Проблема смысла человеческой жизни в философии Л.Толстого

В нем как бы живут два  человека – внутренний и внешний, из которых первый

недоволен тем, что делает второй, а второй не делает того, чего хочет первый. Эта 

противоречивость, саморазорванность  обнаруживается в разных людях с  разной

степенью остроты, но она  присуща им всем. Противоречивый в  себе, раздираемый 

взаимно отрицающими стремлениями, человек обречен на то, чтобы страдать, быть

недовольным собой. Человек  постоянно стремится преодолеть себя, стать другим.

  Однако мало сказать, что человеку свойственно страдать и быть недовольным.

Человек сверх того еще  знает, что он страдает, и недоволен  собой, он не приемлет

своего страдательного положения. Его недовольство и страдания  удваиваются: к 

самим страданиям и недовольству добавляется сознание того, что это  плохо.

Человек не просто стремится  стать другим, устранить все, что  порождает страдания 

и чувство недовольства; он стремится стать свободным  от страданий. Человек не

просто живет, он хочет  еще, чтобы его жизнь имела  смысл.

          Осуществление своих желаний люди связывают с цивилизацией, изменением

внешних форм жизни, природной  и социальной среды. Предполагается, что человек 

может освободиться от страдательного положения с помощью науки, искусств,

роста экономики, развития техники, создания уютного быта и т. д. Такой  ход 

мыслей, по преимуществу свойственный привилегированным и образованным

слоям общества, заимствовал  Л. Н. Толстой и руководствовался им в течение первой

половины своей сознательной жизни. Однако как раз личный опыт и наблюдения

над людьми своего круга  убедили его в том, что этот путь является ложным. Чем 

выше поднимается человек  в своих мирских занятиях и  увлечениях, чем несметней 

9

богатства, глубже познания, тем сильнее душевное беспокойство, недовольство и 

страдания, от которых он в этих своих занятиях хотел освободиться. Можно 

подумать, что если активность и прогресс умножают страдания, то бездеятельность 

будет способствовать их уменьшению. Такое предположение неверно. Причиной

страданий является не сам  по себе прогресс, а ожидания, которые  с ним 

связываются, та совершенно неоправданная надежда, будто увеличением  скорости

поездов, повышением урожайности  полей можно добиться чего-то еще  сверх того,

что человек будет быстрее  передвигаться и лучше питаться. С этой точки зрения нет 

большой разницы, делается ли акцент на активность и прогресс или 

бездеятельность. Ошибочной  является сама установка придать  человеческой жизни 

смысл путем изменения  ее внешних форм. Эта установка  исходит из убеждения, что 

внутренний человек зависит  от внешнего, что состояние души и сознания человека

является следствием его  положения в мире и среди людей. Но если бы это было так,

то между ними с самого начала не возникло бы конфликта.

  Словом, материальный и культурный прогресс означают то, что они означают:

материальный и культурный прогресс. Они не затрагивают страданий души.

Безусловное доказательство этого Толстой усматривает в  том, что прогресс

обессмысливается, если рассматривать  его в перспективе смерти человека. К чему

деньги, власть и т. п., к  чему вообще стараться, чего-то добиваться, если все 

неизбежно оканчивается смертью  и забвением. «Можно жить только, покуда пьян

жизнью; а как протрезвишься, то нельзя не видеть, что все это  – только обман, и 

глупый обман!». Трагизм  человеческого бытия, по мнению Толстого, хорошо

передает восточная (древнеиндийская) басня про путника, застигнутого в степи 

разъяренным зверем. «Спасаясь  от зверя, путник вскакивает в безводный  колодезь,

10

но на дне колодца видит  дракона, разинувшего пасть, чтобы  пожрать его. И 

несчастный, не смея вылезть, чтобы не погибнуть от разъяренного зверя, не смея и 

спрыгнуть на дно колодца, чтобы не быть пожранным драконом, ухватывается за

ветки растущего в расщелинах колодца дикого куста и держится на нем. Руки его 

ослабевают, и он чувствует, что скоро должен будет отдаться погибели, с обеих 

сторон ждущей его, но он все держится, и пока он держится, он оглядывается и 

видит, что две мыши, одна черная, другая белая, равномерно обходя стволину куста,

на котором он висит, подтачивают  ее. Вот-вот сам собой обломится  и оборвется 

куст, и он упадет в пасть  дракону. Путник видит это и знает, что он неминуемо 

погибнет; но пока он висит, он ищет вокруг себя и находит на листьях куста капли 

меда, достает их языком и  лижет их». Белая и черная мышь, день и ночь, неминуемо 

ведут человека к смерти – и не вообще человека, а каждого  из нас, и не где-то и 

когда-то, а здесь и  теперь, «и это не басня, а это  истинная, неоспоримая и всякому 

понятная правда». И ничто  от этого не спасет – ни огромные богатства, ни

изысканный вкус, ни обширные знания.

  Вывод о бессмысленности жизни, к которому как будто бы подводит опыт и

который подтверждается философской  мудростью, является с точки зрения

Толстого явно противоречивым логически, чтобы можно было с  ним согласиться.

Как может разум обосновать бессмысленность жизни, если он сам  является

порождением жизни? У него нет оснований для такого обоснования. Поэтому в 

самом утверждении, о бессмысленности  жизни содержится его собственное 

опровержение: человек, который  пришел к такому выводу, должен был  бы прежде

всего свести свои собственные  счеты с жизнью, и тогда он не мог бы рассуждать о 

ее бессмысленности, если же он рассуждает о бессмысленности  жизни и тем самым 

11

продолжает жить жизнью, которая хуже смерти, значит, в действительности она не

такая бессмысленная и  плохая, как об этом говорится. Далее, вывод о 

бессмысленности жизни означает, что человек способен ставить  цели, которые не

может осуществить, и формулировать  вопросы, на которые не может ответить. Но

разве эти цели и вопросы  ставятся не тем же самым человеком? И если у него нет 

сил реализовать их, то откуда у него взялись силы поставить  их? Не менее 

убедительно возражение Толстого: если жизнь бессмысленна, то как  же жили и 

живут миллионы и миллионы людей, все человечество? И раз  они живут, радуются

жизни и продолжают жить, значит, они находят в ней какой-то важный смысл?

Какой?

  Не удовлетворенный отрицательным решением вопроса о смысле жизни, Л. Н.

Толстой обратился к духовному  опыту простых людей, живущих  собственным 

трудом, опыту народа.

 Простые люди хорошо знакомы с вопросом о смысле жизни, в котором для них

нет никакой трудности, никакой  загадки. Они знают, что надо жить по закону

божьему и жить так, чтобы  не погубить свою душу. Они знают  о своем 

материальном ничтожестве, но оно их не пугает, ибо остается душа, связанная с 

Богом. Малообразованность этих людей, отсутствие у них философских  и научных 

познаний не препятствует пониманию истины жизни, скорее наоборот, помогает.

Странным образом оказалось, что невежественные, полные предрассудков 

крестьяне сознают всю  глубину вопроса о смысле жизни, они понимают, что их

спрашивают о вечном, неумирающем  значении их жизни и о том, не боятся ли они 

предстоящей смерти.

 Вслушиваясь в слова простых людей, вглядываясь в их жизнь, Толстой пришел

12

к заключению, что их устами глаголет истина. Они поняли вопрос о смысле жизни 

глубже, точнее, чем все  величайшие мыслители и философы.

 Вопрос о смысле жизни есть вопрос о соотношении конечного и бесконечного

в ней, то есть о том, имеет  ли конечная жизнь вечное, неуничтожимое  значение и 

если да, то в чем оно  состоит? Есть ли в ней что-либо бессмертное? Если бы

конечная жизнь человека заключала свой смысл в себе, то не было бы самого этого 

вопроса. «Для решения этого  вопроса одинаково недостаточно приравнивать

конечное к конечному  и бесконечное к бесконечному», надо выявить отношение 

одного к другому. Следовательно, вопрос о смысле жизни шире охвата логического 

знания, он требует выхода за рамки той области, которая  подвластна разуму.

«Нельзя было искать в разумном знании ответа на мой вопрос», –  пишет Толстой.

Приходилось признать, что  «у всего живущего человечества есть еще какое-то

другое знание, неразумное – вера, дающая возможность жить».

  Наблюдения над жизненным опытом простых людей, которым свойственно

осмысленное отношение к  собственной жизни при ясном  понимании ее

ничтожности, и правильно  понятая логика самого вопроса о  смысле жизни подводят

Толстого к одному и  тому же выводу о том, что вопрос о смысле жизни есть вопрос

веры, а не знания. В философии  Толстого понятие веры имеет особое содержание,

не совпадающее с традиционным. Это не осуществление ожидаемого и уверенность 

в невидимом. «Вера есть сознание человеком такого своего положения  в мире,

которое обязывает его  к известным поступкам». «Вера  есть знание смысла

человеческой жизни, вследствие которого человек не уничтожает себя, а живет.

Вера есть сила жизни». Из этих определений становится понятным, что для 

Толстого жизнь, имеющая  смысл, и жизнь, основанная на вере, есть одно и то же.

13

  Понятие веры в толстовском понимании совершенно не связано с

непостижимыми тайнами, неправдоподобно  чудесными, превращениями и иными 

предрассудками. Более того, оно вовсе не означает, будто человеческое познание

имеет какой-либо иной инструментарий, помимо разума, основанного на опыте  и 

подчиненного строгим  законам логики. Характеризуя особенность  знания веры,

Толстой пишет: «Я не буду искать объяснения всего. Я знаю, что объяснение всего 

должно скрываться, как  начало всего, в бесконечности. Но я  хочу понять так, чтобы 

быть приведенным к  неизбежно-необъяснимому, я хочу, чтобы  все то, что 

необъяснимо, было таково не потому, что требования моего ума  неправильны (они 

правильны, и вне их я  ничего понять не могу), но потому, что  я вижу пределы своего

ума. Я хочу понять так, чтобы  всякое необъяснимое положение представлялось мне 

как необходимость разума же, а не как обязательство поверить». Толстой не

признавал бездоказательного  знания. Он не принимал ничего на веру, кроме самой 

веры. Вера как сила жизни  выходит за пределы компетенции  разума. В этом смысле

понятие веры есть проявление честности разума, который не хочет  брать на себя

больше того, что может.

 Из такого понимания веры вытекает, что за вопросом о смысле жизни скрыто

сомнение и смятение. Смысл  жизни становится вопросом тогда, когда  жизнь 

лишается смысла. «Я понял, – пишет Толстой, – что для  того, чтобы понять смысл 

жизни, надо прежде всего, чтобы  жизнь была не бессмысленна и зла, а потом уже – 

разум для того, чтобы  понять ее». Растерянное вопрошание о том, ради чего жить, – 

верный признак того, что  жизнь является неправильной. Из произведений

написанных Толстым вытекает один-единственный вывод: смысл жизни  не может 

заключаться в том, что  умирает вместе со смертью человека. Это значит: он не

14

может заключаться в жизни  для себя, как и в жизни для  других людей, ибо и они