Изменения в бюджетной системе в период царствования Николая II (1894-1917)

     Важный  момент реформы: община разрушалась, а  помещичья собственность на землю  сохранялась в неприкосновенности. Это вызывало резкое противодействие  крестьян. Крестьяне восприняли идеи реформы неоднозначно. С одной стороны, они принимали идею частной собственности на землю, но, с другой стороны, они понимали, что такая реформа не спасет деревню от малоземелья и безземелья, не поднимет уровня крестьянской агрокультуры.

     Разрушить общину должна была и другая мера, предложенная Столыпиным: переселение крестьян. Смысл этой акции был двоякий. Социально-экономическая цель — это получить земельный фонд, прежде всего в центральных районах России, где малоземельные крестьяне не имели возможности создавать хуторские хозяйства и отруба. Вместе с тем они получали возможность освоения новых территорий, т.е. дальнейшего развития капитализма, хотя и экстенсивным путем. Политическая цель — разрядить социальную напряженность в центре страны.

     Закономерен вопрос: прогрессивен ли был ход  Столыпина по разрушению общины? Скорее всего, представители разных социальных категорий — бедняки, середняки, кулаки, помещики и буржуазные предприниматели — ответили бы на этот вопрос по-разному. Но если подходить к вопросу с точки зрения исторического процесса, поступательного развития общества, то очевидно, что разрушение общины открывало дорогу капиталистическому развитию, так как община, несомненно, была феодальным пережитком.

     В сегодняшних условиях осуществления  экономических реформ в России политики, публицисты, экономисты часто обращаются к опыту аграрной реформы Столыпина. Нужно отметить, что в публицистике нередко она рассматривается односторонне, с большой долей эмоциональности.

     Более объективны историки. Несомненно, реформа  имела буржуазную направленность, но сохранение помещичьего землевладения сдерживало развитие капитализма. Даже 5 декабря 1906 г. в своей речи в защиту реформы Столыпин отмечал, что нельзя было передавать землю лицам некрестьянского сословия, продавать за личные долги. Заложена земля могла быть только в Крестьянском банке и завещана только близким родственникам. Чтобы оградить помещика от конкуренции со стороны зажиточных крестьян, были приняты меры (56-я статья указа), не допускающие концентрации земли в их руках: в одни руки можно было купить только шесть наделов.

     Каковы же итоги реформы? В период 1905-1916 гг. из общины вышло около 3 млн. домохозяев, что составляет примерно треть от их численности в губерниях, где проводилась реформа. Это означает, что не удалось ни разрушить общину, ни создать устойчивый слой крестьян-собственников. Не были решены в результате реформы проблемы малоземелья и безземелья, аграрного перенаселения, т.е. основа социальной напряженности в деревне сохранялась. Таким образом, реформа не удалась ни в экономической, ни в политической части. Правда, сегодня некоторые публицисты утверждают, что реформа имела обнадеживающие перспективы и ссылаются при этом на имевший место прирост объема товарного хлеба, улучшение в целом положения в русской деревне.

     Эти аргументы не бесспорны. Противники столь позитивной позиции склонны объяснить прирост объема товарного хлеба и улучшение положения в деревне в период между первой русской революцией и мировой войной не реформой, а началом промышленного подъема в России, который стимулировал рост производства сельскохозяйственной продукции. Приводится и другой довод: в начале века росли мировые цены на зерно.

     На  положении деревни благоприятно сказывалась и отмена в 1907 г. выкупных платежей, и отсутствие сильных неурожаев (исключением был 1911 г.). Нельзя отрицать правомочности и такого аргумента: столь широкомасштабная реформа, какой была аграрная реформа Столыпина, не могла дать результата немедленно и потому вряд ли можно связывать с ней те позитивные изменения в жизни деревни, о которых говорилось выше и которые по времени совпадали с реформой.

     Встречается и такой взгляд относительно итогов реформы: ее результативность нельзя оценивать, так как для реформы попросту не хватило времени: ей помешали война  и революция. В подкрепление такой  позиции приводятся слова автора реформы, что для успеха реформы ему нужно 20 лет покоя.

     По  воспоминаниям Д.Н. Любимова (управляющего делами Главного комитета по землеустройству) комиссия, возглавляемая проф. Аугагеном, "была поражена" итогами работы столыпинских землеустроительных комитетов. В отчете комиссии говорилось, что если реформа будет продолжаться при не нарушении порядка в империи еще десять лет, то Россия превратиться в сильнейшую страну в Европе. Этим... сильно обеспокоилось германское правительство и особенно император Вильгельм II. "Мое заключительное мнение, - подчеркивал Аугаген, - я выражу словами одного швейцарца, выдающегося сельского хозяина Харьковской губернии: "Еще 25 лет мира России и 25 лет землеустройства - тогда Россия сделается другой страною".[10]

     Непримиримый критик любых правительственных начинаний, будущий "вождь мирового пролетариата" В.И. Ленин признавался, что в случае успеха столыпинской реформы революционерам в России нечего делать и можно смириться с мыслью о пожизненной эмиграции. На Лондонском съезде партии эсеров (сентябрь 1908 года) отмечалось: "...Правительство, подавив попытку открытого восстания и захвата земель в деревне, поставило себе целью распылить крестьянство усиленным насаждением личной частной собственности или хуторским хозяйством. Всякий успех правительства в этом направлении наносит серьезный ущерб делу революции... С этой точки зрения современное положение деревни прежде всего требует со стороны партии неуклонной критики частной собственности на землю, критики, чуждой компромиссов со всякими индивидуалистическими тяготениями".[13]

     "Одним  из глубоких и важнейших явлений  переживаемой нами эпохи в  истории России, - писал в 1916 году  известный русский экономист  проф. А.В. Чаянов, - является мощное, полное юной энергии возрождение  русской деревни... Никогда раньше наша деревня не испытывала такого мощного просветительного воздействия, какое испытывает теперь...". По его же оценке и в 1917 году, в году традиционно считающимся началом "второй русской смуты", крестьянин-собственник доминировал в деревне: "...Крестьянское хозяйство 1917 года не то, каким было крестьянское хозяйство 1905 года... иначе обрабатываются поля, иначе содержится скот, крестьяне больше продают, больше покупают. Крестьянская кооперация покрыла собой нашу деревню и переродила ее. Стал развитее и культурнее наш крестьянин...".[20]

       Революция показала огромный  социально-экономический  и  политический разрыв между народом и  властью.  Стране  требовались  радикальные  реформы, которых не последовало. Можно сказать,  что  страна  в  период  столыпинских реформ переживала не конституционный кризис,  а  революционный.  Стояние  на месте или полуреформы не могли решить ситуацию, а только наоборот  расширяли плацдарм для  борьбы  за  кардинальные  преобразования.  Только  уничтожение царского режима и помещичьего  землевладения  могли  изменить  ход  событий. Меры, которые предпринял Столыпин, в ходе своих реформ  были  половинчатыми. Главный же крах реформ Столыпина состоит в том,  что  он  хотел  осуществить реорганизацию  не  демократическим  путем  и  вопреки  нему.  Струве  писал, что именно  аграрная  политика  состоит  в  кричащем  противоречии  с  его остальной политикой. Столыпин изменяет экономический фундамент страны, в то  время как  вся  остальная  политика  стремится  сохранить   в   возможно   большей неприкосновенности политическую  «надстройку»  и  лишь  слегка  украшает  ее «фасад». Конечно же, Столыпин был выдающимся деятелем  и  политиком,  но  при существовании  такой  системы,  которая  была  в  России,  все  его  проекты «раскалывались»  о  непонимание  или   нежелание  понять  всю  важность  его начинаний.  

     ЗАКЛЮЧЕНИЕ 

     Предвоенное пятилетие - особая веха в истории  дореволюционной России. Казалось бы, еще сравнительно недавно, воспевая успехи социалистического строительства в нашей стране, журналисты, писатели да и ученые в поисках достойного и наиболее показательного критерия достижений социализма непременно обращались к цифровым показателям 1913 года - последнего года в преддверии первой мировой войны, ставшего кульминацией, высшим рубежом в многовековой истории Российской империи. Предполагалось, что такое сравнение наполнит читателя гордостью за достижения "первой страны победившего социализма": по всем важнейшим показателям оно должно было оказаться не в пользу царской России.

     Исследователи, находившиеся под давлением идеологического  пресса, оказывались перед неразрешимой дилеммой: с одной стороны, обязанные  доказывать готовность России к построению социализма, они в чем-то склонны  были завышать уровень развития страны; с другой стороны, показывая преимущества нового строя перед капитализмом, преуменьшать успехи предреволюционного периода. Все это обусловило, по крайней мере, "вольное обращение" с источником.

     Сегодня ситуация парадоксальным образом повторяется. Оказавшись перед лицом кризиса, остро ощутив дефицит во всех сферах нашей жизни, мы вновь обращаемся к тому же самому 1913 году, стремясь более четко представить и осмыслить наши исходные рубежи. При этом нередко часть искателей "новой истины", обращаясь к анализу прошлого и рассматривая российские достижения того времени через призму доказательств упущенных возможностей эволюционного пути развития страны, альтернативного революционным потрясениям 1917 года, склонна абсолютизировать эти успехи. Документальная база фактически не пополнилась за счет каких-либо новых открытий. Заключения же и выводы, сделанные на ее основе, теперь порой кардинально расходятся как с прежними общими представлениями об уровне социально-экономического развития предреволюционной России, так и между современными авторскими трактовками. И чаще всего дело здесь не в применении новых методов работы с источниками (например, математического анализа и обработки массовых данных с использованием ЭВМ). Если исключить попытки искусственного жонглирования цифровыми показателями, обусловленные сознательной тенденциозностью их подбора и интерпретации в угоду тем или иным предвзятым соображениям, то, видимо, немалая часть фактических ошибок, которые, к сожалению, нередко наличествуют в нашей литературе по этому вопросу, особенно в публицистике, обусловливается как неоднозначностью и противоречивостью процесса социально-экономического и политического развития предреволюционной России, так и сложностью и трудоемкостью работы с источниковой базой по интересующим нас проблемам.

     Действительно, предвоенное пятилетие - время наивысшего, последнего взлета дореволюционной  России, затронувшего все важнейшие  стороны жизни страны. Демографическая  ситуация в империи была вполне благоприятна, хотя средний ежегодный прирост населения несколько сокращался (в 1897-1901 гг. он составлял 1,7%, в 1902-1906 гг. - 1,68%, в 1907-1911 гг. - 1,65%), что, впрочем, характерно для всех урбанизирующихся стран. В связи с быстрым ростом городов удельный вес горожан заметно увеличивался, составив, однако, к кануну войны всего около 15% населения. Высокими темпами шло развитие промышленности.

     Преодолев последствия тяжелого экономического кризиса 1900-1903 гг. и последовавшую  за ним депрессию, она за годы предвоенного экономического подъема (1909-1913 гг.) почти в 1,5 раза увеличила объем производства. Причем, отражая продолжавшийся процесс индустриализации страны, тяжелая промышленность по темпам роста заметно превосходила легкую (174,5% против 137,7%). По общему объему промышленного производства Россия занимала 5-6-е место в мире, почти сравнявшись с Францией и превзойдя ее по ряду важнейших показателей тяжелой промышленности.

     Заметно выросло производство сельскохозяйственной продукции, прежде всего зерновых и  картофеля, а также ряда технических культур: хлопка, сахарной свеклы, табака. Достигнуто это было, в основном, за счет увеличения площади обрабатываемых земель на окраинах империи - Сибири, Средней Азии, но в какой-то мере и за счет повышения урожайности, более широкого использования машин, усовершенствованных орудий, удобрений и т.д. Увеличилось в абсолютном выражении поголовье скота, хотя показатели на душу населения продолжали устойчиво сокращаться. Продолжалось формирование современной инфраструктуры - путей сообщения, средств связи, кредитной системы. Русский рубль считался одной из твердых конвертируемых валют, его золотое обеспечение было одним из самых прочных в Европе.

     Наконец, в сфере культуры правительство  прилагало большие усилия к преодолению  тяжелого недуга российского общества - низкого уровня грамотности: расходы по министерству народного просвещения возросли с 1900 года почти в 5 раз, составив в 1913 году 14,6% бюджетных расходов.

     Темпы экономического и культурного развития страны, структурные изменения в  народном хозяйстве казались столь впечатляющими, что председатель синдикальной палаты парижских биржевых маклеров М. Вернайль, приезжавший летом 1913 года в Петербург для выяснения условий предоставления России очередного займа, предсказывал неизбежный, как ему казалось, в течение ближайших 30 лет громадный подъем российской промышленности, который можно будет сравнивать с колоссальными сдвигами в экономике США в последней трети XIX века. С ним фактически солидаризировался французский экономический обозреватель Э. Тэри, также знакомившийся по заданию своего правительства с состоянием российской экономики. Его заключение, сделанное в книге "Россия в 1914 году. Экономический обзор", гласило: "... Экономическое и финансовое положение России в настоящий момент превосходно, ... от правительства зависит сделать его еще лучше". Более того, он предупреждал: "Если у большинства европейских народов дела пойдут таким же образом между 1912 и 1950 годами, как они шли между 1900 и 1912, то к середине настоящего столетия Россия будет доминировать в Европе как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношении ". Профессор Берлинской сельскохозяйственной академии Аухаген, обследовавший в 1912 - 1913 годах ряд губерний центральной России на предмет изучения хода аграрной реформы, завершал свой анализ так: "Я заканчиваю изложение своего мнения о вероятном успехе предпринятого правительством дела, соглашаясь с мнением выдающегося сельского хозяина, уроженца Швейцарии, управляющего около 40 лет одним из крупнейших имений России в Харьковской губернии, о том, что еще 25 лет мира и 25 лет землеустройства - тогда Россия сделается другой страной".[10]