Слова-символы в поэзии Блока

     Значение  символа воспринимается, понимается, переживается без перехода от означающего к означаемому. Оно «схватывается» сразу, целиком с помощью интуиции. С этой точки зрения символ – интуитивный знак. Его нельзя расшифровывать рассудочной мыслью.

     В зависимости от характера ценностного значения выделяют различные виды символов. Это могут быть исторические символы (например, Бородинское поле как символ боевой славы русского оружия, гробница Наполеона как символ величия Франции и др.), религиозные (крест, иконы, мощи святых и др.), мифологические (миф о Прометее как символ самоутверждения человека в борьбе с чуждыми внешними силами и др.), идеологические и пропагандистские (программы, лозунги, воззвания, конституции и др.), нравственные (белый цвет как символ нравственной чистоты и др.), художественные (произведения искусства, в особенности монументального).

     Особенностью  произведения искусства как художественного  символа является то, что важнейшей  и неотъемлемой составляющей его  ценностного значения выступает  эстетическое качество. Каково ни было содержание произведения искусства, оно всегда, если это подлинное искусство, одновременно выступает как символ прекрасного, красоты, гармонии.

     Любой символ в силу своих особенностей функционирует в обществе не просто как знак, несущий информацию. Это есть знак, который выступает как конструктивный принцип человеческих действий и волевой устремленности. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

     Глава 2. Особенности создания символов в творчестве А. Блока 

     2.1.Языковые  средства создания  символов в творчестве  А. Блока 

     Творчество  Александра Александровича Блока (1880 - 1921) явилось завершением пушкинского  периода в истории русской  поэзии. Язык лирики Блока связан с  традициями поэзии Жуковского, Пушкина, Баратынского, Лермонтова, Некрасова, Фета, Тютчева, Вл. Соловьева; он впитал в себя и наследие прозы Гоголя, Л. Толстого, Достоевского. Вместе с тем Блок — символист, и это отразилось в самых глубоких основах его поэтического языка. Подобно большинству символистов, Блок убежден, что все происходящее на земле — только отображение, знак, «тень» существующего в «иных мирах». Слова же, язык оказываются для него «тенью теней», «знаками знаков». Слова еще до того, как они вошли в произведение искусства, многозначны и символичны: в их «земных» значениях всегда просвечивает «небесное» и «вечное». Но особенно очевидно для Блока это свойство слова в поэтическом языке [9, с. 178].

     Многозначное, «многосмысленное» слово и есть символ. Поэтому самый важный уровень  поэтического языка Блока—лексико-семантический, уровень слов и их значений.

       Поэтическое слово Блока многозначно: оно всегда получает множество значений, сложно соотнесенных друг с другом. Так, заря — это и заря в привычном для нас значении («Встали зори красные»), и время суток (почти всегда — вечерняя заря, поэтический синоним вечера, заката), и время мистического свидания с Прекрасной Дамой («Стучу в ворота ... заря замерла»), и символ того Неземного Света, который должен озарить земное бытие («В лучах немеркнущей зари»). В поздней лирике Блока к этим значениям присоединяются новые: заря — свет первой любви («Ты помнишь первую любовь / И зори, зори, зори»), но одновременно — знак, предвестие будущего («Раскинулась необозримо / Уже кровавая заря, / Грозя Артуром и Цусимой, / Грозя девятым января »).

     Все значения блоковских символов порой очень трудно перечислить, и это важная черта его поэтики, художник убежден, что в символе всегда должно оставаться что-то «неизъяснимое», «тайное», не передаваемое ни терминами науки, ни бытовым языком. Однако для блоковского символа характерно и другое: как бы многозначен он ни был, у него всегда сохраняется и его «первый» — земной и конкретный — смысл, яркая эмоциональная окрашенность, непосредственность восприятия и чувства. «Зарю» мы видим как вечернее сияние над лесом, «музыку» слышим как «песню» героини, «голоса скрипок» или «песни вьюги легковейной» и т. д., хотя постоянно чувствуем, что речь идет не только о зримой заре или слышимой мелодии.

     Каким же образом возникает впечатление  «бесконечной» многозначности блоковского  поэтического слова?

     Это результат удивительного единства лирики Блока, его огромной тематической, стилевой и лексической целостности, благодаря которой каждый образ  воспринимается не только как входящий в данное стихотворение, но и как  несущий в себе «память» обо всех своих прошлых употреблениях в блоковской поэзии. Так как основные символы в лирике Блока очень устойчивы и многократно повторяются, а значение их варьируется, то многозначность таких слов постоянно возрастает.

     В результате этого возникают не только отдельные слова символы, смысл которых резко сдвинут по отношению к их словарным значениям, но и группы слов, вступающие друг с другом в совершенно неожиданные отношения. Так, например, образы «даль» и «высь», «ветер» и «революция», «скрипка» и «страсть» и другие устойчиво оказываются в языке лирики Блока художественными синонимами (хотя в естественном языке значения их отнюдь не синонимичны), а символы «имя» (подлинное узнавание сущности человека) и «слово» (пустой звук, ничего о сущности явления не говорящий), «арфы» (переживание «небесной» любви гармонии) и «скрипки» (мучительная земная страсть), «счастье» (одинокой жизни «на синем береге рая») и «восторг» (творчества в мире людей и с людьми) и другие зачастую становятся в зрелой лирике Блока художественными антонимами.

     Иногда  разные значения слова расходятся так  далеко, что символ оказывается антонимом  самому себе («сны бытия» и «творческие  сны»), а в резко противопоставленных  образах обнаруживается единство («юг» «сквозит пылью снеговою», «лазурь» дня — «ночною тьмой») Сложность семантики такого слова символа оказывается отражением жизни, исполненной одновременно предельной противоречивости и глубинного единства

     Символы могут возникать не только за счет бесконечных варьирований одного и  того же слова в блоковской лирике, но и за счет особо го рода цитирования, что вообще характерно для поэтики символистов. Но символами становятся чаще всего не цитаты, а отдельные слова, которые, однако, достаточно ясно напоминают о том тексте, из которого они пришли, и становятся как бы его символическими представителями. Чаще всего это имена собственные Магдалина, Христос, Дон Жуан, Кармен, но такими же символами, напоминающими о текстах, откуда они пришли, становятся и нарицательные существительные (часто — в соединении с прилагательными) «спящая красавица», «демон», «рыцарь бедный» (из «Легенды» Пушкина) и др.

     Особая  многозначность таких символов состоит  в том, что в них как бы «зашифрованы»  целые сюжеты. Действительно, например, образ Спящей красавицы не только становится символом страдающей героини, но и говорит о ней как о прекрасной царевне, заколдованной злыми чарами, которая затем будет освобождена влюбленным рыцарем и вновь станет прекрасной. Заменив целостный сюжет, слово-символ еще больше увеличивает свою многозначность: так, образ Спящей красавицы в одних произведениях связывается с темой судьбы женщины в современном мире, в других — с судьбой самой Души мира («Шаги командора», где сон — одновременно символ смерти), в третьих — женщина и Душа мира оказываются символами Родины, России, всей ее трагической судьбы и т. д.

Однако, разумеется, поэтический язык Блока  — это не только его словарь. Сложные  повторы, бесчисленные вариации захватывают  и части слов (повторения звуков, звукосочетаний, морфов и выражаемых ими грамматических категорий), и целые куски текста (повторения словосочетаний, целых фраз или типов их построения, строф, включающих несколько предложений, и т. д.). Звуковые повторы часты и разнообразны у всех символистов, стремившихся разгадать «музыку слова». Но повторы, например, у Бальмонта слишком навязчивы («Вечер. Взморье. Вздохи ветра. / Величавый возглас волн» и т. д.): они лежат на поверхности текста и не углубляют значения поэтического слова, а лишь превращают произведение в игру или в чистый эксперимент. Звуковой повтор у Блока не только создает эффект напевности, мелодичности, но и активно участвует в образовании смысла стихотворений; при этом он всегда ненавязчив. Так, в стихотворении «Поздней осенью из гавани...» словесно-символическая ткань стихотворения пронизана идеей безнадежности, гибели человека в «страшном мире» («матрос, на борт не принятый», «снежный саван», укрывший все потерявшего человека). Однако стихотворение полно звуковыми повторами, создающими напевность, мелодичность текста («В самом чистом, в самом нежном саване / Сладко ль спать тебе, матрос?»). Звуковая организация текста противоречит словесной, говоря о «тайной» красоте мира («Да, знаю я, что в тайне мир прекрасен»).

     Звуковые  повторы у Блока не только придают  завораживающую музыкальность лирике, но и явно участвуют в построении смысла. Так, в финале стихотворения «Шаги командора»:

     Только  в грозном утреннем тумане/ Бьют часы в последний раз:/ Донна Анна в смертный час твой встанет,/ Анна встанет в смертный час.

Повторения -они-, -анн-, -ан- и т. д. (к тому же начинающиеся выразительным донн-) создают звуковой образ бьющих часов, но одновременно в словах «тумане», «встанет» как бы записано имя героини — Анна, а в словосочетании «тихий, как сова, мотор» — слово «таксомотор» (такси), т. е. сказано, на каком именно «моторе» (машине) приезжает к современному Дон Жуану современный призрак Командора.

     Важную  роль играет в творчестве Блока и  уровень «поэтической грамматики». Повторы частей слова (приставок, корней, суффиксов, флексий) также способствуют созданию картины сложного, многозначного мира. Так, в I главе поэмы «Двенадцать» обозначения всех персонажей даны существительными единственного числа: старушка, поп, барыня, буржуй, писатель-вития; лишь дважды в речи этих героев упоминаются те, кто во II главе будет постоянно характеризоваться существительным множественного числа: большевики. Зато во II главке «двенадцать человек» описываются многократными повторами либо категории множественного числа («Винтовок черные ремни, / Кругом огни, огни, огни»), либо категории собирательности («рабочий народ»). Во всех подобных случаях повторы морфологических единиц не только группируют и противопоставляют образы, но и сами эти единицы как бы «заряжаются» лексическим (или похожим на лексическое) значением: единственное число характеризует тех, кто живет в мире одиночек, множественное — живущих, по словам Блока, в мире «не я, а мы» и т. д. Символическая многоплановость текста переносится на единицы меньшие, чем слово (звуки, части слова), которые, в свою очередь, умножают символичность текста в целом.

     Примерно  так же строится поэтический текст  Блока и синтаксически. Многочисленные повторы словосочетаний («Усталый друг, мне странно в этом зале». — / «Усталый друг, могила холодна»), фраз («Идут, идут испуганные тучи, / Закат в крови! / Закат в крови...»), типов предложений («И вот уже в долинах / Несметный сонм огней, / И вот уже в витринах / Ответный блеск камней») придают (как и звуковые повторы) стихотворениям Блока особую музыкальность, сближают их с интонациями романса, песни. Но одновременно синтаксические построения становятся носителями символических значений и участвуют в создании смысла текста. Так, в стихотворении «Ночь, улица, фонарь, аптека...» повторы лексики в 1-й и 8-й строках усугубляются повторением синтаксических структур (назывные предложения, соединенные бессоюзной связью),  кольцевая композиция стихотворения создает подкрепляющую параллель к его словесно выраженной мысли: «Умрешь—начнешь опять с начала». Так все языковые средства лирики Блока оказываются связанными с созданием ее символики. 

     2.2. Анализ языковых  средств, используемых  при создании символа  Христа в поэме  А. Блока «Двенадцать 

     Известно, что Александр Блок был одним из талантливейших поэтов-символистов. И в поэме “Двенадцать” революция описана Блоком не прямо, а при помощи символов.

     Самый значительный образ в поэме "Двенадцать", о котором нужно сказать отдельно, это образ Иисуса Христа. Этот образ  возникает в заключительной, финальной  главе поэмы. Он показывается нам  как предводитель двенадцати красногвардейцев-апостолов новой жизни.

     В 1904-1906 гг. Блок, увлечённый борьбой со старым миром, желая «быть жестче», «много ненавидеть», уверял, что не пойдёт «врачеваться к Христу», никогда  не примет Его. Но уже в 1918 году появляется новый мотив в его творчестве, воплощённый в образе Христа – мотив вселенской целесообразности, разумности, высшего начала.

     Образ Христа, завершающий поэму, многим критикам и литературоведам казался случайным  и неуместным. Да и сам автор  скептически относился к этому образу. Образ Христа в поэме "Двенадцать" многогранен: Христос как символ революционера, Христос как символ будущего, языческий Христос, старообрядческий сжигающий Христос, Христос-сверхчеловек, Христос как воплощение Вечной Женственности, Христос-художник и даже Христос-антихрист. Думается, что все эти по-своему остроумные допущения уводят от главного. Главное же заключается в том, что образ Христа позволяет поэту оправдать революцию с точки зрения высшей справедливости. Но и это нельзя понимать однобоко: те самые двенадцать, идущие по улице и творящие беззаконие, убивающие простых людей также ассоциируются с Христом, и тогда образ Христа не может стать святым и нельзя говорить об оправдании революции.

     Образ Христа в поэме олицетворяет веру Блока в преодоление кровавого греха, в исход из кровавого настоящего к гармоничному будущему. Его образ символизирует не только веру автора в святость задач революции, не только оправдание “святой злобы” революционного народа, но и идею принятия Христом очередного греха человека, идею прощения и надежду, что люди придут к Его заветам, к идеалам любви, к вечным ценностям. Иисус идет впереди двенадцати красноармейцев, которые проходят путь от свободы “без креста” к свободе с Христом.

     Как показывают дневниковые записи Блока этого времени, его самого не оставляли сомнения в правомерности восприятия революции как очищения и оправдания бунта, стихии «музыки» («Он (Иисус)идет с ними, а надо, чтобы шел Другой», т.е. Антихрист, – запись от 20 февраля 1918). Другими словами, изначально было бы правомернее рядом с шествующим патрулём изобразить не покидающего их Антихриста. В тех же дневниковых записях мы читаем: «Когда я кончил, я сам удивился: почему Христос? Но чем больше я вглядывался, тем яснее видел Христа…»