Бихевиоризм, как альтернатива интроспективной психологии. Вюрцбургская школа

В – третьих, Выготский считал, что системное строение сознания, о котором сейчас говорилось, определяется в целом развитием речи (смысловым строением сознания), которая играет центральную роль в формировании сознания и регуляции поведения человека. С одной стороны, в значениях слов идеально «кристаллизуется» общественно – исторический опыт человечества; с другой стороны, эти значения имеют и второе свое «движение» - в процессе деятельности и сознания конкретных индивидов, во - вторых, они индивидуализируются и «субъективируются». Таким образом, целостность индивидуального сознания включается в более широкую целостность – общественное сознание, но не тем мистическим способом («проявление в сознании душевных и духовных структур»), как это пытались представить Лейпцигские психологи, а опосредствованно – через человеческую деятельность.

Концепция Л. С. Выготского называется «культурно – исторической». Исторической она является потому, что согласно автору, невозможно понять имеющиеся сейчас в наличии психические процессы и сознание, а следует рассмотреть историю их развития и становления, но при этом именно развитие, т. е. качественные изменения, появление новообразований, а не простую эволюцию и развертывание того, что заранее дано. При этом изучать развитие для Выготского означало не просто наблюдать имеющиеся уже различия между разными возрастными группами, например, но искусственно организовывать, моделировать это развитие пусть даже в условиях лабораторного эксперимента Тем самым метод исследования Выготского означал одновременно формирование психических функций.

Культурной же данная концепция называется потому, что Выготский считал что сознание ребенка, специфические особенности его высших психических функций – под которыми он понимал произвольную память, произвольное внимание и другие психические функции – формируются у ребенка в общении со взрослыми, в котором происходит усвоение ребенком систем культурных знаков. Эти знаки опосредуют его «низшие» (непроизвольные) психические функции и тем самым ведут к созданию совершенно новых образований в сознании ребенка.

Продолжают сознание рассматривать и представители деятельностного подхода. Я рассмотрю взгляды на психологию и на сознание в частности таких представителей данного направления как С. Л. Рубинштейна и А.Н. Леонтьева.

В 1922 году была опубликована статья С. Л. Рубинштейна «Принцип творческой самодеятельности», которая послужила как бы этапом на пути «психологического» освоения идей К. Маркса и конкретной разработки принципа, который получил затем название «принцип единства сознания и деятельности». В этой статье дается первая формулировка данного принципа. Вот, что говорил сам автор: «Субъект в своих деяниях, в актах творческой самодеятельности не только обнаруживается и проявляется; он в них созидается и определяется. Поэтому, тем, что он делает, можно определять то, что он есть; направлением его деятельности можно определять и формировать его самого. На этом только и зиждется возможность педагогики, по крайней мере, педагогики в большом стиле. Большие исторические религии понимали и умели ценить эту определяющую силу действий. И культ был не чем иным, как попыткой посредством организации определенных действий породить соответствующее умонастроение…Индивидуальность большого художника не только проявляется, она и созидается в процессе творчества…Лишь в созидании…этического, социального целого созидается нравственная личность. Лишь в организации мира формируется мыслитель» (12, стр 106).

В этой статье содержалась фактически программа построения новой деятельностной психологии, пусть еще в зародыше. И это, кстати, было еще до прихода Выготского в большую психологию, до его методологических формулировок.

Работая над трудами К. Маркса, С. Л. Рубинштейн выводит свой принцип «сознания и деятельности». Деятельность, по Марксу, понимается как совокупность реакций, а целенаправленная активность субъекта, продуктивная, общественная по своему характеру, неизбежно включающая в себя «психологические компоненты» в виде целей, языковых и других значений, смыслов и тому подобное. Представим, к примеру, трех людей, таскающих камни. Снаружи, «внешне» это вроде бы одна и та же деятельность, а на самом деле – разная, побуждаемая и регулируемая различными мотивами. Именно в таком «внутреннем» смысле и призывал Рубинштейн изучать человеческую деятельность, опираясь на идеи Маркса, тем более, что это требование относится изучению сознания.

Рубинштейн пишет: «Ошибка интроспективной психологии заключалась не в том, что она хотела сделать сознание предметом психологического изучения, а в том, как она понимала сознание, психику человека…В противовес основной идее интроспективной психологии о непосредственности (непосредственный опыт как предмет психологии) у Маркса со всей возможной отчетливостью сформулировано положение об объективной опосредствованности сознания… Эта идея об объективной опосредствованности психики с большой последовательностью проводится Марксом через все его психологические высказывания: для Маркса язык есть «практически существующее для других людей, а значит и для меня самого реальное сознание…», «только через отношение к человеку Петру как к себе подобному начинает человек Павел относиться к самому себе как к человеку» и т. д. Этим открывается принципиальная возможность изучения психики. Психика не субъективно, не для познания только представляется опосредствованной; она может быть познана опосредствованно, через деятельность человека и продукты этой деятельности потому, что она в бытие своем опосредствована ими…

Основные формулы Маркса о сознании общеизвестны. «Сознание никогда не может быть чем – либо иным, как осознанным бытием, а бытие людей есть реальный процесс их жизни»…Наряду с этой первой – вторая формула: «Мое отношение к моей среде есть мое сознание»…Сущность сознания в том, что мое отношение к моей среде в сознании человека само дано как отношение, т. е. реальное отношение человека к среде становится опосредствованным через идеальное ее отражение, которое практически осуществляется в языке» (13, стр 27).

Таким образом, на основе анализа работ Маркса Рубинштейн намечает объективный подход к анализу сознания человека, о котором говорит и Выготский в несколько ином контексте: «Бытие сознания не исчерпывается его данностью переживающего субъекта: это вторичная, генетически более поздняя форма, появляющаяся у человека…Первой, объективной, формой существования психического является «жизнь и деятельность». Отсюда – принцип единства сознания и деятельности.

Рубинштейн писал: «Формируясь в деятельности, психика, сознание в деятельности, в поведении и проявляется. Деятельность и сознание – не два в разные стороны обращенных объекта. Они образуют органическое целое – не тождество, но единство…

Сам факт осознания своей деятельности изменяет условия ее протекания, а тем самым ее течение и характер; деятельность перестает быть простой совокупностью ответных реакций на внешние раздражители среды; она по – иному регулируется; закономерности, которым она подчиняется, выходят за пределы одной лишь физиологии; объяснение деятельности требует раскрытия и учета психологических закономерностей. С другой стороны, анализ человеческой деятельности показывает, что самая осознанность или неосознанность того или иного действия зависит от отношений, которые складываются в ходе самой деятельности…Сознание не является высшей силой, которая извне управляет деятельностью человека. Будучи предпосылкой деятельности, сознание в месте с тем и ее результат. Сознание и деятельность человека образуют подлинное единство» (14, стр 21).

Опираясь на Рубинштейна С. Л., Леонтьев А. Н. все – таки пошел дальше в изучении данной проблематики. Он не только также утверждал принцип единства сознания и деятельности, но и рассматривал филогенетический аспект разработок данного принципа, что получило свое освещение в его работах конца 30 – х годов и последующих, вошедших затем в книгу «Проблемы развития психики».

Леонтьев предлагает объективный критерий изучения психики: деятельность. Возникновение сознания в антропогенезе он связывает с изменением характера деятельности тех антропоидов, которые стали предками человека современного типа. Деятельность этих антропоидов становится трудовой. Теория трудового происхождения сознания существует давно и занимает законное место среди психологических теорий. Описывая трудовую деятельность, Леонтьев ссылается на работы К. Маркса и Ф. Энгельса. Они понимали труд как

процесс, связывающий человека с природой, процесс, в котором человек изменяет «материал природы», приводя в действие свои «сущностные силы» и тем самым изменяет самого себя;

процесс употребления и изготовления орудий;

процесс, социальный по своему характеру, то есть, совершающийся в условиях коллективной совместной деятельности.

Человеческий труд является изначально общественной, основанной на сотрудничестве индивидов, предполагающем как бы зачаточное техническое разделение трудовых функций. Разделение единого процесса деятельности между отдельными участниками трудового процесса приводит к изменению характера деятельности индивида, включенного в этот процесс. Коллективный характер деятельности, таким образом, меняет психическое отражение отдельным членом коллектива ситуации: предметы окружающего мира отражаются им в своих «объективных» характеристиках, независимо от наличия или отсутствия в данный момент у человека какой – либо потребности. Орудия могут служить развитию сознания: «Употребление топора не только отвечает цели практического действия: оно вместе с тем объективно отражает свойства того предмета – предмета труда, на который направлено его действие. Удар топора подвергает безошибочному испытанию свойства того материала, из которого состоит данный предмет; этим осуществляется практический анализ и обобщение объективных свойств предметов…Таким образом, именно орудие является как бы носителем первой настоящей сознательной и разумной абстракции, первого настоящего сознательного и разумного обобщения ( 14, стр 27).

Однако этот практический анализ и обобщение объективных свойств предметов внешнего мира, как говорит А. Н. Леонтьев, происходит только при условии овладения этим орудием. А что значит овладеть орудием? Уметь использовать его «по назначению», то есть овладеть общественно выработанным способом его употребления в процессе коллективного труда. Орудие есть «материализованная форма» существования определенного способа действия, операции.

И здесь отчетливо обнаруживается связь деятельностного подхода Леонтьева и культурно – исторического подхода Выготского. Развитие сознания ребенка в обществе происходит не только на речевой стадии благодаря усвоению системы «вербальных (языковых) значений», но и на доречевых стадиях онтогенеза путем овладения общественно выработанными способами действия, «операциональными эталонами» и тому подобным – тем, что в работах последователей Леонтьева стало называться «операциональными значениями».

А. Н. Леонтьев предлагает рассмотреть структуру сознания: «Развитое сознание индивидов характеризуется своей многомерностью.

В явлениях сознания мы обнаруживаем, прежде всего, их чувственную ткань. Эта ткань и образует чувственный состав конкретных образов реальности, актуально воспринимаемой или всплывающей в памяти, относимой к будущему или даже только воображаемой. Образы эти различаются по своей модальности, чувственному тону, степени ясности, большей или меньшей устойчивости и т. д….

Особая функция чувственных образов сознания состоит в том, что они придают реальность сознательной картине мира, открывающейся субъекту…Именно благодаря чувственному содержанию сознания мир выступает для субъекта как существующий не в сознании, а вне его сознания – как объективное «поле» и объект его деятельности» ( 7, стр 285).

Может показаться, что в интроспективной психологии говорилось, что самое реальное – это мои ощущения, а в реальности внешнего мира я могу сомневаться, и что также считает Леонтьев. Но в теории Леонтьева подчеркивалась отражательная характеристика ощущений, то есть ощущения рассматривались как связь субъекта с внешним миром, а не в качестве перегородки между ним и миром. Были получены и конкретные доказательства этого, казалось бы, общего философского утверждения о представленности в ощущениях мира именно как объективной реальности. В частности, некоторые данные были получены во время Великой Отечественной Войны. В это время многие психологи работали в госпиталях и занимались изучением психологических механизмов восстановления движений у раненых. У некоторых из них были ампутированы кисти обеих рук, к тому же они были лишены зрения. При довольно массивных поражениях обнаруживалось, что они утрачивали возможность осязательного восприятия предметов руками. Это приводило к необычным симптомам. «Несмотря на ничем не затрудненное речевое общение с окружающими и при полной сохранности умственных процессов, внешний, предметный мир постепенно становился для них «исчезающим». Хотя словесные понятия (значения слов) сохраняли у них свои логические связи, они, однако, постепенно утрачивали свою предметную отнесенность. Возникала поистине трагическая картина разрушения у больных чувства реальности» ( 8, стр 171).

Итак, у человека, кроме собственной чувственной ткани, есть и иные, амодальные составляющие сознания. По Леонтьеву, «мир в его отдаленности от субъекта амодален» (цит. По Соколовой Е. Е. стр 506). Этими «амодальными» составляющими сознания, отражающими «амодальность» (объективность) мира, являются прежде всего системы значений. Иногда Леонтьев для их обозначения использует термин «смысловое поле».

Надо отметить один интересный факт: значение не есть просто то я. Что «стоит» за чувственной тканью; иногда оно может даже изменять чувственную ткань. Это хорошо представлено в псевдоскопических экспериментах, когда испытуемому дается прибор вроде обычного стереоскопа, но для левого глаза подается информация, которая в обычных условиях подавалась бы правому глазу, для правого – наоборот. С помощью этого псевдоскопа испытуемый рассматривает различные предметы. Человек видит, как удаленные предметы приближаются, а близкие удаляются. Однако так происходит не всегда. Если он смотрит не на маску, которая может быть выпуклая и вогнутая, а на живое человеческое лицо, ощущение «вывернутости» в этом случае не возникает. Знание того, что «вогнутым» лицо не может быть, в буквальном смысле слова изменяет чувственную ткань и человек видит, как это диктуют усвоенные им предметные значения.

Однако перейдем к характеристике третьей, последней в работах Леонтьева составляющей сознания. Это – личностный смысл.

«В своей объективности, т. е. как явления общественного сознания, значения преломляют для индивида объекты независимо от их отношения к его жизни, его потребностям и мотивам. Даже для сознания утопающего соломинка, за которую он хватается, все же сохраняет свое значение соломинки; другое дело, что эта соломинка – пусть только иллюзорно – приобретает в этот момент для него смысл спасающей его жизнь…

В отличие от значений личностные смыслы, как и чувственная ткань сознания, не имеют своего «надиндивидуального», своего «непсихологического» существования. Если внешняя чувственность вызывает в сознании субъекта значения с реальностью объективного мира, то личностный смысл связывает их с реальностью самой его жизни в этом мире, с ее мотивами. Личностный смысл и создает пристрастность человеческого сознания.

…В индивидуальном сознании значения «психологизируются», возвращаясь к чувственно данной человеку реальности мира. Другим, и притом решающим, обстоятельством, превращающим значения в психологическую категорию, является то, что функционируя в системе индивидуального сознания, значения реализуют не самих себя, а движение воплощающего в них себя личностного смысла…Психологически, т. е. в системе сознания субъекта, а не в качестве его предмета или продукта, значения вообще не существуют иначе, как реализуя те или иные смыслы, так же как его действия и операции не существуют иначе, как реализуя ту или иную деятельность, побуждаемую мотивом, потребностью…