завершения летописи Киев давно уже потерял прежнее значение в жизни Руси, трагические события 1240 г. завершили этот исторический процесс. Однако прежнее отношение к Киеву как к «образцу», в том числе и в деле летописания, сохранялось еще достаточно долго. После смерти Даниила Романовича правители Волынской земли приобрели больший вес в делах юго-западной Руси. Возможно, книжники Владимира-Волынского, помимо выражения местных политических устремлений, хотели представить себя преемниками, продолжателями киевской литературы вообще, и летописания в частности.

События с 1201 до 1292 охватывает «Галицко-Волынская летопись». Он делится на две части. Первая - рассказ о жизни и деятельности князя и короля Даниила Романовича. Написана она в Холме приближенным князя. События заканчиваются концом 50-х pp. XIII в. Во второй части летописи говорится о событиях на Волыни от этого времени и до конца века. Написал ее книжник из окружения Владимира Васильковича. Именно из этой летописи мы знаем историю государства Романовичей.

Культура Галицко-Волынской  Руси соединила в себе различные  компоненты, ведь здесь пересекались и тесно взаимодействовали традиции разных народов и конфессий. К  сожалению, слишком мало текстов, созданных  в этом пограничном регионе, сохранилось до наших дней. По сути,  только Галицко-Волынская летопись  и представляет оригинальную литературу это области Руси. Другие произведения, созданные здесь, утрачены. Да и сама летопись дошла до нас в неполном виде. Правда, отдельные юго-западные вкрапления обнаруживаются в предшествующих киевских сводах (в том числе в «Повести временных лет» и в большей мере  в Киевской летописи 1198 г.).

Особенностью  «Галицко-волынского летописи» является то, что он сначала был литературным произведением без разделения на лету. Хронологию в нем проставили впоследствии переписчики. Летопись является также ценным источником по

изучение украинского  языка. Ведь в нем много характерных  для нее слов, оборотов и поговорок.

4. «Повесть о  Сандомирском взятии».

Вторая половина XIII в. – эпоха, когда русские князья, оказавшись в зависимом положении,  вынуждены были участвовать в татарских набегах на окрестные земли, неволей становиться пособниками своих же собственных врагов. Один из таких кровавых походов был осуществлен в польские пределы. О трагедии польского города Сандомира повествует «Повесть о Сандомирском взятии», вошедшая в состав Волынской летописи под 1261 г.

В центре повести  – подвиг безымянного ляха, павшего  на городской стене. После четырех  дней беспрестанного обстрела из «пороков» (стенобитных машин), татарам удалось сбить «заборола». Под прикрытием лучников они начали штурмовать стены. В этот момент и «створи дело памяти достойно» один из защитников крепости. Штурм возглавляли два татарина «с хоруговью». Они первыми взобрались на стену и пошли по ней, «секучи и бодучи». Двигаясь с двух сторон стены, они не находили себе достойных соперников. В скоротечной стычке с ними и проявил мужество «некто же от Ляховъ, не боярин, ни доброго роду, но прост сыи человекъ». Этот воин простого звания лишен надежного доспеха («за одним мятлем»), грозного вооружения. Нет у него даже щита, а в руках обыкновенная сулица. Волынский летописец нашел удивительное сравнение для передачи состояния безымянного героя. Он бросается в схватку, «защитився отчаяньем, акы твердымъ щитом». Отважный лях убил одного из врагов, но тут же сам пал от руки второго татарского воина, предательски напавшего сзади.

Героический подвиг обреченного смельчака с легким метательным копьем в руках воспринимается метафорически. Этот поединок знаменует неравную борьбу с могучей силой, армией, имеющей не только численное, но и техническое превосходство. При всем разнообразии героев русских летописей среди них весьма редко появлялся человек, занимавший низовое положение в феодальной иерархии. Пожалуй, только восходящие к фольклору сюжеты «Повести временных лет» дают подобные примеры. Так героика воинских повествований XIII в. окрашивается в трагические тона, усиливается понимание жертвенности ратного подвига, а всеобщность страданий (всем жителям Сандомира от мала до велика суждено принять страшную смерть – «не оста отъ нихъ ни одинъ») как бы уравнивает бойцов.

Летописцы и  книжники очень часто в творчестве обращались к народным песням, поговоркам, сказкам и легендам, заносили их в книги. В «Галицко-Волынской летописи» сохранились песня в честь Романа Мстиславовича, предания об образовании Галича и Галичиной могилы, легенда о евшан питье. В ней звучит призыв любить родину, какой бы она ни была.

5. Искусство  Галицко-Волынской Руси.

Своими истоками искусство Галицко-Волынской Руси связано с общей для всех древнерусских  княжеств сокровищницей художественной культуры — искусством Киевской земли. Судить о галицко-волынском искусстве  мы можем лишь по памятникам зодчества, которые к тому же плохо изучены и представлены почти исключительно археологически вскрытыми развалинами храмов.

В киевском зодчестве XI—XII вв. было положено начало решению ряда новых задач — городского собора удельной столицы, дворцового княжеского храма и ансамбля княжеской или вообще феодальной резиденции в целом; они были даны в соборе Киево-Печерского монастыря, в церкви Спаса на Берестове — загородном дворце Мономаха, а затем много раз повторены с различными модификациями как в строительстве самого Киева, так и других феодальных центров XII в.; Галич и Владимир-Волынский были в их числе.

Весьма существенно  отметить черты своеобразия, отличающие архитектуру Волыни и Галичины. Памятники  Владимира-Волынского — Мстиславов Успенский собор (1157—1160) и находящиеся в урочище «Старая катедра» развалины храма, относящегося, по-видимому, к тому же времени, представляют исключительную близость к Киево-Черниговским памятникам.

Волынь в  искусстве, как и в литературе, была прямой наследницей Киевской земли  и довольно ревностно следовала ее традициям.

Искусство Галича шло несколько иным путем и  более критично воспринимало художественное наследие и канонические образцы. Своеобразию  галицкого зодчества способствовало само международное положение Галича, облегчавшее непосредственную связь с Западной Европой и прямое воздействие западной художественной культуры. Обилие естественного строительного камня позволило заменить им обычный кирпич и обогатило возможности декоративной обработки зданий — резьбой, игрой различных тонов облицовочного камня и пр.

Еще в середине XII в. в Галиче был создан сложный архитектурный ансамбль княжеского дворца. Рассказ летописи об обстоятельствах смерти князя Владимира Галицкого рисует нам эту постройку в виде совокупности ряда зданий: жилой части дворца, «сеней» и дворцового храма, объединенных между собою системой переходов; в основе этой композиции лежит получившая здесь значительное развитие схема богатого деревянного жилья — «хором», установившаяся еще в условиях быта княжеско-дружинных верхов Киевской Руси. Открытые раскопками фундаменты белокаменной дворцовой церкви Спаса дают типичный пример зданий этого рода. Галицкий дворец обнаруживает много общих черт с композицией Боголюбовского замка XII в.

Построенная на рубеже XII—XIII вв. церковь Пантелеймона в Галиче с ее порталами и резьбой романского характера показывает, как в галицком зодчестве переоформляется киевское наследие, как на общерусскую киево-византийскую основу ложатся романские черты, создающие своеобразный облик галицкого зодчества.

Особо пышное развитие оно получает с 40-х годов XIII в. Этот факт нельзя не связать также и с отмеченным выше обстоятельством, что Галицко-Волынская земля была тем уголком Русской земли, где и в первые годы монгольского владычества продолжалось культурное развитие, где общественная жизнь не оборвалась. Сюда, несомненно, устремлялись все избежавшие плена и гибели культурные силы. Летопись, рассказывая о постройке князем Даниилом города Холма, рисует красочную картину заселения нового княжеского города.

Особенное внимание и восхищение летописца заслужила  церковь Ивана: ее своды опирались  на резные четырехсторонние капители с изображением человеческих голов, «изваянных от некоего хитреца», «римские стекла», т. е. цветные витражи в  окнах храма, создавали причудливое освещение его внутреннего пространства; в алтаре над престолом вздымалась на двух колоннах из целого камня прекрасная сень — киворий, украшенный по лазурному фону вызолоченными звездами; пол был слит из меди и олова и блестел подобно зеркалу. Два входа в храм были украшены резьбой по белому галичскому и зеленому холмскому камню, раскрашенной, кроме того, различными красками и золотом; в тимпанах входов были резные изображения Спаса и Ивана. Все эти «узоры» и «прилепы», вызвавшие своей необычайностью удивление летописца, были созданы «некиим хитрецом Авдием», имя которого заслужило даже включения в княжескую летопись. Иконы для церкви были принесены из Киева и Овруча, колокола сделаны частично на месте.

Другая холмская церковь — Козьмы и Демьяна имела четыре столпа, тесанных из целого камня, несших ее своды и верх; здесь же, у боковых дверей, стоял привезенный «издалека» прекрасный алтарь св. Димитрия.

Третья постройка  Холма — церковь Марии (1260) не уступала, по словам летописца, своей  красотой и размерами только что описанным. Для этой церкви была вывезена из Угорской земли прекрасная водосвятная чаша красного мрамора с изваянными по ее краям змеиными головами; она была поставлена перед главными церковными дверями, как это делалось у храмов того времени на Западе.

Эти характеристики, посвященные летописцем холмским постройкам, раскрывают перед нами исключительно  сложную и своеобразную по составу  слагающих ее элементов художественную культуру Галича XIII в. Облик холмских храмов позволяет увидеть своеобразное переплетение черт, рожденных в процессе развития древнерусского зодчества XII в., с явно заимствованными приемами романского искусства. Этими же чертами характеризуется зодчество второй половины XII в. во Владимирском княжестве; более того, отдельные подробности убранства и оформления зданий Боголюбовского замка (1158—1165) настолько поразительно повторяются столетием позже в Холме, что возникает мысль о возможности непосредственной работы у князя Даниила владимирских зодчих и резчиков, бежавших от татарской неволи, и, вместе с другими мастерами, строивших и украшавших холмские храмы.

Для галицко-волынской  культуры характерно отсутствие резко  выраженного и непримиримого  вероисповедного и национального  отвращения от «латинского» мира, и  эта ее черта способствовала также и обогащению искусства знакомством с Западом. Обращение к романскому искусству было вполне понятным для Владимира XII в. и для Галицкой Руси XIII в., так как это искусство более полно, нежели византийское, выражало идеи и вкусы феодального мира, передовыми представителями которого на Руси в XII в. были владимирские «самовластцы», а в XIII в. — галицко-волынский «король» Даниил.

С другой стороны, обращение к западной культуре было своеобразной формой утверждения своих  собственных путей художественного и вообще культурного развития и отхода от традиций византийской литературы, искусства и культуры в целом.

Этим объясняется  также и тот знаменательный факт, что в галицко-волынском искусстве, в отличие от других княжеств, получило значительное развитие искусство ваяния, отрицавшееся православной византийской церковью в применении к религиозным сюжетам. Оно выразилось здесь не только в декоративной пластике холмских храмов, но развилось в самостоятельную ветвь искусства, носящую даже светский характер. Летопись рассказывает об интересном изваянии, поставленном князем Даниилом вне города Холма, вероятно, на пути к нему. Это был каменный столп, увенчанный скульптурной фигурой орла, в 12 локтей вышиной.