Феноменологическая социология Щюца

повседневный эрзац  научной рациональности, хотя и слывет последней.

Повседневная реальность вообще, согласно Шюцу, является реальностью особого

рода. Как это понимать? Выдвигая концепцию множественности реальностей, Шюц

опирается на идею американского  философа и психолога У. Джемса о

существовании многообразных миров опыта, единственным критерием реальности

которых служит психологическая убежденность, вера в их реальное

существование. Джеме говорит о мире физических объектов, мире научной теории,

мире религиозной веры и т.д.

Шюц говорит об этих же явлениях, называя джемсовские "миры опыта" "конечными

областями значений", которым люди могут приписывать свойство реальности. "Мы

называем конечной областью значений, — пишет Шюц, — некоторую совокупность

данных нашего опыта, если все они демонстрируют определенный когнитивный

стиль и являются —  по отношению к этому стилю  — в себе непротиворечивыми и

совместимыми друг с другом". Эти конечные области значений: мир научного

теоретизирования  и т.д.

К понятию когнитивного стиля, конституирующего тот или  иной "мир", относятся

следующие характеристики:

(а) особая форма  активности сознания (напряженное  бодрствование, спокойствие

созерцания, пассивность во сне и т.д.);

(б) преобладающая  форма деятельности (физическая  работа, деятельность

мышления, эмоциональная  активность, работа воображения);

(в) специфическая  форма личностной вовлеченности  (участвует в данной сфере

человек как целостная  личность или фрагментарно);

(г) особенная форма  социальности (специфика переживания  другого или других,

специфика протекания взаимодействий);

(д) своеобразие  переживания времени.

Следуя этим пунктам, Шюц выделяет специфику каждой из сфер реальности, т.е.

конечных областей значений. Конечны эти области  в том смысле, что между ними

нет прямого перехода, прямой коммуникации, переход из одной в другую

предполагает скачок, перерыв постепенности и своеобразное шоковое

переживание.

Возьмем повседневность как особую сферу реальности. Для  нее характерно:

(а) бодрствующее  напряженное внимание к жизни  как форма активности сознания;

(б) в качестве  преобладающей формы деятельности  — выдвижение проектов и их

реализация, вносящая изменения в окружающий мир, Шюц квалифицирует ее как

трудовую деятельность и говорит, что она играет важнейшую  роль в

конституировании повседневности;

(в) трудящееся Я выступает как целостная, нефрагментированная личность в

единстве всех ее способностей;

(г) как особенная  форма социальности выступает  типизированный мир социального

действия и взаимодействия;

(д) как своеобразная  временная перспектива — социального организованное и

объективированное стандартное  время, или трудовое время, или время  трудовых

ритмов. -— Можно подвести итог, дав общее определение повседневности, как она

понимается Шюцем. Повседневность — это сфера человеческого опыта,

характеризующаяся особой формой восприятия и переживания мира, возникающей на

основе трудовой деятельности. Для нее характерно напряженно-бодрствующее

состояние сознания, целостность личностного участия  в мире, представляющим

собой совокупность не вызывающих сомнения в объективности своего

существования форм объектов, явлений, личностей и социальных взаимодействий.

Для того, чтобы лучше понять специфику повседневности, взглянем через эти же

"очки" на любую  другую из конечных областей  значений, например на мир

фантазии. Сюда может  быть отнесено многое: и простое "фантазирование", и

измышленная реальность литературного произведения, и мир волшебной сказки,

мифа и т.д.

Все они по всем параметрам отличаются от мира повседневности. В  них

превалирует совсем иная форма деятельности — не труд, мотивируемый

окружающим миром  и воздействующий на его объекты. Напряженно-бодрствующая

установка сознания заменена созерцательной, воображающей. Человеческое Я не

реализуется в этом мире полностью, практически-деятельная его сторона

остается не участвующей. Качество социальности этого мира снижается: в

предельном случае коммуникация и понимание продуктов фантазии вообще

невозможно. Наконец, здесь совсем иная временная перспектива: фантастика не

живет в трудовом времени, хотя и может быть локализована в личностном и

социо-историческом времени.

Мы не будем вдаваться  в детали; важно, что буквально  все характеристики мира

фантазии обнаруживают дефицит каких-то качеств, свойственных миру

повседневности: внимания к жизни, деятельности, личностности, социальности.

Отсюда можно сделать  вывод, что мир фантазии представляет собой какую-то

трансформацию мира повседневности, а не независимую по отношению  к ней и

равноправную с  ней реальность. То же самое можно  сказать и в отношении других

"конечных сфер": мира душевной болезни, мира  игры, мира научной теории.

Анализ показывает, что, являясь одной из сфер реальности, одной из конечных

областей, повседневность первична по отношению к другим сферам. Шюц говорит

поэтому о реальности повседневной жизни как верховной  реальности, по

отношению к которой прочие являются квазиреальностями.

В заключение рассмотрим, как понимает Шюц такую важную для нас сферу, как

научное теоретизирование в его взаимоотношениях с повседневной жизнью.

Здесь исследователь  также сталкивается с рядом "дефицитов". Прежде всего,

конечно, дефицит деятельности. Теоретик именно в своей роли теоретика  не

испытывает воздействий  внешнего мира и сам на него не воздействует. Его

установка чисто созерцательная. Конечно, правильно говорят, что  нет ничего

более практичного, чем хорошая теория. Но вопрос применения теории — это

вопрос, относящийся  к компетенции либо самого теоретика, либо других людей

уже в другой сфере  — в сфере повседневных целей, задач, проектов.

Кроме того, дефицит  личности. Физическая и социальная личность теоретика

практически выключены, когда он занимается теоретизированием. Он в это время

и везде, и нигде, его  личная перспектива отсутствует. Его конкретное

физическое местоположение, физическая конституция, пол, возраст, социальное

положение, воспитание, характер, религия, идеология, национальность — все

это не имеет отношения к решаемой научной проблеме.

При этом складывается своеобразная временная форма. Как  для теоретика не

существует "здесь", так не существует и "сейчас". Если проблема должна быть

решена "сейчас" (ибо за это, скажем, будет присуждено профессорское звание),

то тем самым  она изымается из контекста теоретизирования и помещается в

контекст повседневности, а ученый оказывается выступающим в роли

повседневного деятеля. В теоретическом же контексте проблема стоит вне

времени (и пространства) — сама она и ее решение действительны для любого

времени (и места). Именно эта его вневременность придает  научному

теоретизированию свойство обратимости, в отличие от необратимости продуктов

деятельности в  повседневной жизни.

Однако в отличие, например, от области фантазии сфера  научного

теоретизирования  определенным образом социально  структурирована. Проблема,

над которой работает теоретик, определяет систему его релевантности, диктует,

какие разделы знания являются более, какие менее важными. Здесь существуют

типические проблемы и типические решения. Существует социальное

распределение знания — имеются эксперты в определенных областях. Научная

терминология (понятия-типы) выполняет функции коммуникативного посредника в

мире научного теоретизирования.

Имеется, следовательно, определенное сходство в структурной  организации мира

повседневности и  мира научного теоретизирования. Но за этим сходством —

фундаментальное различие, состоящее в том, что, говоря словами Шюца,

"теоретизирующее  Я одиноко, у него нет социального окружения, оно стоит вне

социальных связей". Отсюда следует важнейшая проблема: "Как одинокое

теоретизирующее Я  находит доступ к миру трудовой деятельности (т.е. к миру

повседневности —  Л.И.) и делает его объектом теоретического

созерцания?" .

Нужно сказать, что  сам Шюц удовлетворительного ответа на этот вопрос не дал,

он сам не нашел  решения сформулированного им парадокса. Его предложения в

области теории социальных наук не выходят далеко за рамки традиционного

натуралистического  подхода. Исключение представляют два соображения. Первое:

предложение рассматривать научные понятия как "типы второго порядка", т.е.

как типы повседневных типов. Второе: включение в число требований к научной

теории так называемого  постулата субъективной интерпретации, состоящего в

том, что "все научные  объяснения социального мира ... должны соотноситься с

субъективными значениями действий человеческих индивидов, из которых и

складывается социальная реальность". Это требование напоминает идею

субъективной адекватности, характерную для методологии У. Томаса. Важное

само по себе, оно, тем не менее, не стало методологическим нововведением.

Формулируя же различия между собственно феноменологией и  социологией, Шюц

акцентировал внимание на том, что «феноменологу... нет дела до самих

объектов. Его интересуют их значения, конституированные деятельностью  нашего

разума».

В итоге для феноменолога, в отличие от социолога, данные опыта представляет

собой самоданность объекта в опыте феноменолога. Социолог же черпает данные

из иных источников, нежели его собственный интуитивный опыт.

Анализ свойств  обыденного мышления и деятельности явился, пожалуй, самым

значительным достижением  феноменологически ориентированной социологии Шюца.

Он показал и  доказал, что наиболее полно и  последовательно человеческая

субъективность реализуется  в мире повседневности. Повседневность - одна из

сфер человеческого  опыта, характеризующаяся особой формой восприятия и

осмысления мира, возникающей  на основе трудовой деятельности.

Социология Шюца не только существенно разнообразила спектр наличных версий

социологического  теоретизирования на Западе, но и сумела явно обозначить

принципиально нетрадиционные исследовательские горизонты.