Материальная и духовная культура скифов

  Блестящие образцы искусства найдены при раскопках всемирно известных скифских царских курганов - Солохи, Чертомлыка и др. Отличительной особенностью скифского искусства является "скифский звериный стиль". Изображения отдельных животных в изделиях скифов (оленя, барса, коня и др.) сочетаются со сложными композициями, выполненными с большим мастерством. Сокровища скифских курганов - это, как правило, набор изделий выполненных разными мастерами, принадлежащим различным художественным школам. Например, в Келермесских курганах - захоронениях скифской знати, часть золотых изделий связаны с древневосточным искусством, часть с раннегреческим. Некоторые вещи не были скифскими, а добыты во время переднеазиатских походов. Часть предметов изготавливалась, очевидно, по специальному заказу скифских царей и знати у мастеров различных стран (ассирийцев, греков и др. В V - IV в до н. э. скифское искусство развивалось под влиянием греческих мастеров, которые жили в городах Боспора. Боспорские мастера хорошо знали запросы своих заказчиков - скифов и изготавливали вещи по их вкусу. "Как быстро теряют ранние скифские вещи тот пласт фантастических образов, который связан с искусством Переднего Востока! Уже в раннескифских памятниках из курганов Северного Причерноморья (VI-V вв. до н. э.) он исчезает вовсе: там скифское искусство приходит в соприкосновение с искусством Греции. Но эти образы живут в искусстве Ирана эпохи Ахеменидов. Они встречаются в на ахеменидских печатях, на серебряных и золотых сосудах (в особенности на ритонах). На изображениях ахеменидских мечей, даже в "большом" искусстве - на капителях колонн, на рельефах."

Однако, в период своего военно-культурного расцвета скифы развивали свой культурный потенциал, а параллельно с этим распространяли его на своих соседей.

Парадокс заключается  в том, что скифизируется наиболее мощная в военном отношении этнокультурная группа лесостепи, а в более слабых группах эти процессы менее заметны.

В этом же ключе работает и то, что на территории Азербайджана, по сведениям Геродота, служившего “скифской дорогой” для нашествий  в Переднюю Азию, в скифское время  продолжает существовать без значительных изменений ходжалы-кедабекская культура, скифское влияние на которую слабо ощутимо и ограничивается восприятием отдельных элементов триады. Еуджен Москалу отмечает, что в памятниках типа Сентеш-Векерзуг и Чиумбруд, наличие элементов триады в которых послужило основанием для ряда исследователей говорить о завоевании скифами этих территорий, 99% и даже 100% керамического комплекса составляет местная керамика, а между тем, пишет он, “никто не говорит о кельтах в Трансильвании без кельтской керамики”

Тезис о том, что кочевники  не приносят с собой своей керамики, а пользуются местной, не так уж бесспорен. Кочевники вовсе не находятся  в состоянии постоянного доминирующего  симбиоза с оседлым населением, и  в периоды становления их власти в той или иной области они  вынуждены изготавливать себе посуду сами. Речь, несомненно, должна идти о  домашнем производстве, и, вероятнее  всего, это был удел женщин и детей. Поэтому, даже завоевав какое-то оседлое  население, кочевники вряд ли были так  уж заинтересованы в местной керамике, разве что в ее парадных, престижных формах. Отказ от этого положения  должен был диктоваться весьма серьезными причинами, а скорее всего одной  – гибелью своих жен и детей. Такие варианты тоже возможны, но смешно считать, что кочевники постоянно  и сознательно обрекали их, родную кровь, на гибель, устремляясь в походы и завоевания новых земель. Не стоит  забывать и о сакральной функции  некоторых категорий керамики. О  том, что кочевники приносили  с собой свою керамику, свидетельствует, в частности, и то, что мы находим  скифскую керамику в памятниках Добруджи, на территории так называемой “малой Скифии”.

Так что факта присутствия  триады явно недостаточно для утверждения  о завоевании скифами какой-либо территории.

С другой стороны, обращает на себя внимание и факт отсутствия единого архетипа триады даже в границах Северного Причерноморья, выраженный в том числе и в значительном разнообразии и “отсутствии стандарта” в оформлении отдельных элементов триады даже в одном могильнике. По словам В. Г. Петренко, “для каждого региона скифской культуры характерны все же свои особенности развития материальной культуры, и, в частности, типов наконечников стрел”, сохраняется только “общая тенденция в развитии форм”. В некоторых локальных группах отсутствуют отдельные элементы триады, даже весьма яркие, как, например, зооморфные псалии, выступающие в периодизационной схеме раннескифской культуры, предложенной И. Н. Медведской, хронологическим индикатором прихода новой волны скифов и начала второго этапа раннескифской культуры, отсутствуют в западноподольской группе.

Отметим также, что если рассматривать  степные памятники как ту самую  среду, в которой рождалась триада, то в них отсутствует ряд таких  ее важных элементов, как навершия, шлемы кубанского типа, зеркала с боковой ручкой, а каменные блюда все-таки представлены в незначительном количестве – четыре экземпляра .

Все это не согласуется  не только с концепцией завоевания лесостепи скифами – носителями триады, но и вообще с идеей триады как целостного комплекса, присущего  конкретному этносу. Триада – собирательный, абстрактный образ, созданный не скифами, а скифологами. Поэтому бессмысленны и поиски некоего гипотетического очага зарождения триады, не увенчавшиеся, кстати, до сих пор успехом.

Из проявившегося полицентризма  происхождения элементов триады возникает мысль о принципиально  ином механизме ее распространения  и, шире, иной модели реконструкции  событий. Не завоевания скифов, а взаимодействие культур, в ходе которого вырабатываются общие стереотипы, не затрагивающие, в принципе, основ существования  этих культур.

Несколько диссонирует с  этим утверждением, пожалуй, только наличие  в триаде (с ними – пентаде) таких элементов, как каменные блюда и бронзовые жертвенные ножи – вещи явно ритуального характера. (Впрочем, ряд исследователей отрицает сакральный характер каменных блюд). Но мы имеем и другие примеры распространения вещей подобного рода на огромные расстояния и внедрения в “заведомо разные культуры”, весьма труднообъяснимые, как распространение в позднебронзовое время от Северного Причерноморья до Сибири чернолощеной керамики, “образующей в памятниках Кобани, Тагискена, Дындыбай-Бегазы и карасукских разную по удельному весу, но чрезвычайно яркую группу”, или распространение “топоров с крылышками” во всем Средиземноморье, Малой Азии, Северном Причерноморье, Гальштате, Поволжье и Казахстане.[4,с78]

Видимо, здесь мы имеем  дело с какими-то глобальными изменениями  идеологии в масштабе Евразии, хотя суть их мы и не вполне улавливаем.

Распространение скифской триады также вписывается в контекст подобного глобального изменения, особенно если иметь в виду ее важнейший  элемент – скифский звериный стиль. Возникая, он сменяет  в Северном Причерноморье т. н. спирально-геометрический стиль орнаментации, характерный  для предскифского времени. Но северопричерноморский геометрический стиль только часть более значительного явления – европейского геометрического стиля, и его вырождение начинается практически одновременно в Северном Причерноморье, Греции и Италии; эти синхронии в развитии разных культур были замечены еще в начале века.

В прочем, надлом старого искусства в это время охватил гораздо более широкие пространства, одним из проявлений его стал кризис расписной керамики, структурная формула орнаментации которой идентична структурной формуле аттической вазописи позднегеометрического стиля, а датировка совпадает со временем существования позднегеометрического стиля в Греции. При этом в Средиземноморье причиной распада геометрического стиля становится “ориентализирующее влияние” переднеазиатского искусства. Именно в результате ориентализации в среднеевропейском гальштате возникает в VII в. до н. э. так называемый стиль Кляйн-Кляйн, одновременно в Италии, в памятниках Эсте появляется звериный стиль ориентализирующего характера.

Звериный стиль – не единственный компонент триады, соотносимый  с глобальными культурными процессами. Одним из подобных компонентов выступает  и такой типичный признак раннескифской культуры, как стремечковидные удила.[19,c.113] Одновременно с ними в Европе распространяется так называемый среднеевропейский тип удил, для которого также характерно оформление концов в виде стремени, но повернутого широкой стороной внутрь. Представляется, что это только разные вариации одной и той же модели, вариации самостоятельные и обусловленные оригинальной интерпретацией общей идеи.

Далее, крестовидные бляхи, в отечественной историографии  называемые бляхами новочеркасского типа, как и синхронные им бубенчики-привески к конской узде, распространяются от Северного Китая до Португалии, причем наибольшая концентрация и блях и бубенчиков наблюдается на Балканах, в памятниках иллирийского гальштата .

Если же говорить о псалиях, то нужно начать с того, что псалии аржано-черногоровского типа (как и восьмерковидные бляхи) распространяются не с востока на запад, как обычно считают, а с запада на восток. Эта гипотеза весьма привлекательна, однако в той системе аргументации, которую использует Наталья Львовна, все упирается в датировку Аржана. Судя же по всему, этот вопрос лучше пока считать открытым.

                         Заключение

Скифия времен Геродота – государственные образования, оформившиеся в виде племенных союзов. Они были еще примитивны и недолговечны и основывались на подчинении пастушеских и земледельческих племен могущественным в военном отношении царским племенам, вожди которых считали себя царями всех племен, входивших в общескифские союзы. Соответствующая идеология, утверждавшая божественное происхождение царской власти и самих царей, находилась еще в стадии оформления, демонстрируя множеством легенд, построенных на символическом истолковании различных племенных имен, многообразие царств и царей внутри евразийского скифского мира.

           Степное скифское общество, как  можно было убедиться, обладало  недостаточно отчетливым разделением  на классы. Когда подавляющая  масса населения жила еще в  условиях родового быта, а рабовладельческая  верхушка, представленная прежде всего царем и его дружиной, была незначительна, формы же рабовладения и вообще хозяйствования были лишены интенсивности и товарности.

            Для скифского общества VI-III вв. до  н.э. характерна та степень  дифференциации, при которой происходит  разложение слоя полнокровных  общественников – одна их часть  приближается по имущественному  положению к сословию аристократии, а вторая, обладая минимальным  имущественным достатком, - потенциально  к зависимым категориям населения.

Результаты анализа скифских погребений позволяют отнести скифское общество к тому типу обществ, в которых  развитие шло не столько по пути отчуждения основных средств производства у непосредственных производителей, сколько по линии отстранения последних от управления общественными делами.

             При значительном разнообразии местных вариантов скифской и периферийных культур, связанных со скифской, выступают вполне определенные черты, наиболее характерные черты для скифского погребального обряда. Существенные детали погребального культа скифской аристократии отчетливо представлены Геродотом и убедительно подтверждены данными курганных раскопок на всей территории распространения скифской культуры – от границ Китая и Ирана, до придунайско-балканских стран. Скифский погребальный обряд складывался из элементов, присущих быту и верованиям древнейших скотоводческо-кочевнических племен, живших в степных просторах Евразии. Первые, наиболее отчетливые признаки этого обряда – подкурганные захоронения в сооружениях, воспроизводящих кочевническое переносное жилище (юрту-шатер), - появляются уже в эпоху бронзы (на довольно ранних стадиях). К этому присоединяется обычай совместного ритуального захоронения жен (наложниц), слуг (рабов) и коней (без которых немыслима была бы скифская культура).

           Не менее своеобразны предметы  вооружения и конской сбруи  (как и погребальные колесницы), обычно изукрашенные в зверином  стиле изображениями, соответствующими  магическим и религиозным представлениям, несущим в себе значительные  пережитки тотемического мышления.

            В состав скифского могильного  инвентаря входило множество  предметов бытового обихода (для  создания загробного комфорта), вещи, подчеркивающие общественное достоинство погребенного, и священные атрибуты, символизирующие сверхчеловеческие качества, приобретенные в смерти.

           В скифское время посмертная  героизация вождя выражалась  в определенных чертах погребального  ритуала, предусматривавшего парадный  костюм и вооружение погребенного, а также умерщвление людей  и животных. Необходимая парадность  и божественность облика погребенного  достигалась прежде всего с  множеством нашивных драгоценных  украшений, вряд ли мыслимых  на хотя бы и парадном, но  прижизненном костюме.По имущественному состоянию рядовых общинников, как оно отражено в погребальном обряде определить роль и место группы в скифском обществе достаточно легко. Археологические материалы красноречиво свидетельствуют – достаток рядовых общинников различных групп был неодинаков, так же, как представительность и ранг Однако несмотря на заметно прогрессирующую дифференциацию, скифское общество было еще достаточно демократичным, доказательством чему может служить участие каждого мужчины в военных походах. Данное обстоятельство препятствовало развитию внутренних форм эксплуатации и побуждало родовую знать искать внешние источники обогащения.Хотя такой путь развития можно проследить в обществах с различным хозяйственным укладом, наиболее характерен он для кочевников, т.к. является здесь фактически единственно возможным.Исходя из этого, скифское общество можно определить как сословно-классовое, трактуя последнее как состояние общества, при котором сословные привилегии имели своим результатом экономические привилегии, а классы не сформировались окончательно. Эксплуатация в таком обществе могла осуществляться внеэкономическим путем на основе дифференциации общественных функций на производственные, военные, культовые и т.д., обуславливающие социальную роль их носителей. Выражением этой дифференциации в скифском обществе было обособление царя и царской семьи как носителей управленческой функции, наличие жреческой прослойки, а также появление служилой знати.Таким образом, развитие скифского общества по пути государственности шло не столько за счет усиления частного начала в рамках одного родственного коллектива, сколько за счет противопоставления и политического подчинения одной родственной группы другой. Преобладание межколлективных форм эксплуатации задерживало процесс классообразования, а в целом прогресса. Поэтому социальный состав группы был залогом политического господства, последнее создавало экономическую мощь группы.