Доктрина Гражданства

     Мы  не случайно воспроизвели здесь столь  длинный для журнальной статьи текст, поскольку множественность характеристик, данных гражданственности, а также  ее синтетическая роль для иных понятий  социально-психологического плана уже сами по себе ставят под сомнение возможность сколько-нибудь ясного понимания содержания гражданственности. И тем не менее процитированное резонно, наверное, воспринять как своеобразный призыв к возвращению гражданству его исконной гражданственности, как неудовлетворенность тем разрывом, который существует между формальными критериями обычного законодательства о гражданстве и тем пафосом, который вкладывала в понятие гражданства революционно-романтическая идеология.¹⁷ Такое стремление сегодня, конечно, нельзя не признать бесплодным и совершенно оторванным от жизненных реалий. Процитированная статья — это, в сущности, продолжение знаменитой и постепенно затухшей линии официально-коммунистического морализаторства.¹⁸ Но то же можно утверждать в отношении любой идеологии, стремящейся приобрести характер всеобщей и выступать соответственно как основа морально-политического сознания граждан. Высказывания о некой историческом типе гражданства в отечественной литературе действительно бытовали.¹⁹ И если подразумевать здесь меняющиеся концепции законодательного регулирования вопросов гражданства, то об исторических типах вести речь можно. Однако если такой исторический тип отождествляется с определенным образом гражданственности, то даже при известных посылках к выделению такого типа он не станет в реальности стабильно доминирующим.

     Нам кажется, что с институтом гражданства как его морально-политическое дополнение увязываются не гражданственность или верность, а консолидированность общества, способная сплачивать людей определенной страны даже при их весьма различных морально-политических установках. Однако консолидированность не есть некое перманентное качество. Она проявляется в отдельные исторические моменты, когда действительно решается вопрос о судьбе государства как целого.

     Совсем  свежий пример этого мы находим в  материалах, анализирующих события  в Чечне. «Падение авторитета Дудаева, явная несостоятельность власти, — пишут авторы публикации, — постепенно дискредитировали единственную консолидирующую силу чеченского общества — идею государственной независимости».²⁰ Насколько дальновидны авторы публикации в своих прогнозах — сейчас неважно. Важно другое: перед нами частный случай консолидации общества в вопросе, который оказывается способным пусть относительно ненадолго, но все же сплотить значительную (или большую?) часть социально-дифференцированного общества.

     Поводов к консолидации история, наверное, способна указать не так уж и много (свержение  абсолютной монархии, отражение военной  агрессии, движение национального самоопределения). Но когда подобная консолидация возникает, гражданство действительно поднимается над своими формальными критериями, приобретает общую массовую морально-политическую направленность. Исторически это и является правно-логическим обоснованием гражданства, причем таким обоснованием, которое может воспроизводиться в зависимости от исторических обстоятельств.

     Если  вернуться к странам Балтии, в  отношении которых вопросы гражданства  обсуждаются особенно остро, то мы должны признать, что для той части  их населения, которая подпадает  под категорию «титульной нации» и которая консолидировалась  именно на стремлении к государственной независимости бывших Прибалтийских республик, вопрос гражданства есть именно вопрос приверженности такой консолидации, а не формального проживания на соответствующей территории. Учитывая же как прежнюю дооктябрьскую, так и советскую историю, от «титульных наций» стран Балтии весьма легко ожидать подозрений в стремлении России вновь «ассоциировать» эти новые суверенные образования. Их существование еще слишком молодо, чтобы рисковать допущением к институтам политического процесса значительных масс русскоязычного населения, едва ли разделяющего идеи национального самоопределения в той форме, в какой их исповедуют эстонцы, латыши или литовцы. В одном из документов Государственной Думы Российской Федерации говорится, например: «Произвольное лишение гражданства более трети жителей Латвии, ограничение их политических, экономических, социальных и культурных прав является еще одним свидетельством продолжения политики вытеснения из Латвии жителей — представителей "нежелательных" национальностей».²¹ Однако посмеем усомниться в том, что на первом плане здесь располагается «этническая» линия сама по себе. Для стран Балтии пока что жизненно необходима консолидация гражданства на основе определенной национальной идеи.²² Свершение такой консолидации, достижение ею известной гарантированности переменят и государственную политику в отношении вопросов национального гражданства.

     «Консолидированное  гражданство» следует рассматривать  не в качестве статуса отдельного лица, а как, — используем определение С. К. Косакова, — «политико-правовую общность людей»,²³ общность, которая не просто выступает субстратом государства, но и формирует (или модифицирует) государство на основе определенной исторической консолидации.²⁴

     Отдельное лицо в этом плане обладает не гражданством, а «принадлежностью к гражданству». Соответственно представляется, что и доктрина, и законодательство должны различать «приобретение» и «формирование» гражданства. Если первое (как и прекращение гражданства) есть разрешение вопросов гражданства в силу персональных обстоятельств, то второе — в силу публичных. Сюда надо отнести трансферт, оптацию и признание гражданства, в частности, в том смысле, который понимает под признанием ч. 1 ст. 1,3 Закона РСФСР от 28 ноября 1991 г. «О гражданстве РСФСР».²⁵ Оптация и признание включают в себя, конечно, некоторую диспозитивность, но сама эта диспозитивность имеет для физического лица внешний принудительный характер как неизбежность выбора определенного гражданства (или отказа от него).

     Из  сказанного вытекает вместе с тем, что обоснование гражданства не является стабильным фактором. Его действие становится ярким лишь в отдельные моменты истории. В других же ситуациях фактор гражданской консолидации пребывает как бы в тлеющем состоянии. Он связывает граждан их прошлым, прошлым их страны, но гражданская консолидация уступает теперь место более «весомым» текущим проблемам. Соответственно и гражданство поддерживается уже не тем, что является его историческим обоснованием, а тем, что к обоснованию не относится, выступая лишь как некое условие государственного мира. Такое условие есть гражданская лояльность.²⁶ «Каюсь, — признавался Панауров в чеховской повести "Три года",— иногда женщин я обманывал слегка, но по отношению к русскому правительству я всегда был джентльменом». И в этом совершенно бытовом замечании, как ни странно, содержится, наверное, нормальная обыденная характеристика гражданства, позволяющая разделять или не разделять политический курс государства, но признающая «связанность» физического лица условиями гражданства данной страны.²⁷ Собственно говоря, «взаимная лояльность» и получила отражение в популярных определениях гражданства, перешедших в конце концов из литературы в законодательство: «Гражданство есть устойчивая правовая связь человека с государством, выражающаяся в совокупности их взаимных прав, обязанностей и ответственности, основанная на признании и уважении достоинства, основных прав и свобод человека» (Преамбула Закона РСФСР о гражданстве).

     Между тем распространенность подобных определений гражданства едва ли освобождает их от известной односторонности.

     Во-первых, гражданин и государство, независимо от характера их связи, оказываются  здесь противостоящими субъектами, вследствие чего определения явно теряют исторический оттенок гражданства, его значения как оформления субстрата государства. Во-вторых, предполагаемое гражданством обладание политическими правами является здесь моментом формальным, поскольку не фиксирует какой-либо политической консолидированности общества. Выборы или референдумы как раз и способны доказать, что значительная часть граждан оказываются отстраненными от реального участия в формировании национального права, и в том числе собственного статуса. Поэтому заметим, в-третьих, что указанные определения выражают по преимуществу тот аспект гражданства, который заключается в распространении на отдельное лицо юрисдикции конкретного государства.²⁸

     Это не означает, впрочем, что определения  гражданства, о которых сейчас идет речь, надо считать порочными. Дело в другом: в использовании литературой и законодательством таких конструкций, которые адекватны, так сказать, «спокойным» временам функционирования конкретного государства, его устоявшемуся политическому режиму, приемлемому для адаптировавшейся к нему подавляющей массы жителей.

     Следует ли отсюда, что два отмеченных подхода  к пониманию гражданства непримиримы  между собой и мы имеем дело с различными понятиями гражданства? Конечно, нет, если не забывать, что  понятие должно выражать динамичную сущность явления. Одновременно надо констатировать, что в рамках института гражданства вырабатывались конструкции, принципиально различные по своему морально-правовому наполнению, однако одинаково направленные на своего рода компромисс между отмеченными определениями гражданства.

     Первая конструкция — это принудительное лишение гражданства, которое ныне справедливо отвергнуто российским законодательством, но опять-таки не может быть выключено из исторического контекста, в том числе из процесса формирования государства определенной политической направленности.²⁹

     Вторая  конструкция — это выход из гражданства, открывающий для личности возможности поиска приемлемого  для нее сообщества людей. Это  звучит, пожалуй, излишне вычурно  и слабо подкрепляется, наверное, в статистическом плане, но логика выхода из гражданства именно такова, хотя здесь присутствует естественная граница между утопией и реальностью.

     Таким образом, можно заключить, что государственное  право оказывается способным  постепенно вырабатывать конструкции (и нет оснований думать, что этот процесс исчерпал себя), которые позволяют охватывать гражданство на всем внутреннем пространстве этого института — от консолидированности до лояльности. Тот факт, что в действительности правовые нормы не слишком-то часто удовлетворяют персональным обстоятельствам отдельного лица, — сказанного не опровергает. Просто у гражданства, как и всякого юридического института, есть свои пределы возможного.

* Кандидат  юридических наук, заведующий кафедрой  государственного права Санкт-Петербургского  государственного университета.

¹ Маунц Т. Государственное право Германии (ФРГ и ГДР). М., 1959. С. 72.

² Витрук Н. В. Основы теории правового положения личности в социалистическом обществе. М., 1979. С. 37—38.

³ Гессен В.М. Подданство, его установление и прекращение. СПб., 1909. С. 58.

⁴ См. подробнее: Белкин А. А. Социальное воспроизводство и государственное право. Л., 1991. С. 90—100.

⁵ Союз Советских Социалистических Республик. Центральный Исполнительный Комитет 2-го созыва. 2-я сессия: Стенограф, отчет. М., 1924. С. 490.

⁶ «.. .Под гражданами разумеют только тех из подданных, которые пользуются особыми политическими правами, то есть прямо или косвенно принимают участие в правлении страною. Гражданами могут быть только подданные, иностранцы же ими быть не могут; иначе говоря, индигенат составляет необходимое предположение гражданства. Но не все подданные пользуются правами граждан: последние образуют как бы высшую ступень подданных, так как гражданство сообщается не только индигенатом, но и другими условиями. Не следует, впрочем, думать, что граждане представляют собою замкнутую, наделенную привилегиями касту в стране. Условия, с которыми связывается гражданство в современных культурных государствах, таковы, что удовлетворить им может каждый подданный, если только он не принадлежит к слою населения, по самой природе своей неспособному надлежащим образом пользоваться политическими правами» (Словарь юридических и государственных наук / Под ред. А. Ф. Волкова, Ю. Д. Филиппова. СПб., б. г. С. 570—571).

⁷ Права человека: Сб. международных документов. М., 1986. С. 26.

⁸ Там же. С. 59.

⁹ Советская молодежь (Рига). 1989. 15 марта.

¹⁰ Шлимонов Л. Отторжение. Цель государственной политики Эстонии — выжить некоренных // Правда. 1994. 4 марта.

¹¹ Еще при самом начале обсуждения вопросов республиканского гражданства в одной из публикаций разъяснялось, например: «Принятие гражданства Эстонской ССР всеми жителями Эстонии по сути является референдумом, так как все принявшие его признают аннексию Эстонской Республики правомерным актом и выразят желание сохранить статус Эстонской ССР в составе Советского Союза. После введения гражданства Эстонской ССР центральной власти будет очень удобно аннулировать пакт Молотова — Риббентропа и приложенные к нему секретные протоколы и утверждать, что нынешний статус Эстонии отвечает желанию эстонского народа» (Пальм Ю., Лааноя Ю. Памятка патриоту Эстонии // Молодежь Эстонии. 1989. 26 окт.).

¹² См.: Волков В. Эстония: повторение пройденного // Санкт-Петербургские ведомости. 1992. 6 марта; Строганов Ю. По северо-востоку Эстонии бродит призрак Приднестровья // Российская газета. 1992. 1 июля.