Российско-русский менталитет, как фактор политики

Министерство  образования и науки Российской Федерации

Федеральное агентство по образованию

Костромской государственный технологический  университет

 

 

Кафедра отечественной истории

 

 

 

 

 

 

 

 

Реферат на тему:

 

 

«Российско-русский менталитет, как фактор политики»

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Выполнили: Сухов П.С.

Группа: 07-Э-4

 

 

Проверил: к.и.н., доцент Зайцев В.А.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Кострома

2009

 

Что же такое менталитет? БСЭ дает такое определение данного слова:

Менталитет (ментальность) (от позднелат . mentalis - умственный), образ мыслей, совокупность умственных навыков и духовных установок, присущих отдельному человеку или общественной группе.

Понятие «менталитет» разработано  представителями историко-психологического и культурно-антропологического направления Л. Леви-Брюлем, Л. Февром и другими. Оно фиксировало наличие у представителей национально-этнических и социокультурных общностей идентичного «умственного инструментария», своего рода «психологической оснастки», которая позволяет по-своему воспринимать и осознавать природное и социальное окружение и самих себя. Как бы ни менялась характеристика понятия «менталитет», он всегда понимался как некое устойчивое духовное отношение человека к миру и себе, как духовное основание деятельности.

Менталитет характеризуется  разнообразием и богатством своих  источников и факторов. Сюда включаются: факторы общественно-культурологические, природные; факторы, осознаваемые и подсознательные; факторы рациональные и эмоционально-психологические; факторы, идущие от общества, и факторы индивидуальные, корни которых в интимных глубинах личности. Ценность теории менталитета заключается в том, что она исходит из предельно широкого ареала истоков и факторов человеческой духовности, принципиально не отвергая никакой из них. По определению известного отечественного исследователя B.C. Барулина, «... менталитет выступает как духовная основа целостного образа жизни человека, детерминирующая как осознанно, так и неосознанно всю линию его жизнедеятельности».

Менталитет носит глубинно-устойчивый характер. Находясь в динамичных, бесконечно разнообразных обстоятельствах жизни, человек реагирует на них, приспосабливается, непрерывно меняет ориентиры своего поведения. Менталитет же человека характеризует не эту бесконечную вариантность поведения, а нечто более глубинное. Его можно обозначить как ту духовно-стационарную основу человеческого существа, которая как раз и позволяет ему бесконечно видоизменять своё поведение, оставаясь при этом одним и тем же.

Немецкий историк Ульриф Раульф считает, что «историки ментальности имеют дело с тремя разными  формами человеческого сознания и поведения - категориями мышления, нормами поведения и сферой чувств». Ментальность же, по его предположению, «находится глубже этих форм, это нечто ещё не структурированное, некая предрасположенность, внутренняя готовность человека действовать определенным образом, область возможного для него. Это нечто проявляется, только проектируясь на экраны различных символических практик, материализуется в мышлении, чувствах и действиях».

Национальный характер - наиболее «неуловимый», трудно фиксируемый теоретическим сознанием феномен этноса, хотя этим понятием пользуются ученые, писатели, на определённом его понимании выстраивается политика. Это понимание совпадает с употребляемым западными исследователями понятием БАЗОВОЙ ЛИЧНОСТИ, под которой понимаются «те склонности, представления, способы связи с другими и т.п., которые делают индивида максимально восприимчивым к определённой культуре и идеологии и которые позволяют ему достигать адекватной удовлетворённости и устойчивости в рамки существующего порядка».

С течением времени национальные характеры, менталитеты меняются, тем не менее, сохраняя своё «ядро». «Измеряемой» формой проявления национального характера служат этнические стереотипы, выступающие в качестве эмпирического   индикатора  характерологического   своеобразия   этнической общности. На основе этнических стереотипов формируется психологический компонент национализма - этноцентризм, в соответствии с которым свой национальный характер рассматривается как некоторая норма, даже эталон. Меткая характеристика этноцентризма дана в иронических строках В.Маяковского:

Лошадь сказала, увидев верблюда:

Какая нелепая лошадь-ублюдок.

Верблюд подумал: Лошадь разве  ты?

Ты же просто верблюд  недоразвитый.

Но знал лишь один Господь  седобородый,

Что это животные разной породы.

Менталитет, характер народа, нации выступают как наиболее глубинные структуры в хронотопе культуры. Мы понимаем менталитет как устойчивый способ специфического мировосприятия, характерный для больших групп людей; национальный характер - часть менталитета как интегральной характеристики социально-психологических особенностей людей, принадлежащих к конкретной культуре. Сейчас ещё более чем в прошлом, в трактовке менталитета и характера заметна политическая ангажированность. Если современные славянофилы идеализируют их, то западники склонны очернять и призывать к конкретному изменению менталитета и характера нации. Западнический проект игнорирует устойчивость менталитета, его укоренённость в культуре, обусловленность геоклиматическими, этноисторическими, социально-экономическими, религиозными, политическими и др. факторами.

Односторонние, категорические характеристики менталитета, как позитивного, так и негативного толка, не только не убеждают, но и вызывают негодование. К примеру, Г.Г. Шпет таким образом характеризует русскую «специфическую национальную психологию: самоедство, ответственность перед призраком будущих поколений, иллюзионизм, вызываемый видением нерождённых судей, неумение и нелюбовь жить в настоящем, суетливое беспокойство о вечном, мечта о покое и счастье, непременно всеобщем, а отсюда - самовлюблённость, безответственность перед культурой, кичливое унижение учителей и разнузданно-добродушная уверенность в превосходной широте, размахе, полноте, доброте «души» и «сердца» русского человека, в приятной невоспитанности воображающего, что дисциплина ума и поведения есть узость, «сухость» и односторонность» . Один из наиболее глубоких исследователей русского менталитета и характера Г. Федотов отмечал: «Нет ничего труднее национальных характеристик. Они легко даются чужому и всегда отзываются вульгарностью для своего», имеющего хотя бы смутный опыт глубины и сложности национальной жизни.

Для всех стандартных шкал всегда и везде русский однозначно и непременно широк - его нельзя обузить. Сам по себе он не подводится под какую бы то ни было, установленную норму и для внешнего наблюдателя где-то и в чем-то ненормален: в смысле не просчитываем, до конца не понятен. Так, он доверчив (от природы), но вместе с тем осмотрителен (от опыта истории). Его можно обмануть умом (он никогда не в претензии: на всех хватит), но не чувством: по полутонам, нюансам он безошибочно определяет, кто есть кто.

Современные исследователи  отмечают: «Русский национальный тип - соединение несоединимого, странная синтетичность, последовательность и гармония противоречий: бесшабашности и целеустремленности, краснобайства и сдержанности, лени и трудолюбия, бескультурья и величайшей культуры. Его отличают поразительная отмобилизованность в экстраординарной и удивительная аморфность, дряблость в ординарной жизни».

У русских, как численно большой  нации, в условиях очень низкой плотности населения и тесного взаимодействия с другими этносами не мог выработаться общенациональный коллективизм, стремление к объединению по сугубо этническому признаку (подобное тому «чувству единой нации», которое присуще, например, немцам). Но, с другой стороны, без определенных форм коллективизма русский народ не смог бы сохраниться как этнос. Поэтому коллективизм русских имеет двойственный характер: это общинный коллективизм (общинность) в отношениях между «ближними» (прежде всего в труде - «артельность») и «мобилизационный» коллективизм в отношениях между «дальними» (безотносительно к этническим признакам). Слово «мобилизационный» использовано здесь, чтобы подчеркнуть, что коллективизм этот проявляется в полной мере лишь в чрезвычайных обстоятельствах (когда имеется угроза самому существованию русского народа и России как независимого государства) и при активных действиях по мобилизации народа общепризнанных и авторитетных групп, организаций, сил, прежде всего государственной власти.

Интересные описания глубинных  черт психологии русского народа оставил Ильин И.А. Он писал: «Душа народа находится в живой и таинственной взаимосвязи с его природными условиями и поэтому не может быть достаточно объяснена и понятна без этой взаимосвязи». Колеблющийся климатический ритм, экстремальность истории обусловили такие черты русского человека, как горение и покой, сосредоточенность и расслабленность, стремительность и сонливость, страстность и равнодушие, т.е. широкий диапазон настроений и колебаний.

Русская народная душа, равно как  и русская культура, и русская  духовная жизнь, глубочайшим образом  связана с просторами. Они являются тем задним фоном - и географически  и психологически, - из которого вырастала  русская жизнь. Два элемента как  бы оспаривают друг у друга господство в истории русской души: укоренённость в обычае и быте, стремление к крепкому патриархально-семейному укладу, любовь к красоте быта и - стремление в даль, подвижность, неустойчивость, искание новых горизонтов... Русский народ глубочайше сросся с этими просторами, он чахнет без них. На него действует не только «власть земли» (по Г. Успенскому), но и власть просторов. Поэтому никогда русский человек не сможет себя окончательно чувствовать «дома» в слишком технизированной, слишком суженной, слишком стоящей под знаком городских влияний жизни Запада.

Избитым, но тем не менее  справедливым является указание на Связь  этих просторов как географического заднего фона с «широкостью», «размашистостью», великодушием и немелочностью, но часто безудержностью и хаотической возбужденностью русской души.

Русский человек - то Обломов, то Рахметов: то на диване, то на гвоздях. В русской летописи XIII в. написано: «Со звероподобным усердием принялись они за дела Божьи». Этот же смысл заключён в известной поговорке: «Заставь мужика молиться, он и лоб расшибет». То есть во всём дойти не до сути, по выражению поэта, а до края. Черта эта находит своё объяснение в самой русской истории. Русский народ - это народ движущийся. Исторически огромная территория была занята расселением. Каждое новое поколение двигалось дальше, на новые земли. Если западные народы жили там, где родились, и вынуждены были осваивать свой клочок земли, что порождало устойчивость, основательность, аккуратность, стремление к порядку, то русский человек всегда мог взять свой нехитрый скарб и уйти куда-то вдаль. Отсюда наша пословица - «скатертью дорога». Это не просто метафора, это - обычай. Проводы - пир, скатерть на столе. Напились, наелись до отвала, скатерть бросалась на пол, и уходящий шёл по ней, оставляя следы. Затем скатерть рвалась, и клочком со следом махали вслед ушедшему. Это же объясняет и нашу неряшливость в быту: сегодня я ночую здесь, завтра там, набросал мусор и ушёл. Уходы, исходы - с ними связана вся наша жизнь. Доминирующее ощущение: у меня всегда есть пространство, где я себя наконец-то найду.

Эта «широкость» русской  души может являться, как известно, и активом, и пассивом. Она проявляется, например, в русской щедрости, в сердечном размахе русского гостеприимства (последнее отдают, чтобы принять и угостить), в великодушном пренебрежении к материальным благам (наряду со связанностью с «бытом»), в некоторой врождённой «артистичности», в блестящем таланте к импровизации, но вместе с тем иногда и в непростительной халатности и небрежности («авось», «небось» да «как-нибудь»), в отсутствии нередко чувства ответственности, в частности по отношению к материальным ценностям, иногда уже не в расточительности только, а прямо в бросании их «кошке под хвост» для минутного удовлетворения без ничьей пользы, в желании блеснуть этим пренебрежением, этой удалью разгула («знай наших»). Некоторая свобода от чрезмерной связанности материальными соображениями всегда была присуща русскому народу, самым различным слоям его и могла являться источником подчас и большой силы - политической и духовной.

Много и говорилось и  писалось и русскими и иностранцами о резких контрастах русской народной души, коренящихся отчасти в этих просторах и этой «широкости», об её падениях и взлётах. Об этих безднах, открывающихся в душе, соединяющей в себе «идеал Мадонны с идеалом Содома», особенно много размышлял и писал Ф.М. Достоевский.

Глубинное понимание русским  национальным сознанием своего геополитического бытия выливается в исконное духовное устремление к Вселенскому братскому единству - соборности. Вот главный ориентир народного духа. Народный идеал соборности предполагает полное единение пространств личности и человечества, обогащение личности духовными силами людского братства, залог наиболее глубокого осознания своей ответственности за это братство.

Связь геополитического и духовного  пространств представляется очевидной, и, следовательно, сопряжение российской пространственной шири с состоянием русской души может рассматриваться в данном случае как аксиома. Действительно, геополитический фактор играет роль детерминирующего условия проявления максимализма в русской духовной природе. Иначе и быть не может. Сверхпространственность в российском варианте сама по себе есть ничто иное как географически-территориальный максимум. Жизнь в этом пространственном максимуме неотделима от максимальных духовных проявлений, более того, она и возможна лишь при максимуме духовного напряжения. Максимализм духа - это репродукция в национальном сознании географически-пространственного максимума.

Во многом он инициируется и пограничностью исторического  положения России. И это вполне понятно, т.к. реальностью любого пограничного состояния является экстремальная ситуация, по сути тот же максимум чрезвычайности.