Академическое красноречие Ключевского

Академическое красноречие  – это одно из древнейших полей  языкового поиска – высокое мастерство общения с учениками. Основные принципы: научная глубина излагаемого материала, точность) логика (обоснованность, доказательность, поиск истины), знание и учет адресата, умение устанавливать контакт с аудиторией, находить уровень допустимости, интереса, мотивации, достигать ответного развивающего эффекта. Его отличительные черты: 1) научная терминология; 2) аргументированность; 3) логическая культура; 4) сообщение сведений научного характера, новых для аудитории; 5) доступность. Университетский профессор дает образцы культуры мышления, он ведет за собой студентов. Ведь именно профессор показывает своим ученикам всю глубину и красоту выбранной ими науки. Суть университетского образования не только в новизне излагаемого, но и в реализации методов исследования. Профессор будит мысль студентов, стимулирует их способности, одаренность, зажигает стремления. Разновидностью академического мастерства является педагогическое общение – в школе, в семье. Главное в таком общении – создание атмосферы близости, доверия, благоприятного эмоционального климата, артистизм учителя, воспитателя, устраняющий психологические барьеры. Однако учитель все же планирует свои действия по этапам: моделирование предстоящего общения; его организация и исполнение намеченного – с возможными вариантами, «управление» ходом общения; контрольно-оценочный этап – для себя, разумеется. Учителю, воспитателю необходимо безупречно владеть собой и языком, механизмами речи, оперативно ориентироваться в меняющихся условиях, не упускать основную цель, видеть перед собой не объект воздействия, а живую, более того, животрепещущую личность. Безусловно, необходимо понимание психологии другого человека, умение находить подход к каждому ученику и, общаясь, зажигать интерес в сознании каждого, к кому направлены его умения и талант. В России академическое красноречие сложилось в первой половине XIX в. Сохранились воспоминания современников о таких прекрасных ученых-лекторах, какими были В. О. Ключевский, Т. Н. Грановский, С. М. Соловьев, И. М. Сеченов, Д. И. Менделеев, К. А. Тимирязев и др.Лекционное мастерство В. О. Ключевского. Автор М. В. Нечкина, академик 

1.

Среди всех дореволюционных  профессоров России Василию Осиповичу  Ключевскому принадлежит едва ли не самое первое место как знаменитому, общепризнанному лектору. В аудиториях Московского университета во время  его лекций яблоку негде было упасть. Слушатели теснились в проходах, кольцом окружали кафедру. Лекции Ключевского буквально опустошали аудитории на других факультетах.

Успех лекции определяется, прежде всего, ее содержанием, а не просто мастерством произнесения.

Ключевский был  буржуазным историком, учеником знаменитого  С. М. Соловьева. В течение всей творческой жизни ему не удалось вырваться  из рамок идеалистического мировоззрения, но ему было в нем тревожно и  неуютно. Мы постоянно видим его  в поисках новых решений, он осознает новые проблемы, стоящие перед  наукой, его влечет к себе изучение социальной истории, классов, экономики. Его уже давно не удовлетворяет  основное положение историко-юридической  школы о государстве как творце истории.

Ключевский начал  преподавание с 1870-х годов и читал  лекции до 1909 года. Этот период насыщен  великими новыми явлениями — ростом рабочего класса, революционной борьбой, возникновением партии рабочего класса.

Ключевский не смог стать на правильные материалистические позиции в поисках исторической правды, но сумел отразить в своем  преподавании многое новое, назревшее  и в эпохе, и в исторической науке. Он дал слушателям большой  материал о формировании классов  феодально-крепостного общества, по-новому, резко-разоблачительно изложил историю российского самодержавия и российской аристократии — от боярства до дворянства. Он считал российского дворянина незаконным владельцем крестьян и огромных земельных имений. Молодая аудитория живо откликалась лектору, ее тревожили те же вопросы, творческий характер лекций был дорог слушателям.

Ключевский был  современником двух революционных  ситуаций (1859 — 1861 и 1879 — 1880 гг.), видел  первую в России революцию 1905 — 1907 годов. Общественное движение революционных  эпох всегда вызывает потребность в  новых исторических трудах, в глубоком понимании прошлого своей страны. В этих условиях рождался «Курс русской  истории» Ключевского. Он стремился, как  мог, ответить на потребность времени.   

2.  

5 декабря 1879 года Ключевский прочел в «большой словесной» Московского университета свою первую лекцию университетского курса, посвятив ее приемникам Петра I. Лекция была встречена восторженной овацией. Передовое студенчество без устали аплодировало профессору, оказавшемуся «своим». Об этой лекции позже вспоминали как о выступлении, провозгласившем лозунг «свободы», которой столь не доставало реформам Петра.

Из этого свидетельства  ясно, что политические лозунги звучали  уже в первой университетской  лекции Ключевского. В литографированных  изданиях его лекционных курсов, близких  к этому времени, мы найдем ясные  антидворянские мотивы и мысли, направленные на развечание самодержавия и дворянства.

«По известным  нам причинам... — записывал лекцию университетский слушатель Ключевского 1882 года, — после Петра русский  престол стал игрушкою для искателей  приключений, для случайных людей, часто неожиданно для самих себя вступавших на него... Много чудес  перебывало на русском престоле со смерти Петра Великого, — бывали на нем... и бездетные вдовы и  незамужние матери семейств, но не было еще скомороха; вероятно, игра случая направлена была к тому, чтобы дополнить  этот пробел нашей истории. Скоморох явился». Речь шла о Петре III. Так  с университетской кафедры еще  не говорили о доме Романовых.

В студенческой записи лекции об императрице Елизавете  мы найдем зародыш хорошо известной  ее характеристики, вошедшей позже  в IV том «Курса» Ключевского. Студент  записал: «Это была веселая и набожная царица: от вечерни ездила на бал  и с бала к заутрене. Вечно вздыхая  об иноческой жизни, она оставила после себя гардероб в несколько  тысяч платьев». Что касается Екатерины II, то она «была такою же политической случайностью, каких много бывало на русском престоле в XVIII веке».

Лекция была антидворянской по общему звучанию. Нигде не только не восхвалялось дворянство, а подчеркивалась антинародная его сущность.

Ключевский неустанно  работал над текстом лекций, над  их содержанием, образностью, стройностью. Структура лекции была ясна студенту. Лекция состояла из сравнительно немногих отделов, логически тесно связанных  между собой, вытекающих один из другого. Обработка содержания лекций, их свежесть, новизна, отчетливость построения — первое и самое значительное требование лекторского искусства.

Все свидетельства  об обаянии лекций Ключевского, сведенные  воедино, к какой бы стороне его  лекционной деятельности они ни относились, убедительно говорят о важнейшем, о том, что они шли навстречу  глубокой необходимости для слушателей понять прошлое своей страны, получить ясное представление о ее путях  и движении. Соглашались или нет слушатели с концепцией Ключевского, принимали ее целиком или перерабатывали по-своему, уносили ли они с лекций запас готовых выводов или только осознание острых, но еще не решенных проблем эпохи, — все они уходили с лекций в какой-то мере обогащенными. Среди слушателей Ключевского были и марксисты, будущие деятели Коммунистической партии — М. Н. Покровский, И. И. Скворцов-Степанов, В. П. Волгин и другие.

Замечательным свойством Ключевского-лектора, даже его «главной привлекательностью», по выражению одного из учеников, было умение «необычайно просто изложить самые трудные сюжеты, вроде, например, вопроса о возникновении земских  соборов, вопроса о происхождении  крепостного права» и др. А. Ф. Кони говорит о «неподражаемой ясности  и краткости» Ключевского. Есть афоризм  самого Ключевского о необходимости  простоты: «Мудрено пишут только о  том, чего не понимают».

Остановимся теперь на других сторонах лекционного мастерства Ключевского и его особенностях.   

3.  

Каждая лекция Ключевского была праздником.

Педели стояли у дверей «большой словесной», где  обычно читал Ключевский, пытались пропускать по студенческим билетам  только тех, кому надлежало слушать  курс по расписанию, но «студенты всяких курсов и специальностей напирали силой, шли стеной», прижимали педеля к  косяку дверей и «вваливались толпой»  в аудиторию, в которой уже  с утра смирно сидели более предприимчивые и догадливые. Любопытно, что в толпе были и те, кто уже слушал этот курс Ключевского, но неудержимо стремился послушать его еще раз. Забивались проходы и подступы к кафедре.

В «большую словесную», малоуютную, но зато вмещавшую в данных условиях по пятисот слушателей, если не больше, с трудом входил своей быстрой, но осторожной походкой, слегка согнувшись, профессор Ключевский, в очках. Пробираясь через толпу к кафедре, он обыкновенно начинал лекцию сразу, по некоторым свидетельствам, еще на ступеньках, ведущих к кафедре.

Когда позже  лекции его перевели в самую большую, так называемую «богословскую» аудиторию, размещаться слушателям стало значительно  удобнее. И резонанс тут был куда лучше, чем в «большой словесной» (вопрос о резонансе в аудитории очень важен для лектора). Часом раньше Ключевского тут шла богословская лекция, начинавшаяся «при более чем скромном количестве слушателей, но чем более близилась она к концу, тем более прибывало народу, и лектор-богослов кончал ее при переполненном зале. Разгадка была проста — слушатели Ключевского стремились занять места в аудитории заблаговременно...»3.

Тишина устанавливалась  в аудитории немедленно, «жуткая», «многоговорящая» тишина, как пишет  один из слушателей.

В первой половине своей лекционной деятельности Ключевский читал сидя. Затем привык читать стоя. На кафедре обычно лежали какие-то записки, в которые, впрочем, он почти  не заглядывал. Некоторым казалось, что он читал по-написанному, а не говорил. Но подавляющее число свидетельств не подтверждает этого впечатления. Ключевский говорил, изредка заглядывая в свои записки, «со склоненным не то к рукописи, не то к аудитории корпусом», иногда приподнимая руку «в уровень с открытым лбом», откидывая прядь волос. Одни говорят о «зажмуренных глазах», другие — об остром сверкании глаз. Очевидно, бывало и то и другое. «Его лицо приковывало к себе внимание необыкновенной нервной подвижностью, за которой сразу чувствовалась утонченная психическая организация». Прядь волос всегда «характерно свешивалась поперек лба, прикрывая давний шрам на голове». Глаза, полускрытые за стеклами очков, иногда «на краткий миг» «сверкали на аудиторию черным огнем, довершая своим одухотворенным блеском силу обаятельности этого лица», вспоминает его ученик А. А. Кизеветтер. «Сухую и изможденную» фигуру Ключевского «злые языки сравнивали с допетровским подъячим, а добрые — с идеальным типом древнего летописца», — пишет другой слушатель4.  

Удивительное  дело, все до одного свидетели говорят, что Ключевский всегда читал «тихо»: «негромкий, спокойный голос» (М. М. Богословский). Вместе с тем все говорят о «привлекательном», даже «необыкновенно привлекательном» голосе, о «прозрачности звуковой стороны». При тихой речи она была слышна каждому в аудитории, набитой сотнями человек. Отсюда естественное предположение: у Ключевского, очевидно, был поставлен голос, иначе он не мог бы достичь этого эффекта. Может быть, он обладал голосом, поставленным от природы. Но если вспомнить, что он пел и что в семинарии, в которой обучался, пение было обязательным предметом, можно предположить, что помощь природе пришла и оттуда.

Был еще у  Ключевского (он очень любил музыку) и какой-то внутренний музыкальный  ритм в построении фраз. Один из его  слушателей говорил ему на юбилее, а этой мысли не выдумаешь для  торжества: «В ваших лекциях нас  поражала музыка вашей блестящей  речи». Музыки нет без ритма. А  ритм в построении фразы у Ключевского  легко заметить в его работах, изобилующих ритмичным строением  предложений.

Тут мы встречаемся  с удивительным явлением.

Ключевский был  заикой. В самом раннем детстве  все было как будто благополучно. Но в девятилетнем возрасте мальчик  пережил страшное потрясение. Его  отец, которого он очень любил, погиб  трагической смертью. Он отправился на рынок в соседнее село за покупками  на зиму, попал, возвращаясь, в страшную грозу на трудной дороге в гористой местности, и то ли захлебнулся в  огромном потоке воды, то ли был задавлен опрокинувшимся возом. Может быть, и  удар молнии сделал свое дело. Семья  бросилась на поиски. Внезапно перед  глазами девятилетнего мальчика предстала проселочная дорога с  глубокими черными колеями, и  на дороге лежит его отец, мертвый... Видимо, с этого потрясения и началось заикание Ключевского.

В духовном училище, куда его отдали учиться, он заикался так сильно, что тяготил этим преподавателей. Они не знали, что делать с учеником, и держали его в училище  за умственную одаренность, жалея сироту. Со дня на день мог встать вопрос об его отчислении, ведь школа готовила церковнослужителей, заика не мог  быть ни священником, ни пономарем. Вопрос стоял, так сказать, о профессиональной пригодности ученика. В создавшихся  условиях Ключевский мог и вовсе  не получить никакого образования... Заикание затруднило ученье, мальчик стал отставать  по арифметике, нелегко давалось вначале  изучение древних языков — греческого, латинского.

Средств для приглашения репетитора у матери — бедной вдовы, конечно, не было, и она слезно умолила заняться с мальчиком одного из учеников старшего отделения. Точно имени его мы не знаем, но есть основания предположить, что это был семинарист Василий Покровский, младший брат которого, Степан был одноклассником Ключевского. Одаренный и сведущий юноша сумел так подойти к мальчику и интуитивно нашел такие способы борьбы с заиканием, что оно почти что исчезло. В числе приемов преодоления недостатка был такой: медленно и отчетливо выговаривать концы слов, даже если ударение на них не падало. Ключевский не преодолел заикания до конца, но совершил чудо — маленьким паузам, непроизвольно возникавшим в речи, он сумел придать вид смысловых художественных пауз, дававших речи своеобразный и обаятельный колорит. Его недостаток превратился в характерную индивидуальную черточку, «в милую особенность», как пишет его ученик профессор М. М. Богословский.