Фёдор Иванович Тютчев

И. С. Аксаков писал  в "Биографии Ф. И. Тютчева" о  полном отрыве поэта от родины в  заграничный период его жизни. Позднее  В. Я. Брюсов указывал, что такое представление о Тютчеве ошибочно, ибо связи его с Россией не порывались и на чужбине. Действительно, в Мюнхене поэт общался с приезжавшими туда братьями Киреевскими и близким к их кругу Н. М. Рожалиным, слушавшими лекции в тамошнем университете; переписывался с Раичем; печатал свои стихи в русских журналах и альманахах; наконец, четыре раза на несколько месяцев приезжал в Россию. И тем не менее сам Тютчев остро ощущал свой отрыв от родной стихии. В одном из писем к родителям он признается, что его тяготит "существование человека без родины". По-видимому, этим объясняются мотивы одиночества и скитальчества в лирике Тютчева заграничного периода. Несмотря на то, что недостатка в обществе у Тютчева в это время не было, бросается в глаза почти полное отсутствие в его стихах (за исключением стихов самых ранних лет) темы дружбы.

На чужбине Тютчев провел двадцать два года, из них  двадцать лет в Мюнхене. Первой любовью  русского поэта стала Амалия Лерхенфельд, с которой он познакомился в 1825 году в Мюнхене. Впервые тема любви в творчестве Тютчева появилась благодаря этой девушке. Он посвятил ей такие произведения, как “Я встретил вас – и все былое” и “Я помню время золотое”. Но его “прекрасная Амалия” отдала предпочтение другому мужчине, которым оказался сослуживец Федора Ивановича. Но вскоре и сам поэт забыл о первом увлечении и влюбился в Элеонору Петерсон, с которой вступил брак. Так же Тютчев познакомился с философом Шеллингом и подружился с Генрихом Гейне (1828). Дом Тютчевых в Мюнхене Гейне называл "прекрасным оазисом", а самого поэта - своим "лучшим" тогдашним другом. Тютчев первым из русских поэтов начал переводить стихи Гейне на русский язык. Переводами из Гейне, однако, не ограничивалась довольно интенсивная переводческая деятельность Тютчева этих лет. Именно к этому времени относятся его перевод "Песни радости" Шиллера, превосходные переводы баллад Гете "Приветствие духа" и "Певец", стихотворения Уланда "Весеннее успокоение" и др. Большое внимание Тютчева привлекает "Фауст" Гете (он перевел ряд отрывков из первой части и весь первый акт второй части (последний не сохранился).

Собственное, оригинальное творчество Тютчева этого периода  на первых порах еще очень близко его юношеской поэзии. Так, например, стихотворение "Слезы" (1823) стилистически  родственно стихотворению "Весеннее приветствие стихотворцам", написанному более чем за год до отъезда поэта в Мюнхен.

Но вот, наконец, в 1829-1830 годах в журнале Раича "Галатея" появляются уже такие стихотворения  Тютчева, которые свидетельствуют  о полной зрелости его поэтического таланта, - "Летний вечер", "Видение", "Бессонница", "Сны" ("Как океан объемлет шар земной..."). Однако эти и другие стихотворения, печатавшиеся в московских журналах и альманахах на протяжении двадцатых - начала тридцатых годов (а среди них были и такие шедевры, как "Цицерон" и "Весенние воды"), не принесли поэту широкой известности в читательских и литературных кругах. Из немногочисленных критических высказываний о Тютчеве за это время заслуживает внимания отзыв Н. А. Полевого, отнесшего его в одном из своих обзоров к числу поэтов, которые "подают блестящую надежду".

27 августа / 9 сентября 1838 г. она умерла, по словам  Тютчева — “в жесточайших  страданиях”. Смерть жены страшно  потрясла поэта. В одну ночь  он поседел у ее гроба.  Тютчев  писал Жуковскому:  
“Есть ужасные годины в существовании человеческом... Пережить все, чем мы жили — жили в продолжение целых двенадцати лет... Что обыкновеннее этой судьбы — и что ужаснее? Все пережить и все-таки жить. Есть слова, которые мы всю нашу жизнь употребляем, не понимая... и вдруг поймем... и в одном слове, как в провале, как в пропасти, все обрушится”. Смерть жены совпала с тем моментом в жизни Тютчева, когда дипломатическая карьера, казалось, начала складываться для него благоприятно.

17/29 июля 1839 года в Берне Тютчев венчался с Э. Дёрнберг. Эрнестина Дернберг- внучатая племянница известного немецкого баснописца К. Пфеффеля. 8 ноября состоялось “отозвание” Тютчева от занимаемой им должности “с оставлением до нового назначения в ведомстве Министерства иностранных дел”, и поэту был предоставлен временный отпуск. Судя по официальным бумагам, длительное “неприбытие из отпуска” и послужило причиной того, что 30 июня 1841 года Тютчев был исключен из списка чиновников Министерства иностранных дел и лишился звания камергера. При всей сбивчивости и хронологической несогласованности сведений, связанных с отъездом Тютчева из Турина, ясно одно: допущенная им в той или иной форме “поэтическая вольность” по отношению к своим служебным обязанностям положила предел его дипломатической карьере.

Дипломатическая служба и связанная с нею жизнь  за рубежом позволили Тютчеву  накопить немалый запас наблюдений и впечатлений, которые определенным образом отразились на его политическом сознании. Тютчев пришел к заключению, что Священный союз объединяет только правительства, государей Германии с Россией, но что со стороны печати, задающей тон общественному мнению, господствует “пламенное, слепое, неистовое, враждебное настроение» по отношению к России. Не пытаясь разгадать причины такого настроения, Тютчев задается целью выступить в роли посредника между русским правительством и немецкой прессой.

Тютчев пишет статью о России, о её историческом будущем. В “противовес” Европе Западной он выдвигает Европу Восточную, где  ”Россия во все времена служила душою и двигательною силой...”. Самые выражения, в которых Тютчев отзывается о России, свидетельствуют о его глубоком сродстве с московскими славянофилами. Восточная Европа — это “целый мир”, единый по своему духовному началу, солидарный в своих частях, живущий своей собственной, органической, самобытной жизнью. Ни в России, ни за границей брошюра Тютчева не вызвала сколько-нибудь живого отклика. Брошюра Тютчева дошла до Николая I. Тютчев узнал потом, что император “полюбопытствовал узнать, кто был ее автором», и «заявил, что нашел в ней все свои мысли”. Это неудивительно. В брошюре заметно сказывались принципы агонизирующего Священного союза, дорогого сердцу царя. Отстаивая их, Тютчев был вполне искренен, ибо его политические убеждения в ту пору во многом были сродни понятиям Зимнего дворца. Лишь много позднее Тютчев перестанет отождествлять интересы правящих кругов с национальными задачами России.

Одобрение, которым Николай I отметил статью Тютчева, облегчило нерадивому дипломату возвращение на государственную службу. В конце сентября 1844 года Тютчев с женой и двумя детьми от второго брака переезжает из Мюнхена в Петербург, а через полгода снова зачисляется в ведомство Министерства иностранных дел; тогда же было возвращено поэту и звание камергера. “Тютчев — лев сезона”, — отозвался о нем П. А. Вяземский, очевидец его первых успехов в петербургском светском кругу. Таким бессменным “львом сезона”, увлекательным собеседником, тонким острословом и любимцем салонов Тютчев остался вплоть до конца своих дней. В 1848 году под впечатлением западноевропейских революционных событий Тютчев вновь обращается к публицистике.

Февральская революция  во Франции произвела в полном смысле слова ошеломляющее действие на русские придворно-официальные  и дворянско-помещичьи круги. Вслед за падением июльской монархии и провозглашением Французской республики революционное пламя охватило почти все страны Западной Европы. Тютчев был потрясен этими событиями, видя в них осуществление того, что еще в 1830 году он предсказывал как наступление “революционной эры”. В статье “Россия и Революция” Тютчев во многом близко сходится со славянофилами. Особенностью “нравственной природы” русского народа он, как и они, считает его “способность к самоотвержению и самопожертвованию”. По мнению Тютчева, в силу указанного им нравственного свойства народа, а не только в силу господствующей в ней религии, Россия —“прежде всего христианская империя”. Наоборот, определяющей чертой исторического развития западноевропейского буржуазного общества является “противохристианское начало”, воплощенное как в католицизме с его обожествлением власти папы, так и в революции с ее отрицанием авторитета власти. Из этого положения о двух различных и враждебных друг другу началах, заложенных в историческом развитии Запада, с одной стороны, и России, вернее — всего “славяно-православного” Востока, с другой, Тютчев и делает вывод о неизбежности столкновения между Революцией и Россией, которая в ходе этой борьбы должна сплотить вокруг себя западных и восточных славян.

Идеологические основы давно уже  обветшавшей системы Священного союза и теперь находят в Тютчеве  своего защитника, но с одной существенной оговоркой или поправкой. В одном  из писем, хотя и относящемся к  несколько более позднему времени, но отражающем точку зрения Тютчева в пору написания “России и Революции”, жена поэта сообщала своему брату: “Мой муж считает, что пора наконец друзьям и недругам понять ту очевидную истину, что Россия прежде всякого личного интереса всегда и повсюду представляет великий принцип власти и что этот принцип до того отождествился с ее существованием, что она, так сказать, обречена повсюду и всегда поддерживать все законные и признанные правительства, до тех пор, по крайней мере, пока их можно поддержать. Но бесспорно также, что если они окончательно рухнут, то Россия, в силу того же принципа, столь же неминуемо обязана будет скорее сама занять их место, чем уступить его революции”.

По-видимому, к тому же времени, когда Тютчев писал свои политические статьи, относится его стихотворение “Русская география”, в котором начертана фантастическая карта “России будущего”. Границы ее простираются

От Нила до Невы, от Эльбы до Китая, 
От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная...

Тремя “заветными столицами” этой воображаемой державы объявляются Тютчевым “Москва и град Петров и Константинов град”. При этом “град Петров” — это не Петербург, а Рим, город святого Петра, религиозный центр (“великой православной империи, законной империи Востока”). Непостижимо, как мог Тютчев верить в реальность такой чудовищной утопии, до какой не додумывался ни один из самых крайних панславистов! Но он вполне искренно верил в нее. Доказательством тому служит “пророческий” тон его набросков к “России и Западу”.

В первые годы по возвращении из-за границы связи Тютчева с русской литературной жизнью оказываются еще менее заметными, чем в бытность его на чужбине. За девять лет (с 1841 по 1849 год) им не было напечатано ни одного стихотворения. В сознании современников он занимает более чем скромное место в ряду разных второстепенных и третьестепенных поэтов двадцатых и тридцатых годов. Неблагоприятный для русской поэзии «климат» сороковых годов сказался в полном исчезновении стихов, начиная с 1846 года, со страниц крупнейших журналов — “Современника”, «Отечественных записок», «Библиотеки для чтения». Попыткой вернуть поэзии утраченное ею в современной литературе место, отстоять право на признание за каждой подлинной поэтической индвидуальностью, независимо от размеров ее дарования, и была статья Некрасова “Русские второстепенные поэты”. Из тридцати двух стихотворении Тютчева, помещенных в “Современнике” 1836—1840 годов, двадцать четыре полностью приведены в статье Некрасова. “Главное достоинство” стихотворений поэта Некрасов видел “в живом, грациозном, пластически-верном изображении природы”, в умении подметить “самые тонкие, неуловимые черты и оттенки ее”. В качестве примеров тютчевских “пейзажей в стихах” Некрасов цитирует стихотворения “Утро в горах”, “Снежные горы”, «Полдень”, “Песок сыпучий по колени”. “Все эти стихотворения очень коротки, а между тем ни к одному из них решительно нечего прибавить... Каждое слово метко, полновесно, и оттенки расположены с таким искусством, что в целом обрисовывают предмет как нельзя полнее”. Такую же “удивительную способность” поэта передавать “характеристические черты картин и явлений природы”  усматривает Некрасов и в стихотворениях “Осенний вечер”, “Что ты клонишь над водами...” и “Весенние воды”.

Другую группу стихов, в которых  “к мастерской картине природы присоединяется мысль, постороннее чувство, воспоминание” , составляют, по мнению автора статьи, такие стихотворения, как “Весна” (“Как ни гнетет рука судьбины...”), “Давно ль, давно ль, о Юг блаженный...”, “Как океан объемлет шар земной...”, “Я помню время золотое...”

К третьей группе стихотворений, носящих на себе “легкий, едва заметный оттенок иронии”, Некрасов относит “С какою негою, с какой тоской влюбленной...”, “И гроб опущен уж в могилу...” и “Итальянская villa”. Любопытно, что этот “оттенок иронии” напомнил ему Гейне, но он тут же подчеркивает, что стихотворения эти написаны в ту пору, “когда еще ни о самом Гейне, ни о подражателях ему в русской литературе не было и слуху” (213). Некрасов не подозревал, что именно Тютчев еще в двадцатых годах не только переводил Гейне, но и был дружен с немецким поэтом.

Переходя к стихотворениям, в которых “преобладает мысль”, Некрасов цитирует “Silentium!”, “Как птичка раннею зарей...”, “Как над горячею  золой...”, а в заключение приводит несколько стихотворений “смешанного  содержания”, в том числе “В душном воздуха молчанье...” и “О чем ты воешь, ветр ночной?..”. “Досада многих” расшевелила Тютчева. Он послал несколько стихотворений в журнал “Москвитянин”. В следующем году на страницах “Москвитянина” появилось еще пять стихотворений поэта: “Еще шумел веселый день...”, “Смотри, как на речном просторе...”, “Море и утес...” (с подписью «Ф. Т-в»), “Совет” (с подписью “Ф. Т.”) и “Наш век” (без подписи). В 1854 году в приложении к “Современнику” вышло первое отдельное издание стихотворений Тютчева, подготовленное к печати И. С. Тургеневым. В том же году стихи Тютчева были выпущены редакцией "Современника" отдельным изданием, а в апрельском номере "Современника" вышла статья Тургенева "Несколько слов о стихотворениях Ф. И. Тютчева". Этой статьей Тургенев продолжил начатое Некрасовым открытие Тютчева - "одного из самых замечательных наших поэтов, как бы завещанного нам приветом и одобрением Пушкина".

Кроме стихотворений, перепечатанных из "Современника" 1836-1840 годов, в  первом издании стихов Тютчева были помещены и ранее опубликованные оригинальные и переводные произведения поэта, а также около пятидесяти стихотворений конца сороковых-начала пятидесятых годов. Впервые был напечатан в издании 1854 года замечательный по своей психологической глубине цикл стихотворений, представляющий как бы лирическую повесть о любви поэта к Елене Александровне Денисьевой. Их "беззаконные" в глазах света отношения продолжались в течение четырнадцати лет. В 1864 году Денисьева умерла от чахотки. Не сумев оградить любимую женщину от "суда людского", Тютчев в страданиях, причиненных ей двусмысленным ее положением в обществе, винит прежде всего самого себя; к себе самому обращает он горький упрек:  

Судьбы ужасным  приговором

Твоя любовь для ней была,

И незаслуженным позором

На жизнь  ее она легла.