Смерть человека как феномен культуры

Восточно-христианской соборности, духовному синтезу («всеединству») соответствовала и своеобразная глобальная форма прагматизма, часто  переживаемого как своеобразный религиозный экстаз. Особенностью православной России в этом плане был прагматический подход к разного рода философским концепциям, в особенности к социальным доктринам, воплощение которых в жизнь сопровождалось доведением определенной тенденции до последнего предела.

Православная  традиция соборной интеграции нашла  выражение и в характерном  для русской культуры сращивании понятий красоты, добра и мудрости в слове «благолепие». Эту особенность  православного миросозерцания С. Булгаков определил как «видение умной  красоты духовного мира».

Православие, духовно  организуя религиозно-нравственный быт русского народа, способствовало усвоению им такой системы духовных ценностей, которая, наложившись на языческую культурную среду, привела к формированию особого - иоанновского, мессианского - типа русского человека.

В православии  очень сильно выражена эсхатологическая сторона христианства. Поэтому русский, иоанновский человек в значительной степени апокалиптик или нигилист. Он обладает в связи с этим чутким различением добра и зла, зорко подмечает несовершенство земных поступков, нравов, учреждений, никогда не удовлетворяясь ими и не переставая искать совершенного добра.

Признавая святость высшей ценностью, русский человек  стремится к абсолютному добру, и поэтому не возводит земные, относительные  ценности в ранг «священных» принципов. Он хочет действовать всегда во имя  чего-то абсолютного. Если же русский  человек усомнится в абсолютном идеале, то может дойти до крайнего охлократизма и равнодушия ко всему и способен невероятно быстро пройти путь от невероятной терпимости и послушания до самого необузданного и безграничного бунта.

«Русский человек  любит вспоминать, но не жить» (А. Лехов). Ом не живет настоящим, а только прошлым  или будущим. Именно в прошлом  он ищет нравственное утешение и вдохновение  своей жизнедеятельности. Устремленность в будущее, постоянный поиск лучшей жизни сочетается у русского человека с неукротимой верой в возможность  ее достижения.

Вечный поиск  идеала - благодатная основа возникновения  различного рода социальных утопий и  мифов. Культ прошлого и будущего в русской утопической культуре делает настоящее объектом критики и порождает в архетипе русского человека, соответственно, две жизненные установки: постоянное учительство как проповедь нравственного обновления с готовыми на все случаи жизни социальными рецептами, и перманентные сомнения, искания, постоянная постановка вопросов без ответов. Сомневаться и учить, учить и сомневаться -вот две его устойчивые склонности.

Иоанновский, мессианский человек чувствует себя призванным создать на земле высший божественный порядок, восстановить вокруг ту гармонию, которую он ощущает в себе. Поэтому его одухотворяет не жажда власти, но настроение примирения и любви. Иоанновского человека движет чувство некоей космической одержимости. Он ищет разобщенное, чтобы его воссоединить, осветить и освятить.

Борьба за вселенность - основная черта иоанновского, мессианского человека. Вместе с тем, стремясь к бесконечному и всеобъемлющему, он боится определений, отсюда - гениальная перевоплощаемость русских людей.

Иоанновскому, мессианскому типу, сложившемуся в России, противостоит прометеевский, героический человек Запада (В. Шубарт). Он видит в мире хаос, который должен оформить своей организующей силой. Героический человек полон жажды власти, он удаляется все дальше и дальше от бога и все глубже уходит в мир вещей. Секуляризация - его судьба, героизм - его жизненное чувство, трагика - его конец.

От русского человека иоанновского типа отличается и восточный человек. Мессианству и одухотворенности русского человека, героизму и экспрессивности западного восточный человек противопоставляет «универсальность» («безвкусность»).

В восточной  культуре «безвкусность» - пример мироощущения, ориентированного на сохранение гармонии мира, обладающего внутренним динамизмом развития, поэтому не требующего произвола  человеческого вмешательства. В морально-религиозном плане «безвкусность» - это признак совершенного вкуса, его универсальности, это высшая добродетель, ибо «вкус» есть предпочтение, а любая актуализация - ограничение. В культурной традиции Востока «безвкусность» является положительным качеством. Это - ценность, которая в жизни реализуется в практике неосознанного социального оппортунизма, что означает принятие или устранение от дел с максимальной гибкостью и ориентацией исключительно на требование момента. Поэтому если добродетелями западного человека являются энергичность и интенсивность, мода и сенсация, восточного человека - точная середина и посредственность, бесшумность и увядание, то добродетели русского человека - пассивность и терпеливость, консерватизм и гармония.

Заключение

Да, феномен смерти – конструкция культуры, которую  невозможно осмыслять, интерпретировать вне конкретного социально-экономического контекста. То, что, например, возможно для индуса, т.е. смерть как круговорот возвращения, то не просто недоступно, но и невозможно для человека христианского  мира. Но и само событие смерти –  различно. Индус, так сказать, умирает  по-другому, его смерть, неизбежная и необходимая, как закономерный итог становления и развития целого длится иным образом на земле. Возможно, именно это действительное различие в процессах смерти находит свой язык в разнообразии культурной символики. Смерть как исчезновение, как простая  биологическая точка уравнивала всех и, как таковое мгновение, была недоступна человеку. Именно поэтому  биологическая смерть выступала  своего рода символом бессмертия для  прежнего человека постхристианского мира. Но смерть как реальная длительность различна, и это различие касается не только рас, народов, но и поколений в пределах одной культуры. Именно современное развитие биотехнологий ставит последнюю точку в эклектическом блуждании современной культуры в попытках найти один единственный ответ на все смертные вопросы человека там, где этот ответ невозможен. Вся наша пост-христианская история есть история преодоления человеческих пределов. Способны ли мы по-иному посмотреть на пределы собственного могущества, на фундаментальные пределы современного человека? Иными словами, способна ли современность по иному постичь свое конечное существо? В ответах на эти вопросы кроются главные препятствия на пути к самому себе для современного человека. Отрицая необходимость собственных пределов, человек по-прежнему остается бездумным сверхчеловеком, которого, в конечном итоге, ждет «традиционный» крах. Задача мысли на настоящем этапе нашей истории должна заключаться в осмыслении природы современного смертного (т.е. предельного) человека, и, соответственно, конечности (необходимой предельности) технологического прогресса и культуры в целом. И здесь опыт недавней российской истории, осмысленный в перспективе будущего может указать вектор осмысления конечности, т.е. предельности любых устремлений безграничного человека. Именно здесь, на постсоветском пространстве, вопрос о необратимом процессе смерти как необходимой стадии развития любого человека, любого процесса находит ответ, - любые замыслы конечны так же, как конечен человек. Они не просто конечны, т.е. уходят со временем в историю или неизбежно подходят к пределам своего существования, но они должны становиться, в итоге, конечными в себе, чтобы нести земное существование от начала и до конца. Конечно, никто не в праве остановить человека в стремлении создать и воплотить бессмертие потребления. Но, как подсказывает нам новейшая история, «создать можно все, что угодно, но созданное являет себя в наших руках целым и завершенным, приступая к спокойному саморазрушению, несмотря на безумные человеческие попытки удержать непротиворечивые, ясные, никому не нужные истины. Угасая бессмыслицами и хаосом, системы отсчета покоряют эпохи и человечество, позволяя и познавать, и действовать» . 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Список  литературы

1. Балакина Т.И.  Мировая художественная культура. Россия IX - нач. XX века -М., 2000.

2. Зезина М.Р., Кошман Л.В., Шульгин В.С. История русской культуры. - М., 1990.

3. Ильина Т.В.  История искусств. Отечественное  искусство. - М., 1994.

4. Кондаков И.В.  Введение в историю русской  культуры. -.М., 1997.

5. Культура: теории  и проблемы. - М., 1995.

6. Культурология / Под ред. Г.В.Драча. - Ростов-на-Дону, 2000.

7. Семенникова Л.И. Россия в мировом сообществе цивилизаций. - М., 1994.

8. Скворцова  Е.М. Теория и история культуры. - М., 1999

9. Антышев А.Н.  О стратификации этносоциумов и взаимодействии их культур и языков // Россия и Запад: диалог культур. М., 1996. С. 367-373.

10. Аутлева Ф.Т. Ценностно-нормативные ориентиры русской ментальности: социально-философский анализ. Автореф. дис. ... канд. филол. наук, М., 1996. 23 с.

11. Богатова Г.А.  Историко-культурный аспект лексикографического  описания русского языка и  проблемы менталитета // Этническое  и языковое самосознание. М., 1995. С. 22.

12. Дубов И.Г.  Феномен менталитета: психологический  анализ // Вопросы психологии. 1993. №  5. С. 20-29.

13. Ерохина Е.А.  Влияние мировоззренческих ценностей  русского этнического сознания  на характер восприятия иноэтнических культур Западной Сибири: ХVII - сер. ХIХ вв. // Русские Сибири: культура, обычаи, обряды. Новосибирск, 1998. С. 5-15.

14. История ментальностей, историческая антропология. М., 1996. 255 с.

15. История ментальностей. К реконструкции духовных процессов // История ментальностей, историческая антропология. М., 1996. С. 38-66.

16. Колесов В.В.  Язык как действие: культура, мышление, человек // Разные грани единой  науки. СПб., 1996. С.58-69.

17. Огурцов А.П.  Трудности анализа менталитета  // Российская ментальность. Вопросы  философии. 1994. № 1. С.50-53.

18. Павиленис Р.И. Проблема смысла: Современный логико-функциональный анализ языка. М.: Мысль, 1983. 286 с.

19. Пантин И.К. Национальный менталитет и история России // Российская ментальность. Вопросы философии. 1994. № 1. С. 29-33.

20. Петренко О.А.  Этнический менталитет и язык  фольклора. Курск, 1996. 118 с.

21. Пименова М.В.  Языковая ментальность: сопоставительный  аспект // Семантика и прагматика  текста. Барнаул, 1998. С.12-15.