Учение Платона о знании и познании

    Кроме мира вещей и мира  “идей” существует еще мир  небытия. Это “материя”. Но она не вещественная основа, или субстанция вещей. “Материя” Платона – беспредельное начало и условие пространственного обособления множества вещей, существующих в чувственном мире. В образах мифа Платон характеризует “материю” как всеобщую “кормилицу”, как “восприемницу” всякого рождения и возникновения. “Материя” совершенно неопределенна и бесформенна. Чувственный мир – то есть все окружающие нас предметы – это нечто “среднее” между обеими сферами. Между областью “идей” и областью вещей у Платона посредствует еще “душа мира”, или мировая душа. Чувственный мир не непосредственное, но все же порождение мира “идей” и мира “материи”.

    Царство “идей” Платона представляет  собой определенную систему: “идеи” бывают высшие и низшие. К высшим, например, относятся “идея” истины и “идея” прекрасного. Но наивысшей, по Платону, является “идея” блага. “То, что придает познаваемым вещам истинность, а человека наделяет способностью познавать, это ты и считай идеей блага – причиной знания и познаваемости истины. Как ни прекрасно и то и другое – познание и истина, но, если идею блага ты будешь считать чем-то еще более прекрасным, ты будешь прав” (Гос-во, 307). “Идея” блага стягивает все множество “идей” в некоторое единство.

Это единство цели. Порядок, господствующий в мире, есть порядок целесообразный: все направляется к благой цели. И хотя “благо” скрывается во мраке непостижимого, некоторые черты “блага” все же могут быть уловлены.

В известном смысле Платон отождествил “благо” с разумом. А так как, по Платону, разумность обнаруживается в целесообразности, то “благо” Платон сближает с целесообразным.

    В “Пире” нет четкой картины  строения космоса. Речь в этом  диалоге идет о любви и еще шире, о прекрасном, и приходит к описанию сущности “идеи” прекрасного во всей ее безотносительности к чему-либо. Опираясь на это, можно составить представление о сущности платоновских “идей” вообще.     Тот, кто познает саму “идею” прекрасного, “увидит вдруг нечто удивительно прекрасное по природе, нечто, во-первых, вечное, то есть не знающее ни рождения, ни гибели, ни роста, ни оскудения, а во-вторых, не в чем-то прекрасное, а в чем-то безобразное, не когда-то, где-то, для кого-то и сравнительно с чем-то прекрасное, а в другое время, в другом месте, для другого и сравнительно с другим безобразное. Красота эта предстанет ему не в виде какого-то лица, рук или иной части тела, не в виде какой-либо речи или науки, не в чем-то другом, будь то животное, земля, небо или еще что-нибудь, а сама по себе, через себя самое, всегда одинаковая; все же другие разновидности прекрасного причастны к ней таким образом, что они возникают и гибнут, а ее не становится ни больше, ни меньше, и никаких воздействий она не испытывает” (Пир, 77).

    Как было сказано в самом  начале, философская система Платона, явилась синтезом, существовавших до него идей, которые он развил до качественно нового уровня. Интуитивное привлечение таких досократовских элементов, как

земля, вода, воздух и огонь, является для  Платона уже некоторого рода примитивным эмпиризмом. Вместо этого он пользуется уже такой абстрактно- всеобщей категорией, как необходимость или беспредельность. Понятие “идеи” уже не отличается у него таким описательным характером, как это было прежде всего у Гераклита. Его “идея” уже не наивно-описательно, а с мыслительной необходимостью, то есть чисто диалектически, объединяется с материей. 

3. Учение Платона о знании и познании 

    3.1. Учение о знании 

    Учение о знании тесно связано с теорией “идей” Платона. Потому что знание и есть способность постичь вечное, истинное, тождественное себе самому – то есть “идеи” и высшую из них “идею” блага. С учением о знании связано также учение о душе, которая является посредником между мирами “идей” и чувственных вещей. Цель души – постижение “идеи”. В диалоге “Федр” говорится, что познание – это процесс вспоминания душой того, что она знала, находясь в мире “идей”, до своего воплощения в чувственном мире.

    В “Государстве” также говорится,  что, будучи приближенной к  миру бытия, душа имеет исконное знание истины, пробуждаемое в ее земном существовании с помощью диалектического рассуждения; сложенные вместе, знание и рассуждение составляют мышление, направленное на бытие, то есть на то, что не имеет связи с материальным миром. Относительно вещей материальных, имеющих рождение и пребывающих в становлении, невозможно знание, бессмысленно рассуждение, непригодно мышление. Здесь душа пользуется совсем другими инструментами - более или менее правильным воззрением (мнением), которое складывается из запечатленного в памяти подобия вещи и убеждения в его достоверности (уподобление и вера).

    “Знание направлено на бытие,  чтобы познать его свойства”  (Гос-во, 273), в то время как мнение – это всего лишь становление. Знание – истинно, а мнение неистинно. Мир бытия и мир становления - два нетождественных мира, мышление и мнение относятся к разным мирам, а поэтому, хотя истина остается все же за мышлением, мнение не становится от этого иллюзорным. Мнение аналогично истине в той же пропорции, и поэтому вполне допустима такая ситуация, когда правильно составленное мнение может именоваться истинным мнением.

    Собственно мышлению, как его  понимает Платон, принадлежат лишь  идеи чистого бытия, никак не связанные с материей, из наук это только арифметика, из разделов философии - только онтология. Все остальное - физические науки, естествознание, геометрия, науки об обществе, из разделов философии - космология, политика, этика, эстетика, психология ит. п., - так или иначе связано с миром становления и подлежит мнению. Следовательно, то, что Платон именует знанием, к практической жизни не имеет никакого отношения, это узкая область чисто теоретического знания и еще уже - философской теории.

    Люди, обладающие знанием, а не  мнением – это философы. Но  естественно, что подавляющее большинство людей не таковы. Даже наоборот, философы в современном государстве порицаются и не понимаются толпой, которой доступны только мнения, опирающиеся на чувственные впечатления.

    Как же достичь знания, умозрить  “идеи”, стать философом? В “Пире” дана картина постепенного познания “идеи” прекрасного. Надо “начать с устремления к прекрасным телам в молодости”. Это устремление родит в нем прекрасные мысли. Потом придет понимание, что “красота одного тела родственная красоте любого другого” (Пир, 76), и человек станет любить все красивые тела. Путь любви – это путь обобщения, который восходит к все более абстрактному. Дальше юноша постигнет красоту нравов и обычаев, красоту души. После этого родится любовь к наукам. Каждая новая ступень открывает понимание незначительности предыдущей, и, наконец, перед человеком откроется самое прекрасное – сама “идея”.

    В “Пире” противопоставлены  чувственность и знание. “Правильное  мнение” толкуется здесь как постижение, занимающее середину между знанием и чувственностью. На значение понятия “середины” в философии Платона указывал еще профессор А. Ф. Лосев. В широком смысле, платоновская “середина”– диалектическое опосредствование, категория перехода, связи. Мифологическим воплощением середины представлен в “Пире” демон любви и творческого порождения – Эрос. Единство знания и чувственности толкуется здесь не как “фиксированное”, а как единство в становлении. “Идеи” – это результат диалога души с самой собой. Чувственный мир подталкивает душу к пробуждению подлинного знания. Проблема состоит в том, чтобы помочь душе вспомнить подлинное знание, “идеи”, что возможно только на пути Эроса.

    Путь человека к знанию показан  и в “Государстве” с помощью  все того же символа пещеры. Если снять с человека оковы и заставить его пройтись и оглянуться, то он не сразу сможет смотреть на свет. Чтобы созерцать высшее, заключает Платон, понадобится привычка к восхождению, упражнение в созерцании. Сначала раскованный узник сможет смотреть только на тени, затем на отражающиеся в воде фигуры людей и других предметов и только в последнюю очередь на самые предметы. Но и это еще не сам источник света – Солнце.

Сначала узник будет в состоянии смотреть только на ночные небесные светила. И только в завершение всех упражнений он окажется способным созерцать Солнце – не изображение его на воде, а Солнце само по себе. И тогда он узнает, что оно и есть причина всего того, что он и его товарищи видели, сидя во мраке пещеры.

    Человек, обладающий знанием,  никогда больше не станет завидовать людям, созерцающим только тени. Он не будет мечтать о почестях, которые узники воздают друг другу в пещере. Его не прельстят награды, которые даются тому, “кто отличался наиболее острым зрением при наблюдении текущих мимо предметов и лучше других запоминал, что обычно появлялось сперва, что после, а что и одновременно, и на этом основании предсказывал грядущее” (Гос-во, 313).

    Все это воззрение на знание  теснейшим образом связано с  учением о “благе”. Солнце – это причина зрения. Так и “идея” блага является причиной знания и истины. Считать свет и зрение солнецеподобными можно, но считать их самим Солнцем нельзя. Точно так же признавать знание и истину благовидными справедливо, но считать что-либо из них самим благом несправедливо.

    Наконец, в “Государстве” уже без всяких аллегорий и иносказаний описан путь познания человека, в результате которого он может стать философом. Причем пройти его может человек любой, даже самый “дурной”. “Если сразу же, еще в детстве, пресечь природные наклонности такой натуры, которые, словно свинцовые грузила, влекут ее к обжорству и различным другим наслаждениям и направляют взор души вниз, то, освободившись от всего этого, душа обратилась бы к истине, и те же самые люди стали бы различать там все так же остро, как теперь в том, на что направлен их взор” (Гос-во, 316).

    Важнейшей наукой, которая может  помочь на пути познания чистого  бытия, является арифметика. Она “ведет человека к размышлению, то есть к тому, что мы с тобой ищем, но только никто не пользуется ею действительно как наукой, увлекающей нас к бытию” (Гос-во, 321). А с помощью рассуждения и размышления человек “пытается разобраться, об одном ли предмете или о двух разных предметах сообщает ей в том или ином случае ощущение” (Гос-во, 323).

Таким образом, у человека заработает мышление – то, что уже относится к области умопостигаемого, а не зримого. Далее долгий путь от становления к познанию истинного бытия человеку помогут пройти геометрия, астрономия (“после плоскостей мы взялись за объемные тела, находящиеся в движении” (Гос-во, 328), и, наконец, музыка, ведь можно обнаружить “числа в воспринимаемых на слух созвучиях” (Гос-во, 331). Диалектика же “будет у нас подобной карнизу, венчающему все знания, и было бы неправильно ставить иное знание выше нее” (Гос-во, 335). Именно диалектический метод “отбрасывая предположения, подходит к первоначалу с целью его обосновать; он потихоньку высвобождает, словно из какой-то варварской грязи, зарывшийся туда взор нашей души и направляет его ввысь, пользуясь в качестве помощников и попутчиков теми искусствами, которые мы разобрали” (Гос-во, 334).

    3.2. Академия Платона 

    Основание Платоном в 388 г. до н. э. Академии в Афинах стало значительным событием не только для научной, но и для политической жизни греческих государств. Целью школы было воспитание государственных деятелей в духе политико-философского учения Платона. Распространенным является мнение, что основание ее было связано с невозможностью для Платона выступить на политическом поприще и, отсюда - его обращением к "чистой науке", представляется не совсем верным. Не желая принимать участие в политической игре, правила которой казались ему недостойными, он, однако, не отказался от политической деятельности вообще, но избрал для себя иной путь и методы воздействия на погрязшее в смуте общество, смысл которых изложен в его сочинениях. Орудием же изменения окружающего мира должны были стать его ученики - философы и ученые, люди, владеющие искусством политики. Этой цели должна была служить Академия.

    В самом деле, влияние Академии и ее членов на политические события в Греции и за ее пределами трудно переоценить. Направления этого влияния были совершенно различны - от вмешательства в политику целых государств до мягкого политического давления. Самым впечатляющим по своим результатам был Сицилийский эксперимент Платона и деятельность его учеников в Сиракузах. Из среды слушателей Академии вышли законодатели, советники правителей, ораторы, тираны, тираноборцы, политические мыслители.

    Следует объяснить, почему политическое влияние Академии проявлялось столь разнообразно, а в сфере практической действиями вышедших из школы Платона политиков руководили подчас не только высокие, но и низменные побуждения. Стремление Платона заложить философские основы в политике, в

которой он видел высшее искусство, неизбежно наталкивалось на жесткие условия реальной жизни в переходную эпоху, изменить которые было не под силу законодателю или философу-правителю. Значение Академии как школы государственных деятелей заключалось не в способности ее учеников излечить больное общество, а в том, что гражданской апатии, политическому цинизму и авантюризму она стремилась противопоставить программу совершенствования общества, "разбудить" политическую активность граждан, возродить искусство политики. А поразительное разнообразие этой политической активности учеников Платона, на наш взгляд, является свидетельством особого (сократовского!) метода воспитания, предполагавшего высокую степень терпимости, духовный суверенитет, свободу выбора.