Карл Шмитт и его политические взгляды

   Человечество  как таковое не может вести  никакой войны, ибо у него нет никакого врага, по меньшей мере на этой планете. Понятие "человечество" исключает понятие "враг", ибо и враг не перестает быть человечеством, и тут нет никакого специфического различения. То, что войны ведутся во имя человечества, не есть опровержение этой простой истины, но имеет лишь особенно ярко выраженный политический смысл. Если государство во имя человечества борется со своим политическим врагом, то это не война человечества, но война, для которой определенное государство пытается в противоположность своему военному противнику оккупировать универсальное понятие, чтобы идентифицировать себя с ним (за счет противника), подобно тому как можно злоупотребить понятиями "мир", "справедливость", "прогресс", "цивилизация", чтобы истребовать их для себя и отказать в них врагу. "Человечество" - особенно пригодный идеологический инструмент империалистических экспансий, и в своей этически-гуманитарной форме это специфическое средство экономического империализма.

   Напрашивается, однако, вопрос, каким людям достанется та чудовищная власть, которая сопряжена со всемирной хозяйственной и технической централизацией. Ответить на него можно оптимистическими или пессимистическими предположениями, которые в конечном счете сводятся к некоторому антропологическому исповеданию веры.

   Все теории государства и политические идеи можно испытать в отношении их антропологии и затем подразделить в зависимости от того, предполагается ли в них, сознательно или бессознательно, "по природе злой" или "по природе добрый" человек. Различение имеет совершенно обобщенный характер, ЕГО не надо брать в специальном моральном или этическом смысле. Решающим здесь является проблематическое или непроблематическое понимание человека как предпосылки всех дальнейших политических расчетов, ответ на вопрос, является ли человек существом "опасным" или безопасным, рискованным или безвредным, нерискованным.

   Что к этим формулам можно свести в  особенности противоположность  так называемых авторитарных и анархистских теорий, это я показывал неоднократно. Часть теорий и конструкций, которые таким образом предполагают, что человек "хорош", либеральны и полемическим образом направлены против вмешательства государства, не будучи в собственном смысле слова анархическими. Когда речь идет об открытом анархизме, то уже совершенно ясно, насколько тесно связана вера в "естественную доброту" с радикальным отрицанием государства, одно следует из другого и взаимно подкрепляется. Напротив, для либерала доброта человека не более чем аргумент, с помощью которого государство ставится на службу "обществу"; таким образом, это означает только, что "общество" имеет свой порядок в себе самом, а государство есть лишь его недоверчиво контролируемый, скованный жестко определенными границами подданный. Враждебный государству радикализм возрастает в той же мере, в какой растет вера в радикальное добро человеческой природы. Буржуазный либерализм никогда не был радикален в политическом смысле. Но, само собой разумеется, что его отрицание государства и политического, его нейтрализации, деполитизации и декларации свободы равным образом имеют политический смысл и в определенной ситуации полемически направляются против определенного государства и его политической власти. Только это, собственно, не теория государства и не политическая идея. Правда, либерализм не подверг государство радикальному отрицанию, но, с другой стороны, и не обнаружил никакой позитивной теории государства и никакой собственной государственной реформы, но только попытался связать политическое исходя из этического и подчинить его экономическому; он создал учение о разделении и взаимном уравновешении "властей", т. е. систему помех и контроля государства, которую нельзя охарактеризовать как теорию государства или как политический конструктивный принцип.

   Соответственно сохраняет свою силу то примечательное и весьма беспокоящее многих утверждение, что во всех политических теориях предполагается, что человек - "злое" существо, т. е. он никоим образом не рассматривается как непроблематический, но считается "опасным" и динамичным.

   Поскольку же сфера политического, в конечном счете, определяется возможностью врага, то и политические представления не могут с успехом брать за исходный пункт антропологический "оптимизм". Иначе вместе с возможностью врага они бы отрицали и всякие специфически политические следствия.

   Что хозяйственные противоположности  стали политическими и, что могло  возникнуть понятие "хозяйственная  властная позиция", только показывает, что точка политического может  быть достигнута исходя из хозяйства, как и всякой предметной области. Экономически фундированный империализм, конечно, попытается ввести на Земле такое состояние, в котором он сможет беспрепятственно применять свои хозяйственные средства власти: эмбарго на кредиты, эмбарго на сырье, разрушение чужой валюты и т. д. - и сможет обходиться этими средствами. Он будет считать "внеэкономическим насилием", если народ или иная группа людей попытается избежать действия этих "мирных" методов. Наконец, в его распоряжении еще имеются технические средства для насильственного физического убиения - технически совершенное современное оружие, которое с применением капитала и интеллекта делается столь неслыханно пригодным, чтобы в случае необходимости его действительно можно было использовать. Для приложения таких средств образуется, конечно, новый, по существу своему пацифистский словарь, которому больше неизвестна война, но ведомы лишь экзекуции, санкции, карательные экспедиции, умиротворение, защита договоров, международная полиция, мероприятия по обеспечению мира. Противник больше не зовется врагом, но вместо этого он оказывается нарушителем мира и как таковой объявляется hors-la-loi; война, ведущаяся для сохранения или расширения экономических властных позиций, должна быть усилиями пропаганды сделана "крестовым походом" и "последней войной человечества". Этого требует полярность этики и экономики. В ней, конечно, обнаруживается удивительная систематичность и последовательность, но и эта система, мнимо неполитическая и якобы даже антиполитическая, либо служит существующему разделению на группы друзей и врагов, либо, же ведет к новому и потому неспособна избежать политического как своего неминуемого следствия.

   Заключение 

   Писать  о Карле Шмитте труднее, чем о  каком-либо из политических мыслителей XX в. С одной стороны, масштаб творчества обеспечил ему видное место в истории политических и правовых учений, его сравнивали с Гоббсом и Макиавелли. Но, с другой стороны, годы, прожитые им в гитлеровском рейхе, сравнительно короткий период его почти столетней жизни (1888-1985), показали его человеческую несостоятельность и закрыли ему дорогу в Пантеон политических и правовых наук.

   С человеческой точки зрения испытания  жизнью он не выдержал, и это не могло  не сказаться впоследствии на отношении  к его творчеству в целом. Концепции Шмитта отличались радикализмом стремлением дойти до экзистенциального, бытийного уровня. История же позаботилась о том, чтобы наиболее важные из них были реализованы в идеологии и практике тоталитарных режимов и прежде всего в нацистской Германии.

   Конечно, сам Шмитт даже вообразить не мог, в какой кошмар воплотятся его  идеи. Но это не освобождает его  от ответственности, тем более что  он поставил на службу "третьему рейху" свои познания и свой личный авторитет. Вместе с тем тот факт, что К.Шмитт запятнал себя сотрудничеством с бесчеловечным режимом, не может служить достаточным основанием для игнорирования его политических идей, которые далеко не тождественны идеологии нацизма или тоталитаризма.

   С принадлежностью к католическому  лагерю, который в бисмарковские времена подвергся преследованиям, американский биограф Шмитт Дж.Бендерски даже связывает истоки одной из главных его концепций: "Его тенденция рассматривать политику в категориях "друг" и "враг", несомненно, в значительной мере обусловлена его юношеской самоидентификацией как представителя меньшинства в конфессиональной борьбе"".

   Вряд  ли можно согласиться с этим суждением  Бендерски. Такого рода радикализм не был присущ католической среде; источник его в атмосфере всеобщего ожесточения, порожденной первой мировой войной и ее последствиями. На наш взгляд, влияние католицизма проявилось прежде всего в теологическом подходе Шмитта к сущностным проблемам политики.

   Список  использованной литературы 

   1. Магун А.В. Новый строй Земли. Карл Шмитт как диагност современного кризиса в мировой политике // Полис 2003, № 2. С. 112–123.

   2. Михайловский А.В. «Внутренняя эмиграция» немецких консерваторов // Космополис № 3 (13), осень 2005. С.117–130.

   3. Филиппов А.Ф. Карл Шмитт. Расцвет и катастрофа // Шмитт К. Политическая теология. М.: Канон-пресс-Ц, Кучково поле, 2000. С. 259–314.

   4. Шмитт К. Политическая теология. М., 2000. С. 15

   5. Юнгер Э. Ривароль. СПб., 2008. С. 146.

   6. Meier H. Die Lehre Carl Schmitts. Vier Kapitel zur Unterscheidung Politischer Theologie und Politischer Philosophie. 2. Aufl. Stuttgart–Weimar: J. B. Metzler, 2004.

   7. Noak P. Carl Schmitt: eine Biographie. Frankfurt a.M., Berlin, 1993.

   8. Schmittiana. Beitrage zu Leben und Werk Carl Schmitts. Hg. v. P. Tommissen. Bd. VIII. Berlin: Duncker & Humblot, 2003.

   9. Schmitt C. Der Begriff des Politischen. S. 35–36.

   10. Schmitt C. Die Militarzeit 1915 bis 1919. Aufsatze und Materialien. Hg. v. G. Giesler. Berlin: Akademie Verlag, 2005.

   11. Schmitt C. Frieden oder Pazifismus? Hrsg. v. G. Maschke. Berlin: Duncker & Humblot, 2005.

   12. Schmitt C. Positionen und Begriffe im Kampf mit Weimar-Genf-Versailles 1923-1939. Hamburg, 1940. S. 8.