Содержание  

      Введение

     О Ницше и его философии сегодня  говорят и пишут так много, что может показаться, будто эта  философия является уже достаточно изученной. В частности, анализу сочинений философа посвятили свои работы: К.А. Свасьян (“Фридрих Ницше: мученик познания”), Мишель Фуко (“Ницше, Фрейд, Маркс”), М. Хайдеггер (“Европейский нигилизм”), Карл Ясперс (“Ницше и христианство”), Ф.Г. Юнгер (“Ницше”), Жиль Делез (“Ницше”), Артур Данто (“Ницше как философ”), Л. Онерва (“Рецепция Фр. Ницше в финской литературе начала ХХ века”), а также Г. Рессель, И. И. Евлампиев, Ю.Б. Мелих и многие другие.

     Противоречивая  и не поддающаяся однозначной  интерпретации философия Ф. Ницше  оказала колоссальное влияние на все философские направления, искусство и литературу XX века. Прослеживая прямое или косвенное воздействие Ницше на мировую и отечественную литературу, можно отметить отрывки его идей у Альбера Камю, Ф. Юнгера, Ж.П. Сартра. В России творчество Ницше оставило глубокий духовный след: такие мыслители как В. Соловьев, Лопатин, Е. Н. Трубецкой, Луначарский, Бердяев, Шестов и Бубнов, настойчиво вникали в философию Ницше.

     Желая освободить "жизнь" от подавляющего гнета разума, Ницше провозгласил "переоценку всех ценностей", переход "по ту сторону добра и зла". "Смерть бога", "богоутрата", переживаемая человечеством, должна облегчить этот путь. Нет никого, кому мы обязаны отдавать отчет в своей жизни, кроме нас самих. Человечество может делать с собой все что хочет. Жизнь есть только эксперимент познающего, а не его обязанность. На основании этой философии Ницше создал свой миф о "сверхчеловеке" - сильной личности, свободной от морали, смирения, открыто тянущейся ко злу как единственной силе созидания, смотрящей в лицо смерти с веселым трагизмом, движимой вперед "волей к власти".

     Глава 1 «Новая» этика  и мораль в учениях  Ницше

     Критика религии и  философии  у  Ницше  полностью  находится  под властью  этических мотивов. Он восхищается  некоторыми качествами, которые, как он верил (может быть и правильно), возможны только у аристократического меньшинства;  большинство,  по  его  мнению,  должно  быть средством для возвышения меньшинства, большинство нельзя рассматривать как имеющее какие-то независимые притязания на счастье и благополучие.

     Обычно  Ницше называет простых людей "недоделанными  и  неполноценными" (bungled and botched) и  не возражает против того,  чтобы  они страдали, если это необходимо для создания великого человека.  Так, вся важность периода 1789-1815  годов  суммирована  в Наполеоне.  Наполеона сделала возможным именно революция - вот в чем ее оправдание.  Нам следует желать анархического крушения всей нашей цивилизации, если его результатом было бы такое вознаграждение.  Наполеон сделал возможным  национализм, - вот такое извинение последнего.  Почти все возвышенные надежды XIX века, пишет Ницше, обязаны своим возникновением Наполеону.

     Этика Ницше  является  этикой  самооправдания  ни в каком обычном смысле этого  слова.  Он верит в спартанскую дисциплину  и  способность терпеть, так же как и причинять боль ради важной цели.  Он ставит силу воли выше всего.  "Я оцениваю силу воли, - говорит он, - по количеству сопротивления, которое она может оказать,  по количеству боли и пыток, которые она может вынести,  и знаю,  как обратить ее к ее  собственной выгоде. Я не указываю на зло и боль существования пальцем укора,  но, напротив, я питаю надежду,  что жизнь может однажды стать еще более злой и еще более полной страданий, чем когда-либо."

     Имеются всяческие практические аргументы,  показывающие,  что попытка достичь цели, которую ставил Ницше, на самом деле приведет к чему-то совсем  другому.  Потомственные  аристократы дискредитированы. Единственной практически  возможной формой аристократии является организация типа фашистской или нацистской  партии.  Подобная  организация вызывает оппозицию и, вероятно, будет побеждена в войне; но если она и будет побеждена, то она должна вскоре стать не чем иным, как полицейским государством, где правители живут в постоянном страхе быть убитым, а герои заключены в концентрационные лагери.  В таком обществе доверие и честность  подорваны доносами и предполагаемая аристократия сверхчеловеков вырождается в клику дрожащих трусов.

     Этическим вопросом, в противоположность  политическому, является вопрос о сочувствии. Сочувствие выражается в том, что становишься несчастным из-за страданий других, и это до некоторой степени естественно для человеческого существа.  Маленькие дети огорчаются,  когда слышат, как плачут другие дети.  Но развитие этого чувства у разных людей идет по-разному.  Некоторые находят удовольствие в том, что причиняют страдание, другие,  например Будда,  чувствуют, что они не могут быть полностью счастливы до тех пор, пока какое-нибудь животное существо страдает. Большинство  людей  эмоционально  делит человечество на друзей и врагов, сочувствуя первым, но не вторым. Такие этики, как христианская и буддистская, содержат в своей эмоциональной основе универсальное сочувствие, а этика Ницше - полное отсутствие сочувствия "В целом  сострадние парализует  закон развития - закон селекции.  Оно поддерживает жизнь в том, что созрело для гибели". Проповеди Ницше часто направлены против сострадания,  и чувствуется, что в этом отношении ему было нетрудно следовать своим заповедям.

     "Человеческое, слишком человеческое" вышло с  посвящением "памяти Вольтера",  что одно уже могло  вызвать   скандал,  и  с  подзаголовком  "Книга для свободных умов",  хотя, как признается автор уже  на первых страницах, "когда  мне  это было нужно,  я изобрел для себя и "свободные умы"...таких умов нет и не было".  Однако он надеется,  что "наша Европа  будет иметь среди своих сыновей завтрашнего и послезавтрашнего дня таких веселых и дерзких ребят".

     Книга эта,  составленная из девяти отделов, каждый из которых анализирует аспекты человеческого бытия в мире,  человеческого общества и человеческого сознания показывает,  как мало в человеке и его жизни подлинного величия и свободы,  как сильно закрепостил он себя многочисленными представлениями и предрассудками, сложившимися в моральные установления и как спокойны и  беззубы  его  мысль, наука, выхолощено искусство. Все это только лишь "человеческое".

     Всем  этим "человеческим" связаны людские  души, и потому, чтобы могли появиться  вновь (как когда-то существовавшие изначально), "свободные умы", душа должна испытать, "как решающее событие своейжизни" испытать "великий разрыв" со всем этим  безнадежно  человеческим. "Лучше умереть, чем жить здесь"...и это "здесь" , это "дома" есть все, что она любила доселе!" Выпутываясь из тягчайшей антиномии:  мораль или свобода, Ницше предполагает, что традиционная мораль, извне предписывающая человеку  целую  систему  запретов  и декретов,  могла опираться только на презумпцию несвободы. Выбор в пользу свободы диктуется взрывом внутренних сил человеческой души, воли.

     "Этот  первый  взрыв силы и воли  к самоопределению,  самоустановлению  ценностей, эта воля к свободной  воле" - приводит душу, в которой   зреет  свободный  ум и  нарастает "все более опасное  любопытство": "Нельзя ли перевернуть все ценности? И, может быть, добро есть зло( А Бог - выдумка и ухищрение дьявола? И, может быть, в последней своей основе все ложно?..." Такие мысли обрекают свободный ум на томительное одиночество, но в нем видит Ницше единственный путь к "зрелой свободе духа". Свободный ум живет уже "вне оков любви и ненависти, вне "да" и "нет",  добровольно близким и добровольно далеким". Огромное количество вещей он видит далеко под собой,  они его не заботят и не касаются.  Он становится "господином над собой,  над собственными добродетелями",  прежде  бывшими  его господами, а теперь ставшими "орудиями наряду с другими орудиями".

     "Довольно, свободный ум знает отныне,  какому "ты должен"  он повиновался,  и  знает  также,  на что  он теперь способен и что ему теперь - позволено..." Познав это,  свободные умы познают теперь и свою задачу "испытать душой и телом самые разнообразные и противоречивые бедствия  и радости в качестве искателей приключений и путешественников вокруг того внутреннего мира, который зовется "человеком",  в качестве измерителей каждого "выше",  каждого "сверхиного"... В сущности,  речь идет о некоем  аналоге коперниканской парадигмы: Я,  вращавшееся прежде вокруг объективного мира ценностей (моральных,  религиозных,  научных,  каких угодно - человеческих), отказывается впредь быть периферией этого центра и хочет само стать центром,  самолично определяющим  себе  меру  и качество собственной ценностной галактики.

     Таким образом Ницше приходит к тому, что стать по-настоящему свободным  умом значит,  прочувствовав и испытав все человеческое, подняться над ним и обратиться в сверхчеловека.

     Поздний Ницше пишет уже книги,  обращенные в пустоту, которую должен заполнить собой сверхчеловек. Отчаявшись встретить понимание у современников, он указывает в подзаголовках адрес своего читателя, столь же абсурдный,  сколь и конкретный: "книга для всех и ни для кого", "прелюдия к философии будущего". Неправильно было бы полагать, что это означает "эти книги не для вас,  мои современники". Но, как и в случае с "Человеческим,  слишком человеческим", книгой, которую Ницше адресовал "свободным умам",  которых он сам же и выдумал,  эти его книги не для  сверхчеловека,  ибо  нет  еще сверхчеловека, да они и не нужны будущему сверхчеловеку. Они призваны разбудить того,  в ком есть способность увидеть и  преодолеть нищету человеческого.  

     Глава 2 Теория «сверхчеловека»: переоценка ценностей

     Поистине, самая  великолепная по написанию  из книг Фридриха Ницше:  "Так говорил  Заратустра." Сам автор считал ее "самой глубокой из всех книг,  которыми обладает человечество". Образ Заратустры человека,  идущего по пути становления сверхчеловека.  В сущности, этот путь намечен автором еще в "Человеческом...", но здесь он детально проработан и облечен в форму притчи, написанной потрясающим стилем. Форма притчи заимствована из Библии и больше всего напоминает евангельские проповеди Иисуса Христа и рассказы о  происходящих с ним и его учениками событиях.  Конечно же, сравнивать Христа и Заратустру не имеет смысла на этих страницах,  хотя весьма вероятно,  что  именно такого сравнения и выбора между ними и желал от своего читателя Ницше,  поскольку в своем читателе  (если  таковой найдется)  он видел последователя для своего Заратустры,  ибо "кто пишет кровью и притчами,  тот хочет, чтобы его не читали, а заучивали наизусть".

     Произведение "Так говорил Заратустра" –  это существенный вызов мыслителя  сложившемуся за две тысячи лет христианству «как явлению ложному и губительному». Причем нападение на христианство было произведено не с банально-материалистических позиций, а как бы с использованием того же оружие – религии. Христианству противопоставлялось не атеистическое  отрицание Бога, а новое религиозное вероучение. «Явление Ницше, - писал Бердяев, - имеет огромное значение для судьбы человека. Он хотел пережить божественное, когда Бога нет. Бог убит, пережить экстаз, когда мир так низок, пережить подъем на высоту, когда мир плоский и нет вершин. Свою, в конце концов, религиозную тему он выразил в идее сверхчеловека, в котором человек прекращает свое существование. Человек был лишь переходом, он лишь унавоживал почву для явления сверхчеловека».

     Устами  Заратустры  три  превращения  духа в человеке выделяет Ницше: "как  дух становится верблюдом,  львом  верблюд  и,  наконец, ребенком становится лев".  Прежде всего на пути достижения свободы духа необходимо познать тяжесть,  трудное,  чтобы преодолеть  свою слабость. "Не значит ли это:  унизиться,  чтобы заставить страдать свое высокомерие?..  Все самое трудное берет на  себя  выносливый дух, подобно навьюченному верблюду...спешит и он в свою пустыню".

     Так, "взяв на себя все самое трудное",  адепт  пути  обретает одиночество. Последним "драконом", "господином" и "богом", которого он обязан победить, является моральный императив "ты должен". В битве с ним он становится львом: "дух льва говорит "я хочу". Таким образом он завоевывает себе право переоценки существующих  ценностей и создания новых. "Завоевать себе свободу и священное Нет даже перед долгом - для этого, братья мои, надо стать львом".

     Но  само по себе это право и эта  сила сказать "нет"  любой  из предустановленных  истин  не  является еще способностью к созданию новых ценностей. Поэтому лев  должен стать ребенком: "Дитя есть невинность и забвение,  новое  начинание, игра, самокатящееся колесо, начальное движение,  святое слово утверждения".  Стать ребенком  - значит стать новым, отринув все прежние установления, вновь обрести вкус к "игре созидания".  Играть с миром и с собой, как ребенок - то есть,  возвращаясь к прежней терминологии Ницше,  возродить в себе дионисическое начало.  "Да,  для игры созидания,  братья мои, нужно святое слово утверждения:  своей воли хочет теперь дух, свой мир находит потерявший мир". Таков путь к сверхчеловеку.

     "Сверхчеловек - смысл земли". "Что такое обезьяна в отношении человека?  Посмешище или мучительный позор.  И тем же должен  быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором".  "Поистине, человек - это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять в  себя грязный поток и не сделаться нечистым...сверхчеловек - это море, где может потонуть ваше великое презрение".

     Самое высокое,  что может пережить человек,  учит Ницше – это "час великого презрения". Презрения к самому себе, к своим слабостям и порокам, к своей несправедливости, к "жалкому довольству собою", называемому добродетелью.  "Но где же та молния,  что лизнет вас своим языком? Где-то безумие, что надо привить вам? Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке:  он - эта молния, он это безумие!"